Страница 5 из 9
Он уже завернул за угол улицы Мясников, когда показались его преследователи. Они увидели его.
– Вор! Вор!.. – крики взмывали в небо и отдавались эхом, резкие, мрачные, зловещие, замораживающие мозг в костях.
Куда он мог обратиться? Где ему спрятаться самому? И тогда он вдруг увидел прямо перед собой огромное высокое здание; и увидел над собой, на высоте десяти метров, открытое окно, похожее на молчаливое приглашение. Как достичь вожделенного подоконника? Безнадежно! Но в следующее мгновение он вспомнил о своей волшебной веревке. Он произнес тайное слово. И веревка размоталась, просвистела, встала прямо, как копье в покое, и он поднялся по ней, перебирая руками.
Он добрался до окна, забрался внутрь и потянул за собой веревку. В доме никого не было. Он промчался по пустым комнатам и коридорам; вышел на крышу и пересёк её; перепрыгнул на вторую крышу – пересёк и ее; третью; четвертую; пока, наконец, проскользнув через люк, он не оказался – впервые за свое неосвященное существование – в Мечети Аллаха, на потолочных стропилах.
Внутри, под ним, высокий мулла с добрыми глазами и в зеленом тюрбане обращался к небольшой группе правоверных.
– Во всем есть молитва к Аллаху, – говорил он, – в жужжании насекомых, аромате цветов, мычании скота, вздохах ветерка. Но никакая молитва не сравнится с молитвой честного, отважного человека за его труды. Такая молитва означает счастье. Счастье нужно заслужить. Честный, смелый, бесстрашный труд – величайшее счастье на земле!
Чувство, противоположное жизненной философии Ахмеда, переполнило его при этих словах.
– Ты лжешь, о наставник правоверных! – крикнул он со стропил, соскользнул вниз и посмотрел на муллу дерзким взглядом и высокомерными жестами.
Среди прихожан раздалось протестующие выкрики и сердитое рычание, похожее на рык диких зверей. Кулаки были подняты, чтобы разбить этот богохульный рот. Но мулла спокойно поднял руки. Он улыбнулся Ахмеду, как мог бы улыбнуться лепечущему ребенку.
– Вы – э—э… совершенно уверены в своих словах, друг мой? – спросил он с мягкой иронией. – Вы, наверное, знаете, что лучшая молитва – большее счастье, чем честный, мужественный труд?
– Я знаю! – ответил Ахмед. На мгновение он почувствовал себя неловко под пристальным взглядом собеседника. Тень тревожного предчувствия закралась в его душу. Что-то, похожее на благоговейный трепет, на страх коснулось его позвоночника холодными, как глина, руками, и он устыдился этого чувства страха; заговорил более высокомерно и громко, чтобы скрыть этот страх от самого себя: – У меня иное вероисповедание! Что я захочу, то я и беру! Моя награда здесь, на земле! Рай – это мечта глупца, а Аллах – не что иное, как миф!..
Тут уж разгневанные верующие гурьбой устремились к нему. И снова мулла удержал их жестом своих худых рук. Он окликнул Ахмеда, который уже собирался было покинуть мечеть.
– Я буду здесь, мой младший брат, – сказал он, – и буду ждать тебя – на случай, если тебе понадобится моя помощь – помощь моей веры в Аллаха и Пророка!
– По-твоему я… нуждаюсь в тебе? – передразнил его Ахмед. – Никогда, о священнейший мулла! Хайах! Может ли лягушка простудиться?
И, звонко рассмеявшись, он вышел из мечети.
Десять минут спустя он добрался до жилища, которое делил с Хасаном эль-Торком по прозвищу Птица Зла, своим приятелем и партнером. Это было неприметное, уютное, тайное маленькое жилище на дне заброшенного колодца, и там он разложил свою добычу перед восхищёнными глазами своего друга и напарника.
– Воспрянь духом, Птица Зла! Я принес домой самое настоящее сокровище. Это волшебная веревка. С её помощью я смогу взбираться на самые высокие стены.
– Я так люблю тебя, мой маленький масляный шарик, моя маленькая веточка душистого сассафраса! – пробормотал Птица Зла, лаская Ахмеда по щеке своими старческими руками, похожими на птичьи когти. – Никогда еще мир не знал такого ловкого вора, как ты! Ты сможешь украсть еду у человека изо рта, и его желудок ничего не узнает! Золото, драгоценности, кошельки… – он поиграл добычей. – и эта волшебная веревка! Ведь в будущем для нас не будет ни слишком высокой стены, ни слишком крутой крыши, ни … – он запнулся, прервал себя, поскольку заброшенный колодец находился всего в двух шагах от внешних ворот Багдада.
