Страница 4 из 12
ИВАН БОЙЦОВ. НАКАНУНЕ КРЕСТЬЯНСКИХ ВОССТАНИЙ
Даже человеку, никогда не бывавшему в Горках Ленинских, может быть известно, что здесь жил и умер вождь мирового пролетариата. А кроме посвященного этому событию гигантского, по здешним меркам, мемориального музея к числу местных достопримечательностей относится памятник дважды Герою социалистического труда Ивану Буянову, председателю некогда знаменитого колхоза. Те, кто его помнили, говорили, что Буянов получился совсем как живой – ну, прямо очень достоверный: не упустил скульптор ни продолговатую ямку у него на подбородке, ни крупные мочки ушей, ни выделенные позолотой звездочки на груди... Впрочем, по поводу геройских звезд бывалые люди шутили, что надо их было делать не из золота, а из русского народного дерева липы. Буянов, дескать, злостно приписывал урожаи к плану – потому и прославился! А кроме того, этот очковтиратель известен был как матерый расхититель колхозной собственности... Э, да много чего у нас о покойниках говорится! Хоть и предупреждали древние римляне: «О мертвых либо ничего, либо хорошо», – так ведь есть люди, о которых правду можно сказать безнаказанно только после их смерти.
Вблизи памятника Буянову располагалась контора «Заветов Ильича», куда направлялся Иван Андреевич. Как правило, легкий на подъем председатель в конторе не сидел, за исключением приемных часов, предпочитая выяснять на местах, где что требуется. Вот и сегодня надо было бы хлопотать с подготовкой к весеннему севу... Однако вопросы сельскохозяйственные отступали по сравнению с важностью иных вопросов, которые можно было охарактеризовать как политические. И пусть политика эта касалась одной только крохотной точки на карте России – Горок Ленинских, – от этого ее значение не уменьшалось.
Со своей истинно русской привычкой задумываться на отвлеченные темы, когда это совсем не требуется, Иван Андреевич ухватил за хвост мысль: насколько же родными стали ему односельчане! Каждый – со своей повадкой, со своим характером, со своим норовом. И они, кажется, его полюбили, поверили ему. А ведь он по рождению – не местный, пришлый. Сказать кому, ведь глаза от удивления выпучат – городской! Кому пенять, на чьи прадедушкины крестьянские гены свалить тот упоенный интерес, который питал к земле мальчишка, выросший на Красной Пресне? В другой семье, пожалуй, родители приструнили бы отпрыска, дали ему понять, что он должен получить нормальную профессию, подходящую для продвижения по карьерной лестнице в городе. Однако в семье краснопресненских Бойцовых росло шестеро детей, все – с избытком наделенные силой воли и сызмала приученные к самостоятельности. Поэтому когда Ваня заявил, что хочет стать агрономом, никто не стал ему возражать. Красный диплом в качестве награды за старания подтвердил верность избранного пути. И тем не менее учеба в Тимирязевке не сделала из городского юноши деревенского мужика. Это не удалось высокомудрым преподавателям, публиковавшимся в научных журналах и способным сообщить навскидку любую подробность относительно растений, удобрений и почв. Зато хитрый трюк окрестьянивания москвича с успехом получился у сокурсницы Ивана Лады Вешенцевой – не кандидата и не доктора наук и даже не отличницы. Зато природа с избытком наделила ее мудростью, которую Иван Бойцов постарался перенять у жены позже, когда стал руководителем. А в придачу к мудрости она обладала еще и мягкими умелыми руками, в которых держался весь дом, пышными русыми волосами, голубыми глазами кошачьей округлости, а также дивным, ровным, изящным носиком, который редко встречается в повседневной жизни, зато часто – на плакатах кинозвезд. В общем, в соответствии со своим именем – славянская богиня любви! Иван закономерно сдался ей на четвертом курсе. Он уже знал, что распределяться будет в Горки Ленинские, туда, откуда родом его удивительная Лада и где проживает вся Ладина родня.
Теперь не только Вешенцевы, а все обитатели Горок Ленинских, считай, Бойцову родня. Как в большой семье, здесь всякое бывает: не всех родственников любишь, не со всеми отношения одинаково приязненные. Однако если доходит дело до того, что родных приходится защищать, – кто же откажется? Чай, не чужие люди...
