Страница 8 из 9
– Постойте! Постойте! Я с вами! – девушка поспешно догнала Пьера, – Вдруг я смогу чем-то помочь!
– Мне уже никто не поможет, кроме, разве что, Господа Бога, – резко ответил поэт и пустился бежать вниз по улице. Он надеялся, что вот-вот за следующим поворотом увидит спину Анри, но улица, петляя, вела все дальше, а музыканта не было видно. И вдруг он показался: бледный, дрожащий, в мокрой насквозь одежде, все также прижимавший к груди обломки скрипки.
– Анри! – поэт кинулся к нему, – О, Боже! Где ты был! Что с тобой?
– Оставь меня! У меня не хватило духа умереть в объятиях воды, так дай мне волю умереть в объятьях воздуха, – глухо произнес тот, сторонясь Пьера.
– Прости меня, я знаю, я так обидел тебя! Я был зол, все, что я наговорил, было ложью! что я сказал сегодня вечером, ложью. Я завидовал, я был чудовищно зол! Я умоляю, прости меня! Никто еще на свете не писал музыки прекраснее, чем ты!
– С чего я должен на тебя быть зол? С того, что я радовался, не замечая твоей печали? Я был так упоен собой, конечно, где было заметить! Ах, Пьер! Я поступил так глупо, – выдохнул музыкант и опустился на мостовую. Струйка крови побежала между его пальцами, руки разжались и, вместе с обломками скрипки, на траву упал старинный пистолет. – Господи! Нет! – крик Пьера разорвал сгустившийся мрак ночи, – Анри! Что ты натворил? За окном занималась заря, а убитый горем поэт все сидел у изголовья друга, он даже не заметил, как вошла в приоткрытую дверь та девушка, что хотела бежать с ним к реке, соседка снизу. Она тихо опустилась рядом и спросила:
– Он жив?
– Не знаю, – Пьер вздрогнул, – я принес его сюда, положил, и больше не трогал. Я молился, хотя и не умею, чтобы Бог забрал меня, а не его. Хотел бы я вернуться обратно, во вчерашний вечер, когда началась наша ссора.
– Пьер, – прошептал музыкант, – Пьер, где моя флейта?
– Анри, ты очнулся! Молчи, надо, наверное, послать за врачом, – поэт растерянно обернулся к соседке, – Вы не могли бы?
– Дай мне флейту. Ты слышишь? Я впервые слышу такую прекрасную мелодию. Почему она утром, ведь это утро Пьер?
– Я ее не слышу, но, Боже, никогда я не хотел чего-то больше, чем сейчас услышать ее....
– А я слышу, – произнесла девушка, – Я сыграю.
Она взяла в руки флейту, и звуки закружились по комнате: они лились, смеясь и плача. Девушка начала неспешно вальсировать в такт, рассветные лучи затопили комнату, струясь в восточное окно, а в западном, одна за одной, гасли звезды. Вальс кружился и летел, и вместе с ним кружилась душа Анри, следуя за мелодией, он уходил все дальше и дальше, ввысь. Музыка давно смолкла, но для него она теперь звучала вечно. Девушка положила на грудь музыканта флейту и негромко проговорила:
– Я все время слушала, как он играет. Он был гениален, как жаль, что случайная буря смяла этот дивный цветок, и он не успел распуститься.
– В том была только моя вина, – тихо промолвил Пьер, – И жестокое небо словно смеется надо мной, пока Вы играли, я писал. Быть может, Вы прочтете? – Прочтите лучше сами. Я думаю, он был бы рад за вас.
Одень на скрипку чехол,
Поставь ее в дальний угол,
Забудь навсегда о том,
Что пел при луне на убыль.
Забудь о северных водах,
О далеких холодных ветрах,
Забудь о долгих годах,
Или может, вернее, годах.
Забудь о хладных просторах,
Где снег тихо кружит в ночи,
Забудь омертвевшие горы,
Где в бездну летят ледники.
Забудь завывание ветра,
Он во тьме над твоей головой
Играл облаками неверными,
Что с севера мчатся толпой.
Пой о том, что привычно, понятно!
Что все смогут легко позабыть!
И не надо души напрасно
Своей музыкой чуждой будить.
Хорошо им! Привычно! Оставь их!
В этом жутком , но все-таки сне.
И не пой о чужом, о прекрасном,
О какой-то волшебной зиме.
Не зови их! Пойдут за тобою!
И, открывши однажды глаза,
Вдруг поймут, ужаснувшись душою,
Что без смысла прошли их года!
Ну зачем ты их все-таки будишь?!
И зачем их зовешь за собой?!
Не желают! А ты остаешься,
Чтобы слиться с безликой толпой?
Как привык избегать ты болота,
Сторонись неподвижного сна,
Пусть один, но зато путь свободный,
По нему устремиться душа!