Громкий голос приказал надзирателю открыть его:
– Откройте настежь ворота Багдада! Мы – носильщики, приносящие драгоценные вещи для украшения дворца! Ибо завтра придут женихи, чтобы посвататься к нашей принцессе Зобейде – дочери великого халифа!
Халифом в те дни был Ширзад Кемаль-уд-Доула, двенадцатый и величайший из славной династии Газневидов. Господином он был от Багдада до Стамбула и от Мекки до Иерусалима. Его гордость была безмерна, и, помимо арабского титула халифа, он гордился такими великолепными турецкими титулами, как: Имам-уль-ислам – Первосвященник всех мусульман; Алем Пенах – Убежище мира; Хункиар – Убийца людей; Али-Осман Падишахи – Король потомков Османа; Шахин Шахи Алем – Царь Владык Вселенной; Худавендигар – Привязанный к Богу; Шахин Шахи Мовазем ве-Хиллула – Верховный Царь Царей и тень Бога на Земле.
Принцесса Зобейда была его дочерью, его единственным ребенком и наследницей его великого королевства.
Что же касается красоты, очарования и непревзойденного колдовства Зобейды, то сквозь серые, качающиеся столетия до нас дошла целая дюжина сообщений на эту тему. Чтобы поверить им всем, нужно было бы прийти к выводу, что по сравнению с ней Елена Троянская, ради лица которой были спущены на воду тысячи греческих кораблей, была всего лишь гадким утенком. Поэтому мы выбираем, с полным обдумыванием, самый простой и наименее витиеватый из современных ей рассказов, содержащихся в письме некоего Абу-ль Хамеда эль-Андалуси, арабского поэта, который, посещая по своим причинам молодую рабыню-черкешенку в гареме халифа, случайно раздвинул парчовый занавес, отделявший комнату рабыни от покоев принцессы, заглянул внутрь и увидел там принцессу. Он описал свои впечатления в письме брату-поэту в Дамаск; и написал он буквально следующее:
«Её лицо столь же чудесно, как луна на четырнадцатый день; её чёрные локоны – вьющиеся кобры; её талия – талия львицы; её глаза – фиалки, залитые росой; её рот подобен алой ране от меча; ее кожа подобна сладко пахнущему цветку чампака; её узкие ступни – это лилии-близнецы»…
Далее в письме с легким восточным преувеличением говорится, что Зобейда была Светом очей писателя, Душой его Души, Дыханием его ноздрей и – чему нет более пылкого восхваления на арабском языке – Кровью его Печени; в нём упоминаются такие довольно личные подробности, что черкесская рабыня, когда она увидела желание, вспыхнувшее в глазах поэта, хотела выцарапать их на месте; и снова поэт опускается на землю, говоря:
«Никогда во всех семи мирах творения Аллаха не жила женщина, которая была бы достойна коснуться тени ног Зобейды. Брат мой! – как одеяние она бело-золотая; как время года – весна; как цветок – персидский жасмин; по разговору – соловей; как духи – мускус, смешанный с амброй и сандалом; как существо – воплощённая любовь».
Итак, письмо, сегодня пожелтевшее, хрупкое и жалкое от старости, занимает несколько страниц. Поэтому неудивительно, что слава Зобейды распространилась по всему Востоку, как порох под искрой, и что нашлось много претендентов на ее маленькую, хорошенькую ручку – не говоря уже о великом королевстве, которое она должна была унаследовать после смерти своего отца, – и, главным образом, о трёх самых могущественных монархах Азии, прибывших в страну ради сватовства к прекрасной Зобейде.
Первым из них был Чам Шенг, принц монголов, король Хошо, губернатор Вах-Ху и священного острова Вак, хан Золотой Орды, хан Серебряной Орды, который прослеживал свое происхождение по прямой линии до Чингиз-хана, великого завоевателя из Центрально-Азиатской равнины, и который подмял под свою твердую пяту весь Север и Восток, от озера Байкал до Пекина, от замёрзших арктических тундр до влажного, малярийного тепла рисовых полей Тонкина.