Страница 37 из 73
Из прихожей послышалось «Мыши бзиа!» и на кухню зашел мужчина лет пятидесяти, похожий на абхазского писателя Фазиля Искандера: зачесанные назад черные как смоль волосы с проседью, крупный нос и рот с опущенными вниз уголками, тут же почти без перехода растянувшийся в широкую искреннюю улыбку.
— Здравствуйте! — громогласно произнес он. — Рад встрече! Андрей, да? Дава много про вас рассказывал! А я — дядя Темир!
— Здравствуйте, — ответил я. — Можно на «ты», наверное.
— Хорошо. Давид, сынок, давай, на стол накрывай! Гости у тебя, а ты голодом всех моришь! Стыдно должно быть!
Дядя Темир, казалось, заполнил все свободное пространство. Его голос гремел отовсюду. На столе будто сами собой появлялись тарелки с закусками и скоро я уже перестал даже представлять, как такую кучу еды смогут съесть всего три человека. Еще минута — и я уже чувствовал, что мы волшебным образом перенеслись куда-то на берег озера Рица и вокруг не стены московской квартиры, а горы и сосны. Красота!
Мы сели, как сказал гость, перекусить на скорую руку. Интересно, что этот человек считает полноценным обедом? Грузовик с едой? Несмотря на протесты, мне налили стакан вина, дядя Темир сказал длинный кавказский тост. В нем было все — приятные слова гостю (мне), благодарность в адрес родственников и предков, всяческие пожелания. Ну вот прям ощутил себя Шуриком из Кавказской пленницы. Еще чуть-чуть и начну «помедленней, я записываю».
Мы выпили, начали закусывать, и тут дядя Темир скривился, будто съел что-то горькое, и закашлялся.
— Извините, — сказал он. — Наверное, косточка в горло попала несколько дней назад, что-то мешает, даже язык неметь стал. Вы же врачи, а ну-ка гляньте, что там у меня. Покажите, чему вас там учили!
Через минуту мы с Давидом столпились возле стула, на котором сидел дядя. Ашхацава светил фонариком, наш пациент с помощью носового платка держал кончик высунутого языка, а я, со столовой ложкой черенком вперед в левой руке и с пинцетом — в правой, пытался что-нибудь найти в глотке.
Косточки не нашлось, как мы ни старались. Но я обратил внимание на язвочку, довольно крупную, миллиметра четыре в диаметре, с белесым барьером по краям, почти у корня языка.
— Не болит, — спросил я, осторожно ткнув в нее сложенными браншами пинцета.
— Нет, а что там? — спросил дядя Темир.
— Язвочка на языке.
— Не болит, говорю, временами язык немеет, как после укола у зубного.
Блин, не очень хорошие подозрения появились. Я ощупал шею. Ого, да тут лимфоузлы уже повылезали с обеих сторон! Мы переглянулись с Давидом.
— Дело серьезное, дядя Темир, — осторожно начал я.
— Да не тяни, говори прямо, что ты там нашел! — абхаз слегка побледнел — Что ты мне как девочке издалека начинаешь? Я мужчина, любую неприятность готов встретить!
— Возможно, у вас опухоль языка.
— Слушай, парень, говори прямо! Рак там?
— Скорее всего. Но тут без обследований тяжело сказать. Может и доброкачественное что.
— Это можно лечить?
— Да, конечно.
— Ну и нечего печалиться! Веселись, пока живой! — сказал дядя Темир и широко улыбнулся. — Давид, сынок, что ты смурной сидишь, будто у тебя невеста убежала? Наливай вино, во рту сухо уже!
Через два дня позвонила Томилина. Вечером уже, часов в девять.
— Нас завтра к Лебензону вызывают, — огорошила она.
— Медали вручать?
— Ага, деревянные. По тому вызову с ботулизмом, помнишь?
— Да, а что там не так?
— Не знаю даже. К двум на подстанцию.
— Слушай, что с машиной? Оформили документы, нет еще?
— Вот завтра собирались, но я позвонила, отложила. После дежурства теперь.
— Ладно, встретимся на работе тогда.
Пришлось в институте даже к лектору подходить, отпрашиваться с профболезней. Хуже военной кафедры с политэкономией, честное слово. Но лучше потратить несколько минут на сказку о «текущей батарее», чем потом отрабатывать эту нудоту и с пятого раза реферат сдавать. А их сейчас руками пишут. Один мой приятель семь раз как-то сдавал вот так реферат — лектор каждый раз перечеркивал накрест лицевую страницу и писал «Тема не раскрыта». Переписывал он, правда, только один раз, потом менял титул. А у меня и так времени нет, чтобы еще на такие игры его тратить.
Лена уже ждала, сидела в женской ординаторской, что-то свое девичье обсуждали с коллегами. Вызвал ее в коридор, поздоровался.
— Что там случилось хоть?
— Приехала какая-то Светлана Тарасовна из горздрава, говорят, три дня как назначили. Женщина та умерла, представляешь? А сын в реанимации, на аппарате. Вот нас песочить будут, что спецов не вызвали и двоих в машине везли.
Тут я задумался. Хоть и неприятно, но ожидаемо. Пациенты умирают, случаются разные проверки.
— Ты держись той версии, что свободных спецов не было — мы же отзвонились, — я дождался кивка Лены, продолжил: — А везти надо было срочно из-за нарастающей дыхательной недостаточности. Да ты и сама знаешь, что я тебе рассказываю? Будет кричать — молчи, не оправдывайся. И объяснительную прямо здесь не соглашайся писать, требуй вопросы письменно.
— Томилина, Панов, заходите, — высунул голову в коридор Лебензон. Да уж, пару месяцев назад он бы и сам помогал нас топить, а сейчас смотрит вроде как извиняясь, мол, ни при чем тут я.
Светлана Тарасовна выглядела... Короче, представьте типичную бухгалтершу из глубокой провинции, такую, знаете, в мешковатом костюме, с гузкой мышиного цвета жидких волос, чуть желтоватой от почтенного возраста блузкой под жакетом и практически без косметики. И, сколько ни старайся, так и не сможешь представить, что она улыбается.
— Присаживайтесь, — кисло молвила она. — Я — старший специалист горздрава Климович Светлана Тарасовна. У нас здесь разбор вызова, осуществленного бригадой семь седьмой подстанции скорой медицинской помощи...
Я чувствовал себя крайне неуютно. Дамочка капала ядом, облеченным в насквозь казенные формулировки. Говорила она монотонно, не пропускала ни одной мелочи. От первой до последней буквы зачитала обе карты вызова. Потом посыпались замечания. По ее мнению выходило, что Томилина со своим приспешником Пановым работает на скорой с единственной целью — похоронить всё доступное нам население города-героя Москвы, причем, самым изуверским способом.
Самое противное, что конца экзекуции не намечалось. Закончив с одним замечанием, клуша тут же выуживала второе — и так же занудно и монотонно.