Танцующие на каблуках

– Он был как горностай, – тишину нарушил Егерь. – Дикий горностай.

Лекс вынырнул из своих мыслей и непонимающе уставился на друга. Возможно, он уже настолько пьян, что совсем ничего не соображает. Наверное, пропустил часть разговора.

– Знаешь, этот зверек, он белого цвета. Весь в шелковом длинном белом меху. Красивый, мордочка умная, глазки живые, любознательные. Бегает, прыгает. Живет в снегах. Дикий и хищный, – язык Егеря не заплетался, мысли и слова не путались. А Лекс по-прежнему не понимал, о чем он.

Хотя бутылку они выпили на равных, Лекс ощущал себя в коконе опьянения. Плохо соображал, тяжело двигался, слабо реагировал. Вот только каждая мысль о Диком все равно причиняла нестерпимую боль. Здесь алкоголь был бессилен. Лекс слушал друга, глядя на него в упор, и изо все сил стараясь понять, что тот говорит.

– Так вот, этот зверек ловит хорька или зайца, что он там жрет? И ест. Ты представляешь процесс? Живое существо раздирает острыми зубами другое живое существо. Клыки впиваются в еще теплую плоть. Кровь брызжет во все стороны. Мясо рвется в клочки, пережёвывается и исчезает в хищной пасти милого пушистого зверька. Акт жизни и смерти одновременно, – Егерь сверлил Лекса безумным взглядом, пытаясь выяснить, достаточно ли явственно друг представляет картину.

Лекс глубоко вздохнул, пытаясь справиться с рвотным позывом.

– И знаешь, что?

Лекс дернул головой, подтверждая желание знать. Он и представить не мог, чем еще его удивит Егерь.

– Горностай никогда не пачкается в крови. Убивает, разрывает, жует, поглощает. Кровавое действо. Но он никогда не пачкает свою белую шкурку. Чистым выбирается из лужи крови на белый снег, – Егерь выдержал паузу. – Вот Дикий был таким. Выбирался чистым из любого кровавого ада, из любой передряги. Без кошмаров и призраков, без воспоминаний и бессонных ночей, с целой нетронутой собственной душой.

Лекс понял. Егерь был прав.

Из кровавой лужи зачисток они выбрались живыми все трое. Разной ценой. Но живыми и свободными. И только Дикий сохранил совесть, которая не терзала, вкус к жизни, который остался таким же ярким как в детстве, и спокойный сон. Выбрался почти непорочным, не испачкал души, замарав руки по локоть.

Это называлось просто «задание». Тех, кого нужно было оставить в живых, показывали на фото. Одного или двоих. Остальных надо уложить на месте.

Ликвидировать.

В масках, бронежилетах их везли в машине или автобусе с наглухо закрытыми окнами. Иногда в вертолете. Они врывались в обозначенные здания или подвалы и через несколько минут выводили из кровавого месива пару заказанных людей для допроса и следствия. Кто? Зачем? Вопросов не задавали.

Обычная бандитская группировка, но с федеральной крышей. С разрешением на любые действия. Разрешением на отстрел. С заданием. На службе.

В учебке ребята слушали про подобные операции, как сценарий ужастика. Делали важный вид, показывая, что ничего особенного в этом нет. Хмыкали, называя это просто работой. Простых людей не убирают. Тех, у кого еще с девяностых руки по локоть в крови. Они это заслужили.

Со временем боец привыкал. Границы стирались и рамки дозволенного размывались, хорошо-плохо уже не было таким конкретным. Когда служение Родине переходило в отстрел неугодных системе лиц, когда ты в роли судьи и карателя. Ощущение вседозволенности быстро подменяет реальность.

И вот уже на тему смерти отпускаются скабрезные шуточки, а фотографии с бутафорскими отрубленными головами, муляжами трупов, служащих мишенью при обучении, кажутся прикольными. А еще, они сами кажутся себе крутыми парнями, искушенными и опытными, почти вершителями судеб.

Лекс забежал в подвал, воняющий плесенью и мочой, еще до конца не представляя, что его ждет. Новичков было двое, он и Егерь. Дикий уже бывал, но впечатлениями не делился. На Лекса спустилась другая реальность. Словно в шутере он шел в темноте, ожидая нападения врага. Только выстрелы, крики, кровь и застывшие мертвые лица были настоящие. А запах страха и паники навсегда врезались в память, застрял в носу.

