Страница 6 из 14
Иголок было четыре, и они лежали в потёртой коробочке из-под спичек, как редкость, пока ещё не нашедшая применения в мальчишеских делах.
Деваться было некуда, но сомнения и постыдность Петькиного плана заставили вяло сопротивляться:
– А если услышат или увидят? Да и больно же! – с надеждой промямлил Ваня.
Но Петька, воодушевлённый планом мести, ничего не хотел слушать.
– Не дрейфь, Ваньша, придём пораньше. Ты будешь сторожить дверь, чтобы кто-нибудь вдруг не зашёл. Я буду вбивать иголки. Да и уборщица тётя Мотя немного глуховата. Кончики иголок оставлю не очень длинными. Будет больно, но не смертельно, – сказал Петька и злорадно гоготнул.
Козаченко был упрям в своем желании отомстить Анне Сидоровне и смог убедить своего сильно сомневающегося друга.
Утром, войдя в школу, они увидели тётю Мотю, обходящую свои владения с влажной тряпкой:
– Хлопцы, а вы шо ж так рано? – удивлённо спросила она.
– Мы дежурные, нам надо приготовить класс к первому уроку, – сразу же выпалил Петька.
– Вытирайте ноги, а потом проходите, – строго сказала она и как бы про себя добавила, – а я пойду пока крылечко подмету.
Петька чуть не запрыгал от такой удачи, на самом деле он побаивался, что уборщица услышит стук молотка.
Войдя в класс, мальчишки начали поспешно действовать. Ванька быстро прикрыл дверь и на всякий случай воткнул в дверную ручку довольно толстую деревянную указку.
Петька перевернул учительский стул и начал вбивать первую иголку. От волнения руки его тряслись, и он сначала выронил иголку, потом она пошла у него вкось, и несмотря на то, что сиденье было из не очень толстой фанеры, иголка только сделала бугорок, приподняв кончиком слой фанеры. Вторая иголка была вбита нормально, её острый кончик выглядывал миллиметра на три-четыре из сиденья стула. Петька начал уже вбивать третью иголку, но в этот момент входная дверь зашевелилась, и из-за неё донёсся голос тёти Моти:
– Шо вы там стучите? Эй, дежурные. А ну-ка открывайте, кому говорю!
От неожиданности Петька выронил спичечный коробок с оставшейся иголкой. А Ванька прошипел:
– Молоток прячь! Стул подними!
И уже громким, но дрожащим от нервного напряжения голосом сказал:
– Открываем, тётя Мотя! – вытащил указку из ручки и быстро спрятал за спину.
Ввалившись в класс, уборщица грозно вымолвила:
– Шо тут робите, бесенята, шо за стук?
– Ничего, просто я стул уронил, – промолвил ни живой ни мёртвый Петька, одновременно, ногой пытаясь задвинуть упавший коробок под учительский стол.
Это движение не осталось без внимания тёти Моти.
– А ну-ка давай, шо там це таке под ногами?
Это было началом провала их плана мести.
– Да так, ничего, коробочка пустая, – мямлил Петька.
Не дождавшись, когда мальчишка отдаст коробок, тётка наклонилась за ним, для удобства присаживаясь на стоявший рядом стул.
– Это же спички, шо школу задума… Ой, маты моя, шо це таке! Ой!..
В мгновенье покраснев, уборщица вскочила, как ошпаренная, со стула и, оглянувшись на сиденье, заголосила:
– Ах вы, ироды проклятущие! Та шоб вам пусто было. Это надо ж такое придумать! Фулиганы несчастные!
Петька отшатнулся от неё, готовясь дать стрекача, но услышал:
– Стойте, поганцы! – И преградила ему путь к отступлению. А ошарашенный Ванька даже и не подумал бежать, понимая бесполезность этой затеи.
Немного успокоившись, тётя Мотя начала допрос, как она выразилась, «фулиганов». Под напором Мотиных вопросов парнишки сдались, открыв весь секрет своего поступка.
– Вот дурни! Вас же за это из школы могут турнуть. Это ж надо ж, это ж надо ж… – повторяла она и вспоминала, как ей хотелось учиться, но такой возможности у неё не было из-a глубокой бедности её многочисленной семьи.
Потом, видимо, пожалев, решительно сказала:
– А ну давай, Петро, вытаскивай свои гвозди из стула. А ты, Иван, выйди из класса и смотри, скажешь, ежели шо.
