История одного супружества

– Надеюсь, что ты мне поможешь, – сказал он, точно как в тот день, когда позвонил в мою дверь. Но на этот раз он говорил шепотом, которого я никогда раньше не слышала. Он передвинул руку выше.

Я испугалась того, что он сейчас скажет.

– Базз, уже поздно.

Он попытался перебить меня, но я уже переставляла ведерко для льда, скармливала очередной кубик неугомонной собаке и щебетала:

– Холланд вернется завтра, а тебе пора бежать, если хочешь успеть на трамвай…

Он сказал, что знает, когда вернется Холланд, и в этом весь смысл. Он пришел не к Холланду. Сегодня он пришел поговорить со мной.

Я не понимала, что происходит, и не знала, что я хочу, чтобы произошло. Его ладонь на моей руке вдруг стала горячей.

– Послушай меня, – сказал он. – Мне надо тебе кое-что сказать.

– Базз, я думаю…

Но он перебил, переложив руку на мое плечо:

– Перли, выслушай меня. Прошу тебя, выслушай.

Что-то во мне дрогнуло, словно зазвенел сигнал тревоги. Некрасивое бледное лицо с отпечатком тоски – в этой темноте он совсем не был похож на человека, которого я знала несколько месяцев, на верного старого друга. Я стояла тихо и не шевелясь, прижавшись к стене.

И он мне рассказал. Тихим, немного гнусавым голосом, глядя на фотографию на стене. Заботливо касаясь моей руки. Думаю, он никогда раньше не говорил о любви. Ведь, понимаете, тем вечером он приехал сюда на трамвае не ради Холланда, он приехал ради меня, Перли Кук. Он сочинял эту речь годами, репетировал снова и снова в своей холостяцкой квартире: узник, строящий дворец из зубочисток. Осторожно, медленно он предъявил мне шедевр, какой способен создать только одинокий мужчина.

Закончив, он отпустил мою руку. Шагнул от меня в тень. Я слышала, что Лайл грызет свой кусок льда, как орех. Точильщик, возвращаясь домой, затянул свою песню: «Точу ножи! Точу ножницы!» Я стояла, прижавшись щекой к стене, глядя в окно на наш район и на такие знакомые очертания, на обрисованные светом границы моего мира.

– Ты лжешь, – сказала я. – Он просто нездоров. У него сердце.

Базз сказал, что не лжет. Он снова потянулся к моей руке, но я уклонилась.

– Не трогай меня, – сказала я, хотя едва могла дышать.

Тут он сказал кое-что очень правильное:

– Тебе надо подумать, Перли.

Он не сказал «любовники». Нет, Базз сказал «вместе»: дескать, они с Холландом были «вместе» задолго до того, как я снова возникла. Были «вместе» в госпитале во время войны, когда лечили свои души, сидя в холле и глядя на океан, «вместе», когда жили на деньги Базза и делали первые неуверенные шаги в новом мире. В мире, который их сломал, где ненавидят уклонистов, и трусов, и вообще всех, кто не простой и честный, как доска. Они выжили «вместе». В той комнате с одной конфоркой жила извращенная романтика. История любви. Пока однажды утром Холланд не встал с кровати и не сказал, что женится. Драка, сломанный нос, крики из окна вслед бегущему по улице мужчине. Сама того не зная, я забрала у этого мужчины любовника и укрыла его от мира в своем увитом лозами домике. А теперь он его нашел. Он пришел ко мне, на мой порог, чтобы снять лежащее на моей жизни проклятие, о котором я не подозревала. Он сказал так, будто это нечто прекрасное. Уверена, для него это было так.

– Перли, ты наверняка знала. Умные женщины всегда догадываются.

Мы услышали, как за стеной мимо моего дома прошла семья, их пес залаял, учуяв Лайла, их дети болтали что-то бессмысленное, а взрослые засмеялись.

– Я не знала, не конкретно, я понимала, что что-то…

– Я могу только сказать, что мне жаль.

– Ты поэтому сюда пришел? – спросила я с внезапной яростью. – Явился на наш порог и… влез в мою жизнь? Боже, в жизнь моего сына…

– Знаю, ты мне пока не поверишь, но я на твоей стороне.

– Не смей…

– Мы родились в плохое время. Мы выбирали, когда приходилось выбирать. Это были трудные решения, и было приятно думать, что все кончилось. Но теперь надо принять еще одно.

