Изумрудные зубки

Комната, от которой Веранда дала им ключи, оказалась тесной кладовкой без окон. В ней с трудом помещалась одна раскладушка, маленький столик и стул, у которого не было одной ножки. Он стоял, прислоненный к стене, и укоризненно смотрел на своих новых хозяев дыркой в обивке. На раскладушке лежала стопка желтоватого от старости белья, подушка и свернутый рулоном матрас.

Свет давала одинокая лампочка на потолке, который был метров пять высотой. От того, что в высоту комната раза в полтора была выше, чем в ширину, создавалось впечатление, что находишься на дне темного, тесного колодца. Ощущение это усугублялось промозглым холодом. Татьяна выдохнула открытым ртом, чтобы проверить, не идет ли пар.

– Зато почти центр, – оптимистично сказал Паша и неуверенно добавил: – За такие-то деньги. У нас в Болотном за четыре тысячи и такого не снимешь.

Татьяна вздохнула, закатала рукава, нашла на кухне почти окаменевшую тряпку и до вечера мыла, скребла, оттирала все, к чему предстояло прикасаться, живя в этой квартире – стены, пол, дверные ручки и двери, унитаз, ванну, раковину. Остальные четыре комнаты были заперты и не было никаких признаков, что в них кто-то живет.

Паша помогал ей неумело – видно было, что у них в Болотном парни не привыкли возиться с ведром и тряпкой. Он притащил из кухни в кладовку старую тумбочку и поставил на нее Татьянин чемодан. Обозрев наведенный «уют», он предложил:

– Выбирай, где спать будешь. На полу на матрасе, или на раскладушке на белье.

– Ты простынку обещал натянуть поперек комнаты, – напомнила ему Татьяна.

– Так... это... ни молотка, ни гвоздей, ни лишней простынки...

– Ты обещал! – возмутилась Татьяна.

– Ну, придумаю что-нибудь... – Он озадаченно уставился на потолок и шумно поскреб белобрысый затылок. – Хотя, не фига тут не придумаешь... Слушай, а чего тебе меня стесняться-то? Я с мамой и сестрой вырос, ничего невиданного и удивительного для меня в женщинах нет.

– Оно и видно, – Татьяна пнула носком кроссовки чемодан-двойник. – Ты не маньяк, случайно? Такой багаж тащишь!

– Ты про журналы что ли? – захохотал Паша. – Так я «Плэйбой» в Болотное пер, пацанам нашим. Я ведь здесь, в соседней комнате все лето прожил, а там добра этого больше, чем клопов. У нас в Болотном...

– Ты Москву хорошо знаешь? – перебила его Татьяна.

– Хуже, чем Болотное, но...

– Как отсюда до Манежной площади добраться?

– Ой, ну ты не промахнешься! – обрадовался Паша тому, что может быть ей полезен. – Сядешь в метро и... выйдешь задолго до станции Болотное! – Он громко захохотал.

Его не пугала эта комната-колодец, отсутствие денег и призрачные перспективы огромного жестокого города.

Было семь часов вечера.

Милая, домашнего вида тетушка, торговавшая в киоске газетами, объяснила Татьяне, что вход в боулинг-клуб «Манеж» из Охотного ряда со стороны Александровского сада. Нырнув в роскошные недра Охотного ряда, Татьяна ощутила себя маленькой, бедной и плохо одетой.

Сычева и Таня уже сидели в баре за красными столиками, в красных полукруглых креслах. Они молчали, уставившись в плазменную панель телевизора, висевшую на стене. Заметив Татьяну, Сычева замахала руками.

– Сюда! – позвала она и вроде как похвалила, когда Татьяна подошла к столику: – Явилась все-таки, вешалка!

Татьяна ничего не ответила, села напротив нее в такое же напряжно красное кресло. Красный цвет, преобладавший тут в интерьере, вызывал у Татьяны чувство тревоги и... голода. Она вдруг вспомнила, что ничего целый день не ела, вспомнила подгоревшие яйца. Обуглившийся по краям белок не смутил бы ее сейчас и она съела бы все без остатка.

Через прозрачную стену было видно, как в соседнем зале улыбающиеся беззаботные люди, катают по дорожкам шары.

Если бы все было хорошо, если бы Глеб не оказался таким... легкомысленным, если бы с ним не произошло это несчастье, они бы с ним тоже могли весело и беззаботно гонять шары. А красный цвет интерьера только бы радовал, возбуждал, а не тревожил.

– А мы тут с Глебом любили проводить время, – вздохнула Сычева тоже глядя с грустью на дорожки.