Петька долго возился с вбитыми иголками, молотком подбивая их то в одну, то в другую сторону. Видя, что одну иголку, ту самую, которая прошла наискось, не удаётся вытащить, уборщица сказала:
– Ладно, прихлопай её к днищу, а то уже скоро народ пойдёт. И пошли отсюда.
Потом взяла злополучный стул, зашла в учительскую, заменила его на другой, точно такой же. Ещё раз глянула на стул, немного подпорченный, но не очень. Для непосвящённых в эту историю немного выпирающий бугорок означал не более чем маленькое коробление материала.
Поставив другой стул в класс, она вышла на крыльцо и сказала стоявшим недалеко мальчишкам:
– Но не думайте, шо это вам так с рук сойдёт!
Весь день пареньки ждали предстоящих разборок. Но уроки закончились, а их никто никуда не вызвал и ничего никто не сказал.
Проказники покинули класс, на всякий случай быстро проскочив мимо учительской, и вышли на улицу. Они облегчённо вздохнули, поверив в счастливый конец их вылазки.
Наказанье ждало их дома. Но если Ване от родной тёти Марии достались только назидания с просьбами сделать клятвенное обещание, что такое больше никогда не повторится, и племянник от чистого сердца, совершенно не лукавя, дал это обещание, зная, что он постарается именно так и сделать, то вот Петьке, несмотря на все его заверения и обещания, сурово досталось отцовским ремнём по тому самому месту, которое должно было болеть у Анны Сидоровны, но в который уже раз болело и горело у неудачливого составителя каверзных планов.
6
Конец лета 1937 года запомнился Ивану Семёновичу Полуэктиву непонятными и странными для него событиями.
Почти все мальчишки гордились тем, что у них в клубе висели несколько портретов видных военачальников, героев Гражданской войны, раздобытых где-то Мишей Селезнёвым, который просто бредил армией и старался в своей комсомольской ячейке наладить армейскую дисциплину. Но однажды, проходя мимо клуба, Ванька и Петька увидели, как комсомольский секретарь вытаскивает из клуба портреты Блюхера, Якира и Гамарника.
– Миша, ты их куда-то собираешься перевесить? – спросил Ваня у Селезнёва.
На что тот угрюмо ответил:
– Нет, собираюсь выкинуть или сломать!
И добавил:
– Это, хлопцы, враги народа!
– Как так, это же красные командиры? – воскликнул Ванька.
– Вот так, оказались предателями, замаскированными шпионами, в общем, врагами народа. Пришло указание из райкома комсомола – разъяснить вражескую сущность этих людей и убрать, чтобы и памяти о них не осталось, – сказал с досадой Селезнёв. – Да и по радио передают о различных группах врагов народа.
Ванька с Петькой стояли, ошарашенные этой новостью. В это время подошли Федька Кныш и Стёпка Полухин, которые, узнав, в чём дело, предложили комсоргу:
– А давай, Михаил, устроим этим врагам позорную казнь.
На что Селезнёв, махнув рукой, ответил:
– Да забирайте портреты и делайте с ними, что хотите. Но только уничтожьте, чтобы и следа не осталось.
При слове «уничтожить» Кныш злорадно улыбнулся:
– Будь спок, секретарь, это мы с удовольствием!
Забрав портреты, мальчишки двинулись на край села, попутно собирая орудия «возмездия». Федька был мастак придумывать различные каверзные и показательные экзекуции хоть для провинившихся (по его мнению) мальчишек, хоть для «заслуживающих» наказания животных или птиц, а хоть для таких вот неожиданно подвернувшихся портретов «врагов народа».
Примерно через полчаса для публичной «казни» портретов было всё готово.
Сначала в расставленные под кустарником портреты полетели тухлые яйца.
Одно точно брошенное яйцо попало маршалу Блюхеру прямо в глаз и потекло жёлто-серой массой, как будто полководец заплакал от бессилия перед таким издевательством. По крайней мере, так показалось Ване. Ему как-то стало не по себе, но всё-таки он продолжал швырять теперь уже гнилыми яблоками, как и все остальные парни. Потом они по очереди стреляли из рогатки, превращая в месиво толстые листы бумаги, на которых были напечатаны портреты. Дело закончилось «штыковой» атакой и рубкой палками остатков «врагов народа».