Страница 5 из 18
Папа за рулем. По его лицу скользят отсветы фонарей – и в них видно, как крепко он сжимает челюсти. На его лысой голове вздулись вены.
На маме форма медсестры с резиновыми накладками. Сегодня у нее была сверхурочная смена в неотложке. Она несколько раз вытирает глаза – наверное, думает о Халиле и о том, что вместо него на асфальте могла лежать я.
Меня мутит. Из него вытекло столько крови… Часть ее у меня на руках, на худи Сэвена, на кроссовках. Еще час назад мы болтали и весело смеялись. А теперь его кровь…
Во рту становится кисло, желудок сводит сильнее. Меня начинает тошнить.
Мама бросает на меня взгляд в зеркало заднего вида.
– Мэверик, тормози!
Не успевает машина остановиться, как я кидаюсь через сиденье к двери. Меня выворачивает наизнанку, и я могу лишь перестать сопротивляться.
Мама тоже выскакивает из машины и бежит ко мне. Она убирает волосы с моего лица, гладит меня по спине и шепчет:
– Мне очень жаль, малыш.
Дома она помогает мне раздеться. Кроссовки и худи Сэвена отправляются в мусорный мешок; больше я их не увижу.
Потом я сижу в ванной и под шипение горячей воды соскребаю с себя кровь Халиля. Папа относит меня в постель, а мама гладит по волосам, пока я засыпаю.
Я снова и снова просыпаюсь в холодном поту, а мама раз за разом велит мне дышать – как делала это раньше, пока я не переросла астму. Наверное, она останется со мной на всю ночь – потому что всякий раз, когда я подскакиваю на кровати, она сидит рядом.
Но вот я просыпаюсь, и в этот раз ее нет. От неоново-синих стен болят глаза. На часах пять утра. Мое тело до того привыкло просыпаться в пять, что ему все равно, будни это или выходные.
Я смотрю на светящиеся звездочки на потолке и пытаюсь восстановить в памяти вчерашний вечер. Вспоминаю вечеринку, хаос на танцполе, а потом – как Сто-пятнадцать останавливает нас с Халилем. В ушах звенит первый выстрел. Второй. Третий.
Я лежу в своей постели. А Халиль – в окружном морге.
Там же оказалась и Наташа.
Это произошло шесть лет назад, но я помню все как вчера. Я подметала полы у нас в магазине (копила деньги на первую пару джорданов), когда вбежала Наташа.
Она была пухлой (ее мама говорила, что это детский жирок), с очень темной кожей и афрокосичками. Они всегда выглядели так, словно заплели их час назад, и я безумно хотела себе такие же.
– Старр, на Вязовой улице сломался гидрант! – воскликнула она.
То же самое, что объявить: открыли бесплатный аквапарк! Помню, как я с молчаливой мольбой посмотрела на папу. Он разрешил мне пойти, но при условии, что я вернусь в магазин через час.
Никогда в жизни я не видела, чтобы вода била выше, чем в тот день. Вокруг гидранта собрались почти все жители нашего района. Они веселились.
Я была первой, кто заметил машину.
Из заднего окна высунулась забитая татуировками рука с глоком[11]. Народ бросился врассыпную. А я осталась. Ноги вросли в тротуар. Наташа радостно скакала в брызгах. И вдруг…
Бах! Бах! Бах!
Я бросилась в розовый куст, а когда осмелилась из него высунуться, кто-то закричал: «Звоните девять-один-один!» Поначалу я решила, что ранили меня, – потому что на футболке была кровь. Но, оказалось, я просто поцарапалась колючками. Попали в Наташу. Ее кровь смешалась с водой, и от текущей вниз красной реки невозможно было отвести взгляд.
Она выглядела напуганной. Нам было по десять лет, и мы не знали, что происходит после смерти. Черт, я не знаю этого до сих пор, а Наташу заставили узнать, хоть она этого и не хотела.
Она не хотела. И Халиль тоже не хотел.
Скрипит дверь, и в комнату заглядывает мама. Она вымучивает улыбку.
– Кто тут у нас проснулся?
Затем садится на краешек кровати и касается ладонью моего лба, хотя температуры у меня нет. Она столько лет ухаживает за больными детьми, что всегда первым делом трогает лоб.
– Как себя чувствуешь, Чав?
Это прозвище… Родители утверждают, что с тех самых пор, как я перестала есть из бутылочки, я все время что-нибудь жевала и громко чавкала. Чавкать я перестала, и зверский аппетит у меня пропал, но прозвище осталось.