Вдаль, к далеким сияющим звездам,
Куда годы и годы пути,
Но зато, устремившись в дорогу,
Ты заметишь, что легче идти,
Что не давит тебя и не тянет
За душою не нужный обоз!
Что, толпы избежав, не страдал ты
От безудержных горечи слез!
И дыхание вечного ветра
Согревает душу твою,
И поешь для себя и для вечности
Ты звенящую песню свою.
И никто не заставит умолкнуть,
И никто не попросит не петь,
И старинного вальса мелодия
Будет тихо по небу лететь.
И однажды, случайно услышав,
В звуке ветра той песни печаль,
Музыкант, что ютился под крышей,
Вдруг отправился в звездную даль.
За волшебными звуками вечными
Он по лунной дорожке пройдет,
И останется он в бесконечности ,
И звездою на небо взойдет …
Прочитал нараспев поэт и взглянул на девушку. В ее серых глазах отражался свет пробуждавшегося утра.
– Не грустите, Пьер. Он с Вами, он видит Вас и помнит, пока Вы помните его музыку, и пока она будет слышаться на закате в хороводе листвы и шепоте ветра. Просто ее кто-то должен играть.
– Возможно, – вздохнул поэт. На следующий вечер девушка снова взяла флейту, чудесная мелодия разлилась по ночному небу, едва закат погас, и начали пробуждаться звезды, и где-то, среди просторов Вселенной проснулся маленькой звездочкой печальный музыкант с каштановыми кудрями, так любивший музыку закатов.
Кот и тени
Прохладный, но ясный и тихий весенний день раскинулся синевой неба над миром, ленивыми барашками облаков подгоняя время, застывшее солнечным бликом на часах, отметивших с положенным торжеством наступления полудня. Неровную дымку тумана, поднимающего от таящего под жаром лучей снега, разорвали протяжный гул и звон, скрип и покашливание часового механизма на башне, а затем снова повисла над городком звенящая тишь, ничто, казалось, не изменилось. Лишь проснулся, потягиваясь и нежась на солнце, большой серый кот, презрительно щурившийся теперь на прохожих из приоткрытого окна дома, утопающего в кустах жасмина и сирени. На ветвях едва проклюнулись почки, и буйная пора цветения была пока далеко впереди. Кот потянулся еще раз, и еще, выражая всем своим видом полнейшее удовлетворение от чудесной погоды, сладкого сна и крайне приятного пробуждения. Затем, с должной грацией соскользнув с подоконника на землю, величаво распушив хвост и встопорщив усы, кот поспешил прочь по своим невероятно важным в такой погожий денек делам. Вообще-то, кот имеет весьма малое отношения к нашей истории, как в частности, так и в целом. Ибо любопытные события развернулись в сокрытом сенью жасмина доме лишь после того, как вечный страж миропорядка в обличье обычного, серого и крайне довольного собой кота, покинул свой пост, устремившись на поиски приключений. Ветерок всколыхнул гардину на окне, заставив бархат полыхнуть огнем искр в лучах солнца и мягкими складками опасть вновь, когда дуновение ветра иссякло, принеся с собой какую-то едва ощутимую перемену. Нельзя было бы наверняка сказать, что стало иначе в комнате, открывающейся взору того, кто, встав на цыпочки, заглянет в темный проем окна. Все также безмятежно дремал в кресле владелец кота, шелестели стрелками часы, в которых затаилась на целый час кукушка, безразличные тени, гонимые солнечными зайчиками, метались по книжным полкам, ленивая росянка, поселившаяся самовольно в цветочном горшке, открывала и закрывала свой опасный бутон, нацелившись на первую весеннюю муху. Однако, если быть чуть более внимательным, то можно заметить подозрительный сгусток темноты, притаившийся в углу за книжным шкафом, в том месте, куда даже проворные солнечные зайчики не забегали в этот час. Ничего мрачного и противоестественного не было в этом скоплении мрака и тумана, хотя, наверное, не каждая тень, спрятавшись в надежном укрытии, начинает менять свою форму по пять раз за минуту. То разрастаясь, то убывая, меняя свой оттенок от серебристо-серого до иссиня-черного, тень стала, наконец, чернее, чем безлунная ночь. И пока описанные выше необычные метаморфозы имели место относительно тени, притаившейся в самом отдаленном уголке комнаты, с книгами на полках происходило тоже что-то не вполне обычное. Едва солнечный блик касался корешка очередного фолианта, как слабый шорох тревожил тишину, слегка начинали мерцать страницы книги, а затем все затихало. Сгусток теней менял цвет, становился немного больше в размере, а солнечный зайчик устремлялся к следующему тому, заставляя поверить, что он состоит в каком-то сговоре с тенью за шкафом. И вот, когда луч солнца скользнул по золотому тиснению на обложке последней книги, тень, сокрытая