Мой сигнал тревоги был не просто шоком от его слов – резким, словно кто-то поднял штору в темной комнате и свет больно ударил по глазам. Главное было то, что я совершенно не знаю своего мужа. Мы все думаем, что знаем тех, кого любим, и, хотя не стоило бы удивляться, обнаружив, что нет, это все равно разбивает нам сердце. Это самое тяжелое знание – не только о других, но и о себе. Увидеть, что наша жизнь – это сказка, которую мы сами сочинили и сами в нее поверили. Молчание и ложь. В тот вечер я чувствовала – боже, я не знаю, кто такой мой Холланд, не знаю, кто я сама, ни единую душу на свете узнать нельзя, – ужасающее одиночество.

– Мне так жаль. Я не хотел сделать тебе больно.

– Перестань. Перестань это повторять.

Я чувствовала себя голой и опозоренной. Словно каждое новое откровение, каждая следующая мысль в моей голове скальпелем обнажали то, что должно быть сокрыто. А как же его хрупкое смещенное сердце? Еще одна моя фантазия, еще одна ложь ради безмятежной жизни.

И все же под всеми потрясениями и горем я чувствовала, как нарастает волна облегчения. Наконец-то муж стал понятнее. Приступы мрачного настроения, отдельные спальни, «болезнь», о которой говорили тетушки, несоответствия, за которые я винила себя, неидеальную жену, неспособную его спасти. По крайней мере, я не сошла с ума. Ведь именно к этому я себя готовила. Я знала, какой он обаятельный, видела, как на него смотрят. Я всегда думала, что появится другая женщина. Обычно бывало так. Ужас состоял в том, что это неожиданно оказался мужчина.

Выяснилось, они были вместе больше двух лет. Так сказал тогда Базз. Мой разум силился все это охватить – годами, годами длившийся роман, который я не хотела себе представлять, и скандал, разразившийся вскоре после того, как Холланд пришел ко мне в общежитие, скандал, когда он велел ему идти к черту и не возвращаться. Сломанный нос, крики из окна. Шепот мне на ухо: «Мне очень нужно, чтобы ты за меня вышла». Мог бы сказать: «Нужно, чтобы ты меня спрятала». Жизнь в нашем доме, словно в программе защиты свидетелей, спокойнее некуда: сын, жена, собака, которая не лает. У всех нас была любовь. У него было счастье. Но прежняя история любви еще не была закончена.

Лайл прыгал лапами мне на платье, клянчил еще.

– Перли.

– Чего тебе от меня надо?

– Помоги мне.

Из ведерка раздался вздох – тающий лед оседал под собственной тяжестью.

– Я уезжаю. Снова отправляюсь путешествовать и беру с собой Холланда.

Я сказала, что этого не будет.

– Будет, Перли. Ты сама понимаешь, что так жить нельзя.

– Отстань от нас. Зачем ты пришел?

– Поговорить с тобой. Освободить тебя.

– Иди к черту. Не притворяйся, что ты мне помогаешь…

– Мы должны помочь друг другу.

– Что говорит Холланд?

Базз не шевелился. В свете фар проезжающей мимо машины его волосы засияли, как шапка из серебряной ткани, в этом свете он снова стал красивым – смертельно влюбленный, с разбитым сердцем, брошенный любовник, всеми силами пытающийся скрыть это от меня.

– Ясно, – сказала я.

– Да. Все сложно.

– Холланд не хочет от нас уходить, так?

– Его кое-что не пускает, – начал он.

Я замотала головой, чтобы его не слышать. Мы с Холландом говорили о друзьях, о детстве, о кино, книгах, политике, мы спорили, соглашались, у нас были и ссоры, и веселые моменты за бокалом вина, но, думаю, справедливо будет сказать, что мы ни разу в жизни не разговаривали откровенно. И я думала, что счастлива – по-своему. В то время я считала, что брак похож на гостиничный душ: только ты отрегулировал температуру, как за стенкой кто-то включает свой душ, и тебя обдает ледяной водой, потом ты прибавляешь горячей и слышишь, как сосед взвизгивает от боли, потом он крутит свои краны, и так до тех пор, пока вы не придете к компромиссной середине, чтобы обоим было терпимо.

– Оставь нас. Я не могу тебе помочь.

– Можешь и поможешь. Должна.