Из того подвала Лекс вышел трясущимся, на негнущихся ногах. Чистый воздух полоснул по легким словно спирт по горлу и еще неделю отдавал, кровью, плесенью и мочой. Его драло и выворачивало наружу в ближайшем сугробе. Дикий принес воды. Больше никто не подходил. Понимающе давали время прийти в себя и потом не стыдиться своей реакции. Такая была почти у всех.

В себя Лекс так и не пришел. С той зачистки в нем прочно поселился страх. Ужас, что он услышит команду «задание» и свою фамилию в списке. Он, как сомнамбула, ходил по базе, в зал на тренировки, боялся об этом говорить даже с Егерем и Диким.

А потом ужас победил инстинкт самосохранения, и он написал заявление об увольнении.

– У тебя контракт, – заглянул Егерь через плечо друга. Лекс даже не слышал, как тот вошел в туалет, который использовали только технички. Он уже битый час писал на подоконнике заявление за заявлением и, разорвав на клочки, выкидывал бумажки. Его трясло крупной дрожью, а взгляд метался словно загнанный зверек.

– Я на такое не подписывался, – еле выговорил он. Зубы выбивали чечетку. Воняло хлоркой и бессилием.

– Неустойка в этом контракте – твоя жизнь, – уже тогда Егерь умел смотреть своим стальным взглядом, от которого все внутри замирало. Неужели ты думаешь, сможешь просто уйти? После всего, что ты здесь узнал.

– Я никому не скажу. Сбегу подальше. К черту на рога. У нас страна огромная, ну, не кинутся же искать? Меня одного? – грудь сжимало так, что дыхание замирало, воздух просто не мог просочиться.

– Может, и не кинутся, – Егерь пожал плечами, усаживаясь на подоконник. – Знаешь любимую шутку нашего майора?

Лекс знал, но Егерь повторил:

«– Молодой человек, а где вы работаете?

– В очень крупном предприятии, с офисами и представительствами по всей стране, даже в самых глухих и отдаленных деревнях.

– Банк?

– МВД».

Никто не засмеялся.

– Зачем искать? Просто встретят в другом филиале, – поставил точку Егерь.

Лекс настырно сопел.

– У тебя здесь мать и отчим, – давил друг. – Подумай. Пожалей.

– Только мать, – отрезал Лекс и смыл в унитаз обрывки листков. Плохо впитывающая воду бумага закружилась в водовороте. Вот так и его кружило и мутило, когда он надевал на себя броник и проверял оружие.

А потом этот мальчишка. Лекс уже не хотел вспоминать, перед ним всполохами маячил бар и повзрослевший Егерь со стаканом, но даже смерть Дикого не могла вырвать из паутины воспоминаний.

– Я до сих пор помню лицо того пацана. Отчима не помню, а его помню, – одними губами прошептал Лекс, и Егерь сразу понял, о чем он.

Их опять везли. Вертолет, автобус, выгрузка. План места они получили только на месте. Там целая армия. Живым брать только одного.

«Можно сильно потрепанным» – хохотнул майор.

Вопреки инструкциям армия оказалась оравой подростков, почти детей. Без оружия. Какие-то арматуры, биты, заточки против огнестрельного. По факту – бойня. Но молодые, почти подростки, верящие в то, чего не понимали, сражающиеся за свои фантазии. Накрученные взрослыми хитрыми дядьками, они бились на смерть, даже получив пулю, еще бежали с железными палками на людей в камуфляже.

– Сзади, – заорал Егерь, которого Лекс узнал бы и в парандже. Дикий уже дернул пистолетом в его сторону, но Лекс успел обернуться сам и выстрелил сразу несколько раз. Еще пару раз попали в нападающего Дикий и Егерь. Пацан оседал к его ногам, арматура проскользнула в его ладонях и звонко брякнулась на бетонный пол. Из горла хлюпнула кровь и потекла по подбородку. Не верящие в смерть глаза смотрели в упор на Лекса. Лекс как в киноленте увидел жизнь того пацана. Потрепанные спортивки и кеды. Футбол с такими же ребятами как он на вытоптанном пыльном поле со столбиками вместо ворот. Тащит пакеты до дома, забрав их у замученной бытом и безденежьем мамки. Злость и бессилие на папку-алкаша. И улыбку на веснушчатом лице, которую уже никогда никто не увидит. Обычный пацан.