в углу, вдруг вспыхнула огнем, точно уголек, разбуженный дуновением ветра. Блики света засновали по лицу спящего человека, но тот явно погрузился в столь глубокую дрему, что не обратил ровно никакого внимания на происходящее. Тогда, словно крылья огромной и удивительной птицы, концы тени раскинулись по потолку комнаты, продолжая вспыхивать мимолетным огнем, а затем, последний солнечный лучик, убегая прочь из комнаты, на полную весенних ароматов улицу, захлопнул за собой окно, прищемив край гардины. Тень рассыпалась на бесчисленное множество образов и видений, которые принялись торопливо делиться на пары, церемонно кланяясь и приседая. Забавного вида сухощавая и серовато-дымчатая тень скользнула по стене в сторону, увлекая за собой причудливого образа собратьев, схожих с загадочными многоголовыми и многорукими чудищами с раздутыми телами, но вот странная процессия устроилась в углу, преобразилась и оказалась самым что ни на есть обычным оркестром, который с невероятной поспешностью зашелестел нотными листами и зазвенел, запел голосами настраиваемых инструментов. Затем на мгновение повисла тишина, в безмолвии было слышно лишь размеренное дыхание окруженного тенями хозяина дома, а после, призрачный образ дирижера, едва различимый на фоне своих оркестрантов, взмахнул рукой, и полилась дивная музыка. Величаво вышагивая, скользнула вперед первая пара теней, закружившись в танце под неизвестный мотив, рожденный в мир воображением писателя, создавшего и оркестр и дирижера, чтобы они могли каждый год исполнять вальс за вальсом на загадочном балу теней и духов, спускающихся со страниц книг. Затем, как только первый круг был пройден загадочной парой, любившей или ненавидевшей друг друга, но связанной воедино страницами своей книги, из ореола общей темноты, кружась, возникли новые тени, вливаясь в танец. Паря и замирая в виртуозных пируэтах, они наслаждались минутной свободой, упиваясь тем мигом, когда могут быть собой: – принцами и королями, ворами и путанами, гордыми рыцарями и обычными, неприметными героями скучных бульварных романов, а не коварными злодеями и интриганами, заставляющими жить и дышать загадкой страницы книги, которая была их миром. И как бы ни была тесна вселенная шуршащих страниц, они никогда не смогут раздвинуть ее пределы, обреченные переживать вновь и вновь страдание и радость, ненависть и любовь, каждый раз проходя по-новой свой персональный круг длиною в жизнь, как только кто-то снимет с полки их книгу, чтобы прочесть. Но сейчас, пока длится мгновение весны, пока они все вместе кружатся тенями по комнате, пока звучит неуловимый для чужих ушей мотив, границы их миров слились воедино. И как бы ни горько было потом расставаться молчаливому Пьеро с прекрасной испанской донной, они покорно вернутся на страницы, каждый – в свой роман, чтобы, за целый год пережив повторно смех и слезы, или просто замерев в великом Никогда, застыв в ожидании, что их книгу откроют, встретиться потом, год спустя на этом странном балу. Щемящий душу мотив вновь всколыхнул весенний воздух, призрачный образ дирижера отдал очередное указание, тенями всколыхнулся оркестр, и полумраком хоровод бликов замелькал по комнате. Танцующие закружились в пьянящем разум вальсе свободы, такой мимолетной. Негромко скрипнуло окно, луч света пронзил стрелой полумглу, и во всем своем великолепии предстал перед застывшими на миг тенями ленивый серый кот, вернувшийся на свой пост. Спящий человек вздрогнул, тень дирижера охнула и как-то странно осела, словно сдуваемая сквозняком из распахнутого окна, еще немного поколебавшись в пространстве, она поднялась в воздух и, описав пирует вокруг люстры, исчезла в загадочном сумраке за книжным шкафом. И тогда с гомоном и шумом, для человеческого уха неотличимыми от шелеста листвы, заторопились обратно призрачные танцоры, взлетая и растворяясь в пространстве, рассыпаясь мириадами солнечных бликов по выцветшим, белесым обоям. Серый кот наипрозаичнейшим образом мяукнул вслед последней тени, затем потянулся и улегся на солнышке, вознамерившись погрузиться в сладкий сон, который прервало некоторое время назад подозрительное дуновение ветерка. Весенняя тишь была прежней, солнце светило все также ярко, ничто не изменилось, кроме, быть может, загадочной тени в углу у книжного шкафа, которая стала тоньше и бесплотнее, и, не в силах спорить с солнечными лучами, легкой рябью растаяла в воздухе. Бал был окончен, и не раньше следующего года смогут покинуть теперь герои книг страницы романов и пьес.