Изумрудные зубки

– Вот, знакомьтесь, – указал Глеб на Сычеву, – это Танюха. А это... Татьяна!

– Мечта поэта, – усмехнулась Сычева. – Афанасьев, в какой Клюквинке такие водятся?! Ты в каком классе, крошка?

– Еж, ты говорил, что твоя жена блондинка...

– Таня, это не жена. Понимаешь...

– Да?.. – Девица уставилась на Сычеву, еще больше распахнув свои одухотворенные глазищи. – А... кто это?

Глеб, похоже, не ожидал такой болезненной реакции.

– Мы вместе работаем, – быстро начал объяснять он. – Это мой со... соавтор. Я же говорил тебе, что мне материал нужно срочно сдавать! Ее, кстати, тоже зовут Таня. Танюха, разве ты не уходишь?

– Ухожу, ухожу, – Сычева затушила сигарету в мраморной пепельнице, встала и пошла одеваться. Свою задачу она сочла выполненной – у девицы явно подпорчено настроение, глазки потухли, улыбка сползла с юного личика. Теперь видно, что она очень устала с дороги и хочется ей в первую очередь есть и спать, а не целоваться.

– Ухожу! – весело повторила Сычева. – Я за раннюю половую жизнь. Пока, детка! До свидания, Глеб!

Она быстро оделась, вышла в подъезд и, перепрыгивая через ступеньки, спустилась вниз. Впереди, у кустарника, виднелась скамейка, и Сычева направилась к ней. Усевшись, она сжала руку в кулак и, кусая пальцы на сгибах, заревела.

Встреча была восхитительной.

Если бы, конечно, не дура Сычева, но про Сычеву он уже и забыл. И сделал все, что только мог, чтобы и Татьяна забыла: открыл бутылку шампанского, расстелил черный шелк простыней на широченной кровати, зажег свечи, включил тихую музыку. Банальный, но безусловно действенный во все времена наборчик.

Татьяна смеялась, стеснялась, и при любом удобном моменте пыталась прикрыть простыней свое длинное голое тело.

Глеб полулежал на кровати, откинувшись на подушку, и курил трубку.

– Еж, – сказала Татьяна, глядя на пламя свечи, – я точно не знаю, но по-моему, соавторы так болезненно не реагируют на появление другой женщины. Так реагируют, если не жены, то по крайней мере любовницы.

– Танька, ты дурочка, – рассмеялся он. – Она – оскорбленная, отвергнутая кошка. Посмотри на меня! – Он покрутил головой, давая ей рассмотреть получше свой фас и профиль. – Ну, что я виноват, что меня все девушки любят?! Ну посмотри, разве я не неотразим?

– Не знаю, – засмеялась она, – не знаю, я не могу так гастрономически оценивать. Для меня ты – Еж! Колючий, неудобный, но любимый Еж. Мне нравится, как у тебя иголки на дыбы, когда что-нибудь не по тебе.

Она взяла гитару и, перебирая струны, что-то тихонько запела.

Глеб встал, пошел на кухню и сварил кофе. Когда он пригнал к кровати маленький сервировочный столик, Татьяна сказала:

– Еж, скажи своему соавтору, что не из Клюквинки я, а из Новосибирска. Там дома большие, машины ездят и самолеты летают. Скажешь?

– Скажу, – засмеялся он. – Пей кофе. Это единственное, что я умею готовить.

Татьяна взяла крохотную чашечку, отхлебнула кофе и поморщилась. Кофе был горячий, густой и без сахара. Глеб пододвинул ей минералку. Девушка явно привыкла пить молоко, но никак не эспрессо.

– А жена? Где твоя жена, Глеб? Вы развелись?

Пить молоко на ночь и обсуждать в постели глобальные проблемы – болезнь всех провинциалок. Он вздохнул.

– Да... Нет, ну она поживет пока у мамы, а потом мы с ней разведемся.

– Еж, я теперь совсем твоя, меня из дома выгнали!

– Как это? – Глеб подавился кофе, он всерьез испугался. – Как это? – повторил он, прокашлявшись.

– Как это выгнали, или как это совсем твоя?! – засмеявшись, уточнила Татьяна.

– Как это выгнали?!

– Ты же знаешь, какой у меня папаша. Он кричал мне вслед проклятия, пока я не скрылась из вида.

– Ох уж мне этот папаша, – пробормотал Глеб. Он вдруг понял, что меньше всего ему бы хотелось, чтобы Татьяне совсем некуда было возвращаться. У всех его пассий всегда были запасные аэродромы и в случае его хандры или смены интересов, пассии незамедлительно исчезали с его личной территории.