Увидев, что возле конторы собралось стихийное вече, Бойцов прибавил шаг. В толпу колхозников он врезался, как корабль в разбушевавшиеся волны:
– Здравствуйте, братцы! О чем шумим?
От этих слов зашумели только сильнее, так, что уж ничего разобрать было нельзя. Отчетливо выделялось только: «Иван Андреевич, Иван Андреевич...»
– Ну я, я, сорок два года Иван Андреевич, – махнул рукой председатель. – Кто способен четко и внятно сказать, чего вам надо, пошли со мной.
По толпе из конца в конец прокатилось волнение: она завихрялась, делилась на группы, группы едва не принялись выяснять, кто сильнее, на кулаках, но присутствие председателя их образумило... В конце концов трое – очевидно, выборные от каждой группы, – вывернувшись из столпотворения, поднялись на крыльцо конторы. Двое мужчин и одна женщина.
– Отлично, – одобрил Бойцов, – вот теперь заметно, что в Горках Ленинских проживает сознательный народ... Остальные свободны. Я говорю, свободны. Вам что, родимые, делать нечего?
Спокойный, слегка укоризненный тон председателя подействовал: люди нехотя стали расходиться. Бойцов ничуть не удивился, даже не ощутил удовольствия от того, что колхозники так легко и охотно его послушались. Право приказывать и указывать этим своенравным, порой норовистым людям давал ему авторитет, который председатель завоевывал не один год. И потерять который было проще простого...
В председательском кабинете народные ходоки разместились неуверенно, с кряхтеньем, потрескивая стульями, подмащивая под себя толстые полы зимней одежды. Как будто бы они уже и не помнили, о чем собрались говорить. Или помнили, но прикидывали, с чего бы лучше начать.
– Ну, что, – протянул им руку помощи Бойцов, – о земле, что ли?
– А что? – с агрессивным задором подхватила единственная среди собравшихся женщина. – И о земле!
Бойцов посмотрел на заговорившую с некоторым унынием. Крупнотелая матрона по имени Кира, носительница знаменитой фамилии Сусанина, когда-то в школе была отличницей. Школьных знаний у нее с тех далеких времен не сохранилось, зато сохранился громкий, четкий, командный голос, которым она когда-то отвечала уроки, претендуя на высшую оценку, в полной уверенности, что всегда и во всем права.
– Надо соглашаться на предложение Ганичевой, – докладывала Кира Сусанина. – Она дает хорошую цену за землю – десять тысяч долларов. Ее брокер – вы его знаете, по домам ходил, такой рыжеватенький, – сказал, на месте нашего колхоза построят передовые фермы. А нас переселят в город, представляете? И с деньгами. – Круглощекая чугунная физиономия Киры, обрамленная выбивающимися из-под теплого платка жесткими колечками химических кудряшек, смягчилась, расцвела трогательной мечтой. – Непременно с деньгами. Хватит, нагорбатились! Хоть в кои-то веки поживем на всем готовом...
Киру перебил Виля Курбанов. Родители, приверженные идеалам коммунизма, образцово-показательно назвали сына Виленом – от «Владимир Ильич Ленин». Высот в жизни этот плюгавенький мужичонка не достиг – да что там, к пятидесяти годам даже отчества не выслужил: Виля да Виля, никто его по-другому, считай, и не окликал. И сам какой-то хлипкий, и походка у него виляющая. Зато как возьмется ораторствовать, особенно чуть-чуть поддав, – только держись, откуда что берется, гладко шпарит, чистый Ильич с кепкой. Вот и сейчас от Вили винцом попахивало, что предвещало зажигательную речь.
– Ну давайте, давайте, слушайте Сусанину! – заорал он. – Она вас в такие дебри заведет – у-у-у, три дня лесом, два дня полем. Женщины всегда друг за дружку заступаются, потому она и держится за Ганичеву. Продавать колхозную землю надо «Русскому земельному фонду». Знаете, что они с нами сделают, если мы не согласимся? Кто не продаст, тем не жить. Видал я их мордоворотов. Какой смысл поперек идти? Не будет нас, а земля все равно «Русскому земельному фонду» достанется. И денег больше сулит: тридцать тысяч долларов. Я – за фонд! Я – за фонд! – принялся скандировать Виля, точно болельщик на футбольном матче. – Так и запишите!