Я – ярость

– А кого ты рассчитывал услышать, звоня мне? – Патрисия знает, что звучит раздраженно, и хочет, чтобы муж тоже это почувствовал. – Где ты? Они вот-вот откроют ресторан.

– Я как раз поэтому и звоню, дорогая. Боюсь, сегодня не смогу к тебе присоединиться. Дача показаний затянулась…

То есть на самом деле его секретарша осталась на ланч. Патрисия в курсе, потому что, когда они только поженились, она рассчитывала удивить мужа, принеся ему на работу любимый сэндвич с курицей, – и наткнулась на маленькую шлюшку, выбегавшую из его кабинета (разумеется, при всех атрибутах: размазанная помада, расстегнутая блузка, подтекшая тушь).

– К ужину, наверное, тоже не успею. Ты же знаешь, как это бывает…

Ее улыбка – как лезвие бритвы.

– Да, я знаю.

– В общем, отдохни со своими подругами, закажи шампанское… повеселись, хорошо? Возьми, что захочешь.

Двери распахиваются, за ними – пустой ресторан, сверкающий и жаждущий встречать посетителей. Свежие цветы на каждом столе, солнечный свет струится через кристально чистые окна, за которыми виднеется безупречно-изумрудная зелень. Патрисия знает, что если смотреть в окно некоторое время, то обязательно увидишь мужчин, которые бок о бок с женами рассекают на гольф-карах, смеются, пьют пиво и игриво посмеиваются друг над другом. А еще парочки, которые счастливо расхаживают по дорожкам, выгуливая английских сеттеров, или катаются на синих велосипедах, выстроившихся в ряд перед входом в клуб. Фрэнк и Эмили Ламберт, держась за руки, проходят мимо нее в ресторан и смеются, садясь за лучший столик, – тот самый, за которым Патрисия рассчитывала сегодня пообедать.

– Хорошего тебе дня, милая, – скороговоркой произносит Рэндалл в трубке.

– И тебе. – Ее голос звучит механически, будто запись на повторе в тех ужасных плюшевых медведях, которых так любит ее младшая внучка. К этому прилагается непристойный ритуал набивания прямо посреди торгового центра, то есть вам придется смотреть, как какой-то подросток надевает пушистую тряпку задом на трубу и до отказа наполняет ее пухом.

Звонок обрывается, и еще несколько мгновений Патрисия держит телефон в руке, как будто муж еще может вернуться и вспомнить, что даже не извинился.

«Другие женщины любят своих мужей», – думает она. Как-то раз она любила мужчину, или думала, что любила, – и вот куда ее это привело. Залетела в восемнадцать, брошена им, изгнана из собственной семьи. Совершенно уничтожена. Каждый мужчина, который появлялся в ее жизни после, был лишь вынужденной необходимостью, ступенькой на лестнице, ведущей к безопасности, а затем, много позже, – к комфорту. Первый муж занимался строительными подрядами. Патрисия нашла его и протоптала дорожку к браку, когда Челси наконец съехала в восемнадцать лет. Он сделал ее респектабельной замужней дамой. Второй брак, с судьей, дал ей богатство и власть.

Может, когда он отдаст концы, трахаясь со своей секретаршей, Патрисия наконец-то сможет перестелить полы.

Элла ждет снаружи корпуса «H», спрятавшись в тени, которая образовалась лишь в период между шестым и седьмым уроком. Рубашка на спине трется о кирпичную стену, цепляется, когда Элла опирается на нее всем телом, скрестив дрожащие руки на груди и изображая невозмутимость. Если ее поймают здесь в перерыве, то отстранят от занятий или по меньшей мере влепят выговор. А если отец узнает, что у нее есть парень, то просто ее убьет.

Совершенно точно убьет.

Дверь распахивается, и появляется Хейден – как всегда, в рубашке на пуговицах и в брюках цвета хаки, с растрепанными светлыми волосами, благодаря которым он ухитряется выглядеть одновременно президентом класса и заправским школьным шутом. Хейден ухмыляется. Раньше Элла думала, что это особая ухмылка, исключительно для нее, но теперь знает, что он всего лишь предвкушает момент, когда чей-нибудь язык окажется у него во рту.

– Привет, ангелочек, – говорит он.

– Привет, – отвечает она.

