Страница 13 из 36
По скобам он поднялся к люку, ступил на борт и старательно задраил люк за собой. Потом опустился в кресло пилота и подвинул панель управления на гибких шарнирах так, чтобы она находилась на уровне его лица.
Он щелкнул замком пристяжных ремней и сидел теперь в корабле, которому даже не удосужился придумать названия, нащупывая пальцами кнопку зажигания на подлокотнике, освещая своим зеленоватым ореолом полутемную рубку.
Вот какую последнюю картину унесет он с собой к небесам: горькую эпитафию погибшей зазря цивилизации. Он не подавал никаких предупредительных сигналов – за отсутствием тех, кого следовало бы предупредить. Все погибли, не оставив на поверхности Земли даже призраков. Ни травинки, ни мотылька ни в пыльном небе, ни – насколько он мог судить – даже на дне Марианской впадины. Только тишина. Кладбищенская тишина.
Он нажал на кнопку.
Корабль, содрогаясь, начал подъем. Это нисколько не напоминало то величественное ощущение, которое запомнилось ему по стартам других кораблей. Корабль шипел и кашлял, понемногу набирая скорость на явно разлаженных двигателях. Рубку отчаянно трясло, и Селигман понимал, что это какая-то необнаруженная им неисправность передается вибрацией через палубу и кресло в его тело.
И пламя из дюз не походило на то, что он наблюдал при других стартах: не такое яркое и ровное. И все же корабль продолжал ускоряться и набирать высоту. По мере того, как ракета поднималась все выше в пыльное небо, раскаленная наружная обшивка начала светиться.
Ускорение вдавливало Селигмана в кресло, но не с такой силой, как он ожидал. Это доставляло скорее неудобство, но не боль. Потом он вспомнил, что не во всем похож на тех, кто летал до него.
Корабль продолжал рваться прочь из земной атмосферы. Корпус окрасился оранжевым, сменил цвет на вишневый, потом раскалился почти добела: системы охлаждения под обшивкой работали на полную мощность, сдерживая бушующий жар.
Но с каждой секундой подъема Селигман все сильнее ощущал, что что-то идет не так. Что-то назревало, и это ему не нравилось, совсем не нравилось.
Он понял в чем дело, только когда переборки справа от него начали прогибаться, и с них начали слетать панели облицовки. Ведь готовила корабль к полету не бригада квалифицированных техников, вооруженных самыми совершенными инструментами – это делал на свой страх и риск одиночка с чисто книжными познаниями, да и то разрозненными. Что ж, теперь допущенные им ошибки его же и убьют.
Корабль вырвался из атмосферы, и Селигман в ужасе смотрел на то, как срываются и улетают в черную бездну листы наружной обшивки. Он попытался вскрикнуть, но и воздуха в его легких для этого не осталось.
А потом он потерял сознание.
Когда корабль проходил мимо Луны, Селигман продолжал сидеть, пристегнутый ремнями к противоперегрузочному креслу, в рубке, в которую через зияющие отверстия заглядывал открытый космос.
Резко стихли стартовые двигатели. И словно по сигналу веки Селигмана дрогнули, затрепетали и разомкнулись.
Он окинул взглядом рубку, наполненную космическим вакуумом, и его проснувшийся мозг открыл ему еще одну последнюю истину. Он вконец утратил все то, что было в нем человеческого. Ему больше не нужен воздух.
Горло сдавливало спазмом, в желудке царила неприятная пустота, а кровь, которой полагалось бы закипеть в венах, бешено пульсировала в висках. Он лишился последнего родства с теми, кто жил теперь где-то далеко, у самых звезд. И если раньше он считал себя просто уродом, кем он стал теперь? Чудовищем?
Теперь он – не просто посланник. Он стал светящимся символом конца земного человечества, символом всего зла, которое сотворило оно на своей планете. Беглецы в другие миры не примут его, не будут слагать о нем легенды. Но и отказаться от него они не смогут. Он ведь посланник из могилы – к таким поневоле прислушаешься.