– Я устала, – говорю я хрипло. – Хочу просто валяться.
– Знаю, малыш, но тебе не стоит оставаться одной.
А мне только это и нужно – побыть наедине с собой.
Мама смотрит на меня, но, кажется, видит ту, кем я была раньше: девочку с хвостиками и кривыми молочными зубами, которая клянется, что она одна из Суперкрошек[12]. Это странно, но ее взгляд как теплое одеяло – в него хочется укутаться с головой.
– Я тебя люблю, – говорит мама.
– И я тебя люблю.
Она поднимается и протягивает мне руку.
– Пойдем, придумаем, чего покушать.
Мы медленно спускаемся на кухню.
На стене в прихожей висит картина с Чернокожим Иисусом на кресте, а возле нее – фотография Малкольма Икс[13] с ружьем в руках. Бабуля до сих пор ругается, что эти изображения находятся рядом.
Мы живем в ее старом доме. Она отдала его родителям, когда дядя Карлос перевез ее в свой огромный дом в пригороде. Дядя Карлос всегда беспокоился, что бабуля живет одна в Садовом Перевале, особенно с тех пор, как участились взломы и ограбления пожилых людей. Впрочем, бабуля себя пожилой не считает. Она отказывалась переезжать, говорила, что это ее дом и ни один бандюган ее отсюда не выживет, причем даже после того, как кто-то вломился к ней и вынес телевизор. Через месяц дядя Карлос сказал, что они с тетей Пэм не справляются с детьми и им нужна бабулина помощь. А поскольку, по бабулиному мнению, тетя Пэм «не в состоянии приготовить для бедных детишек даже нормального обеда», бабуля в конце концов согласилась на переезд. Впрочем, следов ее присутствия наш дом так и не утратил: здесь всегда пахнет поппури[14], на стенах по-прежнему обои в цветочек, и в каждой комнате есть хотя бы один предмет розового цвета.
Из кухни доносятся папин с Сэвеном голоса. Когда появляемся мы, они умолкают.
– Доброе утро, малышка. – Папа встает из-за стола и целует меня в лоб. – Удалось поспать?
– Ага, – вру я, и он подводит меня к столу.
Сэвен молча на меня смотрит.
Мама открывает дверь холодильника, завешанную магнитиками в виде фруктов и меню каких-то ресторанов.
– Ну что, Чав, – говорит она, – тебе бекон из индейки или обычный?
– Обычный? – Я удивляюсь, что у меня есть выбор.
Свинины у нас дома никогда не бывает. Мы не мусульмане – скорее, «христульмане». Мама стала прихожанкой церкви Вознесения Господня еще у бабули в утробе, а папа, хоть и верит в Чернокожего Иисуса, больше следует «Программе десяти пунктов» партии «Черных пантер»[15], нежели десяти заповедям. По каким-то вопросам он согласен и с «Нацией ислама»[16], однако он никак не может простить ее за убийство Малкольма Икс.
– Свинина в моем доме, – ворчит папа и опускается рядом со мной.
Сэвен, сидящий напротив, ухмыляется. Они с папой – живое воплощение объявления о розыске давно пропавшего человека, где показывают, как он выглядел раньше и может выглядеть теперь. Добавьте сюда моего младшего брата Секани – и получите одного и того же человека в восемь, семнадцать и тридцать шесть лет. Все трое стройные, с темно-коричневой кожей, густыми бровями и почти по-женски длинными ресницами. Только у Сэвена еще и дреды, которые могли бы обеспечить пышными шевелюрами и лысого папу, и аккуратно стриженного Секани.
Ну а при взгляде на меня кажется, будто Бог перемешал цвета кожи моих родителей в ведре, точно краску, и получил мой весьма умеренный оттенок. Я унаследовала папины ресницы вместе с проклятием его кустистых бровей, однако в остальном похожа на маму: у меня такие же большие карие глаза и такой же высокий лоб.
11
Glock – австрийская фирма, производящая оружие. Здесь – пистолет.
12
Американский мультсериал про трех маленьких девочек, обладающих суперспособностями.
13
Малкольм Икс, или эль-Хадж Малик эш-Шабазз, – афроамериканский исламский духовный лидер и борец за права чернокожих.
14
Душистая смесь сушеных растений, используемая для создания нежного аромата в помещении.
15
Афроамериканская леворадикальная партия 1960–1970-х годов, ставившая своей целью продвижение гражданских прав чернокожего населения. «Программа десяти пунктов» была создана как манифест партии «Черных пантер».
16
Политическое и религиозное движение афроамериканцев, основанное в 1930 году.