– Мне Глеб говорил, что терпеть не может боулинг. Он говорил, что это занятие для подростков, – тихо сказала Таня. У нее глаза были на мокром месте, и одета она была для клуба нелепо – длинная широкая юбка и розовая кофта с жабо.

– Что будем пить? – Сычева поспешила закрыть щекотливую тему.

– Я ничего, у меня денег мало, – быстро сказала Татьяна.

– Значит, пиво, – сделала вывод Сычева. – А ты? – обратилась она к Тане.

– У меня тоже денег мало. Приключилась одна глупая история и я осталась практически без копейки.

– Значит, и ты пиво. Все пьем пиво! Когда у людей нет денег, они пьют пиво!

Сычева сделала у стойки заказ.

– Ну вот что, девушки, – сказала она, вернувшись. – Мы теперь не соперницы. Мы союзницы. От ментов ничего не дождешься, они будут тянуть резину. Только мы в состоянии разобраться, что произошло с нашим горячо любимым Афанасьевым. – Она усмехнулась. – Чем быстрее мы сообразим, что с ним и где он, тем больше шансов у него остаться в живых. Давайте, вспоминайте, выкладывайте все, что он в последнее время вам говорил, чем делился, на что жаловался. Любая зацепка сейчас важна. Начинай ты, вешалка.

– Он никогда не обсуждал со мной никаких проблем. Мы говорили только... о нашей любви, о том, как нам хорошо вместе и как мы будем жить дальше. – Татьяна отхлебнула холодное пиво из высокой кружки, и голод, сжимавший желудок, немного разжал свои клешни.

– Думай еще! Вспоминай! – приказала Сычева.

– Нет, – отрицательно замотала головой Татьяна. – Он не говорил со мной о своих делах, проблемах, работе. Я сегодня вдруг поняла, что, оказывается, ничего, ничего не знаю о нем! Я полюбила придуманного мной человека, а не реального Глеба. И самое странное, что я до сих пор продолжаю его любить, того, придуманного. Очень нелегко расставаться с мечтой. В особенности с мечтой о любви.

– Все с тобой ясно, вешалка, – отрезала жестко Сычева. – Теперь давай ты, – обратилась она к Тане.

– Стойте! Я вспомнила! – крикнула вдруг Татьяна. – Когда я ему звонила с вокзала, он сказал, что у него неприятности! Да, он сказал, что у него неприятности и просил меня вернуться, потому что ему понадобится поддержка... моральная и ... – Она для храбрости снова глотнула пива, – И сексуальная. Что он имел в виду под неприятностями? Ведь в это время он должен был быть на работе, а был или на пути домой, или ... или уже в подъезде, там, на втором этаже...

– Это все? – сухо спросила Сычева.

– Все.

– Не густо. Под неприятностями Афанасьев часто имел в виду оторвавшуюся пуговицу, развязавшиеся шнурки, или отсутствие сидячих мест в метро. Толку от тебя, вешалка... Могла бы не возвращаться. Тань, что у тебя? – Она в упор уставилась на Афанасьеву.

– У меня вот! – Таня сунула руку в пакет, который лежал у нее на коленях и с размаху шмякнула на стол пистолет.

– Блин! – Сычева быстро накрыла рукой оружие, схватила его и сунула в карман своего джинсового пиджачка. Пиджак некрасиво оттопырился с одной стороны. – Ты, мать, сдурела! – зашептала Сычева. – Ты бы еще из него тут постреляла! Нас же заметут всех! – она оглянулась украдкой, но народу в баре было мало и, казалось, никто ничего не заметил.

– Разве это не зажигалка? – грустно усмехнулась Таня.

– Не придуривайся, это не зажигалка, – тихо сказала Сычева. – Реальный «Макаров» или что-то вроде того. Откуда он у тебя?

– Нашла на книжной полке, за книгами. Еще я нашла там вот это. – Она снова сунула руку в пакет и под настороженным взглядом Сычевой, готовой накрыть ее очередную «находку» рукой, выложила на стол ворох квитанций.

– Что это? – удивилась Сычева и взяла одну бумажку.

– Денежные переводы. На имя какой-то Павловской Людмилы Сергеевны. Каждый месяц в течение последних трех лет Глеб переводил ей семь тысяч рублей по адресу улица Шатурская, дом сорок, квартира тридцать четыре. Каждый месяц! Семь тысяч! Не скажу, чтобы для нашего бюджета это были пустяковые деньги. – Таня закрыла лицо руками. – Я понятия не имею, кто такая эта Людмила Сергеевна.