Они увидят его еще на подлете – сидящего в лишенной воздуха рубке. Жить с ним они не смогут, но слушать его будут, и поверят. Что ж, это какая-никакая, но цель. Хоть какой-то смысл продолжать что? Жить.
Селигман развалился в противоперегрузочном кресле, в рубке, освещенной только зловещим зеленоватым свечением, которое сделалось теперь такой важной его частью. Он сидел в ней один – человек, обреченный на вечное одиночество. И постепенно на губах его заиграла угрюмая улыбка.
Если человечество с самого своего рождения жаждало путей общения, то он, несомненно, сделался самым совершенным его творением: он сам – послание. Увидеть – значит, поверить, а поверить – значит, понять. Правда, не всегда происходит так, но все же.
Заложенная в него горькая цель сделалась, наконец, кристально ясна. Два последних года он надрывался ради того, чтобы сбежать от смерти и одиночества на разрушенной Земле. Оказывается, невозможно и это. Одного Селигмана более чем достаточно.
Одного? До сих пор он и близко не представлял себе, что означает это слово! Теперь его работой станет предпринимать любые усилия для того, чтобы он остался такой один. Навсегда один – среди людей. Послание, написанное светящимися буквами.
До скончания времен.
Аварийная капсула
Терренс осторожно прижал правую руку – ту, которую робот не видел – к боку. Пронзительная боль в трех сломанных ребрах заставила его на мгновение округлить глаза, но почти сразу же он взял себя в руки и продолжал наблюдать за машиной сквозь узкие щелочки прикрытых век.
«Стоит мне моргнуть – и я покойник», – думал Терренс.
Мурлыканье механизмов аварийной капсулы напомнило ему о том положении, в котором он оказался. Взгляд Терренса то и дело возвращался к аптечке, висевшей на стене рядом с зарядной нишей робота.
«Вот ведь засада. С таким же успехом аптечка могла висеть за много миль отсюда. Хоть на самой базе на Антаресе», – подумал он, подавив смешок. Он в очередной раз спохватился лишь в самый последний момент. Спокойствие! Трое суток – это, конечно, кошмар, но любой срыв только приблизит конец, а это никак не входило в его планы. Однако и продолжаться так дальше тоже не могло.
Он пошевелил пальцами правой руки. Это было единственное доступное ему сейчас движение. Он отчаянно материл про себя техника, выпустившего робота с конвейера. И политика, допустившего использование в аварийных капсулах некачественных роботов, лишь бы заполучить выгодный правительственный контракт. И ремонтника, не проверившего эту железяку как следует. И всех идиотов, вместе взятых, – чтоб им до конца жизни икалось!
Они это заслужили.
Он умирал.
Смерть подобралась к нему еще до того, как он забрался в аварийную капсулу. Терренс начал умирать, стоило ему вступить в бой.
Он позволил глазам закрыться, позволил шуму механизмов капсулы стихнуть. Медленно-медленно, но журчание охлаждающей жидкости в трубопроводах под наружной обшивкой, чириканье процессоров, переваривающих информацию со всех концов галактики, поскрипывание антенны, вращающейся на своем узле в верхней части спасательного пузыря – все это в конце концов стихло. Он решил по возможности чаще отключаться на протяжении этих трех суток от реальности. Собственно, ему оставалось либо это, либо не сводить глаз со стерегущего его робота, – и тогда, рано или поздно, ему пришлось бы пошевелиться. А движение означало смерть. Все проще простого.
Он отключил слух от мурлыканья систем; он слушал голоса в самом себе.
– Боже праведный! Да их тут миллион, не меньше!
Этот голос в наушниках принадлежал командиру эскадрильи Резнику.
– В каком порядке они атакуют? – послышался другой голос. Терренс осторожно покосился на экран радара, сплошь усеянный мерцающими точками кайбенских кораблей.
– У этих похожих на поганки судов? Да хрен разберешь! – отозвался Резник. – Только помните, вся передняя, похожая на шляпку, часть сплошь утыкана орудиями, и дальность стрельбы у них чертовски большая. Ладно, ребята, держи ухо востро – и задайте им перцу!
И их флотилия устремилась на армаду кайбенцев.