– Еж, ты не рад?

– Чему?

– Тому, что мне некуда больше уйти от тебя! Мы теперь совсем вместе и очень надолго.

– Рад, рад, очень рад, – пробормотал он и снова начал раскуривать трубку. – Кажется, вляпались вы, Глеб Валерьевич, по самое «не хочу», – тихо сказал он себе.

– Что? – весело переспросила Татьяна. – Что ты бормочешь?

– Что сделаем мы с тобой в квартире ремонт, поставим слоников на комод, купим дачу и в выходные будем варить вонючие щи...

Таня проснулась от звонка в дверь.

Она вылезла из-под пледа, пригладила волосы, хотела одеться, но обнаружила, что на ней белая блузка и широкая юбка, которая сильно измята. Голова была тяжелая, сознание мутное. Зря она прилегла, зря заснула, зря закрылась с головой пледом. Уж очень мучительным оказалось возвращение в действительность.

Таня выглянула в коридор. Там большой, представительного вида мужик, кряхтя, стаскивал с ног ботинки. Вокруг него бегала, стуча каблуками, мама.

– Афанасий, – сварливо приговаривала она, – сколько раз говорила тебе, когда задерживаешься – звони! Чахохбили остыли, водка нагрелась, петрушка завяла! Тапки надень! Пиджак сними! Руки помой! Ходи сюда! – Мама тычками в спину направила Афанасия в зал, где был накрыт стол.

– Здрасьте... – Таня выскользнула в коридор.

– Вечер добрый, – оглянулся и смущенно поздоровался Афанасий. Женские тапки, которые он нацепил, были ему малы и он смешно ковылял в них к столу.

– Мам, я пошла! – крикнула Таня.

– Иди, иди!

Таня оделась, обулась, но прежде чем выйти, зашла на кухню. Там, в холодильнике, она нашла литровую бутылку водки и украдкой сунула ее под куртку.

На лестнице она вспомнила, что забыла сумку с вещами, но решила не возвращаться – ведь не факт, что она одержит победу в трудном деле выживания юной фурии из собственного дома.

На улице было сыро и холодно. Лето скончалось еще неделю назад, и сейчас стояло мерзкое межсезонье, когда не знаешь, что на себя одеть. Недалеко от подъезда, на лавочке, она заметила сгорбившуюся Сычеву. Сычева курила и, кажется, плакала.

– Танюха, ты чего здесь? – спросила Таня, присаживаясь рядом. Подниматься в свою квартиру ей было страшно и унизительно. Хотелось оттянуть этот момент.

– Я... я засиделась там, – сдавленно сказала Сычева и кивнула куда-то наверх. Она и вправду ревела – тихо, зло, кусая кулак. – Засиделась допоздна, тачку ловила, ловила, вот, отдохнуть присела... – Она вытерла слезы и улыбнулась.

Таня тоже улыбнулась.

– Ты не можешь поймать такси?! Ты этот анекдот другому кому-нибудь расскажи. – Она вытащила из-под куртки бутылку водки и стала рассматривать этикетку.

– Откуда дровишки? – спросила Сычева, кивнув на водку.

– Ворованная, – усмехнулась Таня.

– Тоже неплохо. Ты с ворованной водкой еще смешней, чем я не поймавшая тачку. Давай сюда ее!

– Кого?

– Водку!!

– Зачем?!

– О господи! Пить!

– Как... пить?

– Из горла. Вот конфетка пополам. – Сычева вытащила из кармана замусоленную конфетку. – Я так понимаю, – сказала она, – что причина наших несчастий одна. Значит, и пить будем вместе!

– А... Нет, я мужа пошла отбивать. Мне пить нельзя, – сказала Таня и поплотней запахнула куртку, потому что то ли страх, то ли холод вызвал у нее сильный озноб. Она встала и хотела уйти, но Сычева схватила ее за руку и усадила обратно.

– Сиди, – со злостью сказала она, – там и без тебя весело.

– Ты... ее... видела? – шепотом спросила Таня.

Сычева кивнула.

– Ну?..

– Вешалка. Глаза как у коровы. От Глеба я не ожидала. Полная редакция нормальных баб! И на тебе... скелетон с гитарой! Блин, от злости хочется... – Сычева начала боксировать кулаками воздух.

Таня вдруг смогла зареветь. Скудно, без обильных слез, но все-таки – зареветь, тихонько поскуливая.

– Не реви. На, выпей! – Сычева ловко свинтила с бутылки крышку и протянула водку Тане. – Пей!