Обручённые небесами

– Благодарю, отец, – последовал какой-то слишком сдержанный ответ Нестора, и тут я догадалась, что он мастерски обвёл Виссариона вокруг пальца.

– Брось благодарить за пустяки.

– Но я со всем почтением, отец….

– Почтенье – цепь стальная, и рабы лишь приковывают себя ею! Цепь ржавеет и травит их ржавчиной всю их жалкую жизнь, однако ни единый раб не в силах её сбросить. Ума они все лишены. Всё мерещится им за работой, что не цепь их тяжёлая звенит, а блестящие монеты в хозяйских ладонях. Ты слишком вежлив, мягок и робок. Тебе двадцать лет! Пора становиться грубее и решительнее. Захотел – бери, пользуйся, и дело с концом! – с усмешкой сказал на прощание Виссарион, и в замочной скважине дверей, захлопнувшихся с тяжёлым грохотом, несколько раз повернулся ключ.

Осознание того, что мы с Нестором остались наедине, приятным волнением стеснило мою грудь. Он медленно приблизился и тихо позвал меня по имени. Я с трудом разлепила веки, и свет, отражённый от золотой запонки на белоснежной рубашке, ударил мне в лицо.

– Не открывай глаза, береги силы. Я знаю, что ты слышишь меня. Мне пришлось солгать отцу. Юля, я никогда не причиню тебе зла! Тебе нужно выпить воды. Хотя бы немного, полстакана, – он приподнял мою голову, и я почувствовала прикосновение к губам прохладного стекла.

Я сделала несколько жадных глотков. Вода избавила меня от сухости во рту и прояснила затуманенный рассудок.

– Бедная моя… Ты так устала! Каждый вздох для тебя сейчас – огромный труд. Но ничего. Сон укрепит тебя, и тебе станет легче.

Ласковое прикосновение его тёплых рук к моему подбородку, три неторопливых и нежных поцелуя в уголки губ – и все печали улетели прочь.

– Засыпай спокойно и ничего не бойся! – прошептал Нестор. – Завтра ты проснёшься и встанешь с постели здоровая и бодрая. Сладких снов тебе, моя любимая!

****

Я пробудилась от неприятной прохлады и вновь услышала чьи-то разговоры. К счастью, больше никто не собирался убивать меня. Однако недавние события сделали своё дело: я боялась как-либо обозначить себя в этом новом, неизведанном мире. Что-то зловещее и отталкивающее чудилось мне во всём, что меня окружает.

– Ну и зябко же здесь! – воскликнул кто-то поблизости.

Этот голос явно принадлежал молодой девушке.

– Неженка ты, Грунька! Его сиятельство прохладу любит, – надменно произнёс другой женский голос. – Скоро госпожа Оболенская пожалует. Комнату готовить надо. А я с твоей сударыней должна торчать!

– Арина, мы бы давно уехали, коли бы барышня моя не сделалась больна, – начала оправдываться Груня, и я поняла, что эта девушка – моя служанка.

– Барышня твоя могла бы и дома помереть, – злобно усмехнулась Арина, и я сжала под покрывалом кулаки.

– Да что ты говоришь! Как ты смеешь ей погибели желать?! Сердца нет у тебя, собака ты злая. Все вы тут, в усадьбе этой таковы. И хозяин ваш безбожник бесноватый, кровопийца и злодей, ни суда на него нет, ни наказания. Я бы и ногой на эту землю не ступала, коли бы не хозяйка моя….

Душа моя возликовала. Чувство пугающего одиночества начало таять как свеча. Я понемногу стала набираться храбрости для того, чтобы вступить в эту новую жизнь.

– Уймись, дитя, – высокомерно бросила Арина. – Крепостная крепостной рознь. Видишь агаты в ушах моих? Чёрный князь мне их пожаловал. Платье тоже, десятое уж намедни в дар приняла. Даже у барышни твоей такого нет.

– Платье красивое, не спорю, – согласилась Груня. – Я как увидала тебя, так и не поверила, что ты крестьянка. Да наряд такой только на праздник и наденешь. Ни грядку вскопать в нём, ни избу подмести.

– В огороды уж четыре года нога моя не ступала, и из избёнки я давно ушла, – гордо ответила Арина. – Спина от корсетов выпрямилась, ручки стали белы. Комната моя невелика, да уютна, другой и желать не могу.

– Но отчего же барин ваш с другими крестьянками не так милостив? Отчего к тебе одной такой щедростью проникся?