Он с глухим стуком скидывает на землю сумку с книгами, кладет руку на плечо Элле и вжимает ее в кирпичную стену. Она невольно вздрагивает и отворачивается – рефлекторно, и Хейден ощущает это. Другой рукой он обхватывает ее за подбородок, поворачивает к себе лицом, чтобы удобнее было целовать. Элла не сопротивляется, но… ей не очень-то нравится. Хейден целует ее совсем не так, как герои романов целуют девушек – мягко, тепло, сухо и нежно. Когда Элла читала такие сцены, у нее в животе трепетали бабочки, и бабочки летали там, когда Хейден поцеловал ее впервые. Но сейчас его поцелуи властные и требовательные, в них нет ни капли нежности.

Губы у Хейдена жесткие, щетина царапается, язык проникает глубоко в рот, а зубы задевают ее собственные. Дыхание приторно отдает черникой, и Элле хочется отстраниться: Хейден снова вейпил на пару с Тайлером, хотя обещал ей прекратить. К тому же если об этом узнает его отец, то его ждет взбучка. Хейден тычет ей в рот языком туда-сюда с натиском профессионального дантиста. Элла приоткрывает глаза – совсем чуть-чуть – и видит, как он хмурится. Хейден отстраняется.

– Что случилось, Эл?

– Не знаю.

– Я имею в виду, почему ты не целуешь меня?

Внутри нее прокатывается волна гнева: звучит так, будто он раздражен лишь тем фактом, что она решила, будто его волнует, что у нее на душе. Так и было поначалу. Они дружили, флиртовали после уроков на занятиях в драмкружке. Они переписывались, разговаривали каждый день, перекидывались мемами и репетировали реплики, сидя на скамейке возле парковки, под хихиканье ее подружек. Однако как только Элла согласилась встречаться, как только Хейден получил право целовать ее когда угодно и где угодно, все изменилось. Он стал каким-то более… деловым? Ей не кажется, что любовь выглядит так.

Конечно, отмечая каждый новый месяц их отношений, он дарит ей цветы на глазах у окружающих, и да – они договорились вместе пойти на выпускной и даже обсудили, в чем будут (чтобы сочетались цвета). И все же Элле казалось, что отношения должны быть чем-то большим. Бабочки в животе, очень интимные разговоры, шутки, понятные только им двоим, сообщения от него с пожеланием доброй ночи… Она думала, что в их отношениях будет нежность.

Вот только Хейден никогда не бывает нежен.

Она хочет расстаться с ним – на время, а может, и насовсем, но он состоит в драмкружке, как и все их друзья, и если Элла бросит его – идеального парня – без причины, то все ополчатся на нее и возненавидят, как возненавидели Мэдди Ким в прошлом году. (Мэдди встречалась с Хейденом до Эллы, и во время спектакля кто-то поставил ей подножку, прямо на глазах у всей школы.) Кто поверит, что у нее есть причины? Ведь на людях Хейден обращается с Эллой как с принцессой.

Он возвел ее на пьедестал, а она хочет спрыгнуть с него.

– Я просто… мне не нравится целоваться на публике.

– Какая публика? Тут никого нет!

Элла, фыркнув, указывает на оживленное движение по дороге, которую от них отделяет школьный забор.

– Да по херу на них! Детка, мы-то с тобой здесь!

Он подается вперед, чтобы в очередной раз поцеловать ее – будто чайка пикирует с высоты: полон решимости взять от жизни все. Руки проходятся по бедрам, мягко сжимая, скользят туда-сюда по спине, словно он повторяет упражнение на физкультуре. Ладони перебегают со спины на бока, затем к груди. Большими пальцами с обкусанными ногтями Хейден трогает косточки ее бюстгальтера. Элла выворачивается, надеясь, что намек понятен, но он продолжает: нетерпеливые пальцы впиваются в ее кожу, оставляя синяки на ребрах.

– Перестань, – требует она, хватает его за запястья, с силой отрывая их от себя. Кирпичная стена упирается в спину, портя рубашку, и ей некуда деваться. – Сейчас урок начнется. Ты готовился?

Хейден вырывает свои руки из ее захвата и смотрит на телефон, раздраженно кривя губы. В его глазах отражается экран.

– Все нормально. Я по-любому всегда получаю пятерки.

Это правда. Элла выкладывается на занятиях по полной, потому что если оценки ухудшатся, то отец заберет у нее машину. А вот Хейден ухитряется учиться на «отлично» безо всяких усилий. Он умен, играет в драмкружке, состоит в команде по бейсболу… Он повсюду. Идеален. Папа у него работает учителем здесь же, так что для окружающих Хейден – золотой мальчик.