– Другие его сиятельству погибели желают, зверем да извергом его кличут. А я ему покорна и всегда с ним ласкова, – усмехнулась Арина. – Жена у него леденистая и глупая была. Одно хорошо – Нестора Виссарионовича на свет произвела. Он, бесспорно, собою хорош, да молод ещё. К тому же, на крестьянок не глядит. То ли дело батюшка его! Да, вольной его сиятельство мне не напишут и под венец меня не поведут. Но всякая девка дрожит, лишь услышит каблуков моих стук да шелест платья моего. Сразу пол метёт живее да полы до блеска натирает. Знает, что одно слово моё – и кожу с неё розгами сдерут. Что же ты замолкла? Испугалась?

Я не видела лица Груни, но могла догадаться, что история потрясла её не меньше, чем меня. «Как эта женщина могла стать любовницей сумасшедшего душегуба? – недоумевала я. – Какое унижение, какой грех! И всё это ради каких-то платьев и украшений да ради возможности издеваться над другими!»

– Что ты так смотришь? Жизнь так устроена, голубка моя. Ничто не даётся даром, если ты девка крепостная. Сколько дурочек, ручки сложив, сидят и ждут, когда манна небесная на голову свалится. Мечтают, что настанет день, и граф какой-нибудь – да что там граф! – князь молодой, красавец статный будет мимо на белом коне проезжать, да притомится, в окно постучится, водицы попросит испить. А потом: «Машенька, выходи за меня, я тебя и золотом осыплю, я тебе и вольную дам!» Сказки всё. Не бывает такого в наши дни. Тысячи в империи Российской Машенек да Глашенек, а князей-то на всех не хватает. Вот и приходится девкам век ветхие избы мести да помои выносить. И выходить за пьяницу-соседа, детей рожать от него да его побои терпеть. Ну, полно молчать! Сидишь словно в воду опущенная! Беседой хоть меня развлеки, – забавляясь замешательством моей служанки, засмеялась Арина и по-хозяйски уселась ко мне на постель.

– А как ты думаешь: любит Нестор Виссарионович барышню мою? – спросила Груня.

– Потешается. От скуки волочится. Нестор Виссарионович весь в своего почтенного батюшку. Хлебнёт чего покрепче с кровушкой свежей да отправится среди ночи к госпоже Марго. Слыхала когда-нибудь, как ведьмы смеются? Стёкла дрожат! Свечи я у них не держала, да и без того забавы их известны. Войдёшь к ним наутро – ложе залито вином, бокалы вдребезги, подушки в клочья, вся комната в перьях….

Едкие слёзы ревности обожгли мои глаза. Досада и омерзение заставили поморщиться. Я пыталась уверить себя, что Нестор никогда не предаст меня, однако всё было напрасно. Опасения, вызванные скорым приездом ведьмы, не оставляли меня в покое.

– А по мне так любит, – сказала Груня. – Ведьмами он прежде занят был, теперь всерьёз о женитьбе на барышне моей помышляет. Скучают они очень друг по другу, письма шлют….

– Как же глупа ты, девка! Обожжёшься – поймёшь, что её, любви-то, вовсе нет.

Не в силах больше ждать, я поднялась с постели и, щурясь, вгляделась в два женских силуэта.

– Ах, вы изволили проснуться, мадемуазель! – издевательски зазвучал притворно-ласковый голос Арины. – Какое чудесное исцеление!

Белокурая содержанка Виссариона произвела на меня дурное впечатление. Её равнодушное каменное лицо, стеклянный как у фарфоровый куклы высокомерный взгляд, недобрая улыбка – всё это дополнял дорогой и вульгарный наряд чёрного цвета. Другая крестьянка понравилась мне намного больше. Груня оказалась очень милой круглолицей девушкой со светлыми и ясными глазами и русыми волосами, заплетёнными в тугую и длинную косу. Ей очень шёл надетый поверх белой сорочки голубой сарафан, простой и опрятный, отороченный вокруг шеи красной нитью.

– Барышня проснулась! Слава Богу! – перекрестившись, радостно воскликнула она.

Арина же поправила складки пышного платья из чёрного атласа и, звеня каблуками, направилась к дверям.

– Куда ты? – испуганно спросила Груня.

– К его сиятельству, – расслабленно-важным тоном уточнила Арина. – А ты хозяйке своей, замарашке нечёсаной умыться подай!

– По какому праву ты меня так называешь?! – не выдержала я.

Содержанка Виссариона лишь презрительно взглянула на меня и удалилась, заперев нас с Груней на ключ.