Завтра, завтра, завтра

– Господин Ватанабэ, – обратилась она к отцу Маркса, – вам понравился спектакль?

– О да, шторм изумителен.

– Намного лучше, чем герцог, – смущенно ухмыльнулся Маркс.

– Герцог тоже изумительный, – отвесила ему комплимент Сэди.

– Шторм напомнил мне о детстве, – продолжал Ватанабэ-сан. – Я ведь не чета Марксу. Не городской мальчик. Я родился в маленьком поселении на западном побережье Японии, где каждый год летом начинался сезон дождей. Ребенком я больше всего боялся, что меня или моего отца, владельца небольшой флотилии рыбачьих лодок, смоет в море.

Сэди обменялась с Сэмом понимающим взглядом.

– Чую, пахнет заговором! – расхохотался Ватанабэ-сан.

– Нет, просто мы хотим, чтобы наша игра начиналась со шторма, – сказал Сэм.

– Ребенка уносит в океан, – подхватила Сэди, – и всю игру малыш ищет дорогу домой.

Произнеся эти слова, Сэди поняла, что отрезала себе путь к отступлению. Теперь она беспременно обязана написать этот шторм.

– О, – одобрительно кивнул Ватанабэ-сан, – классика.

Сэм предупредил ее, что отношения между отцом и сыном рода Ватанабэ довольно натянутые. Он описывал ей Ватанабэ-сан как сурового и авторитарного тирана, унижавшего своего сына Маркса. Однако перед Сэди Ватанабэ-сан предстал совсем иным: ярким, занимательным и очень интересным человеком.

Что ни говори, а чужие родители умеют пускать пыль в глаза.

На следующий день Сэм помогал Сэди собирать вещи. Чтобы сэкономить деньги, Сэди решила на время переезда к Марксу сдать свою квартиру в субаренду.

– Картины с собой возьмешь или отправишь в кладовку? – спросил Сэм.

«Большая волна» Хокусая, «Туристы» Дуэйна Хансона, его собственный лабиринт всегда действовали на него успокаивающе. Более того, он воспринимал их как продолжение Сэди.

Сэди оторвалась от упаковочной коробки, подошла к комоду и, уперев руки в бока, задумчиво уставилась на работу Кацусики Хокусая. Сэм неслышно вздохнул: он торчал в доме Сэди уже три часа, а их переезду конца-краю не было видно. Сэди, во всех отношениях превосходный человек, становилась невыносимой, когда ей приходилось что-нибудь паковать. Каждая мало-мальская вещь требовала от нее глубокомысленнейших раздумий. Какую одежду предпочесть? Какие провода и кабели взять? Какое компьютерное «железо» выбрать? Только перед книжной полкой она медитировала полтора часа. Как Сэму кажется, выкроит ли она этим летом время, чтобы прочесть «Хаос»? А Сэм его читал? Ах, читал! Что ж, тогда она, несомненно, возьмет книгу с собой. Или такая же книга есть дома у Сэма? В таком случае она прочтет его книгу, а свою спрячет в кладовку. Затем она любовно погладила корешок «Краткой истории времени» – как думаешь, Сэм, я успею перечитать ее этим летом? – и потянулась к «Хакерам». Читал, Сэм? Отличная книга. Там целая глава посвящена Уильямсам. Ну, знаешь, основателям «Сьерры», компании, выпускающей игры? «Королевское приключение», «Ларри в выходном костюме» – их разработки. Помнишь, как мы сходили по ним с ума? Сэм еле сдержался, чтобы не гаркнуть: «Пакуй все, и валим отсюда!» – но вместо этого с нежностью в голосе предложил:

– Сэди, почему бы тебе не перевезти картины? Маркс не станет возражать, если ты украсишь ими его жилище.

Сэди молчала, пожирая взглядом гравюру Хокусая.

– Сэди… – тихонько позвал Сэм.

– Сэм, взгляни на нее! – Сэди легонько подтолкнула Сэма, чтобы он увидел картину под ее углом зрения. – Вот как должна выглядеть наша игра.

Картина Хокусая, висевшая на стене, представляла собой репродукцию гравюры, выставленной в Метрополитен-музее под названием «Большая волна в Канагаве». На японском название звучало более зловеще – «Поглощенные волной в Канагаве». Несомненно, это была самая знаменитая японская гравюра в мире, и если в девяностых годах она и уступала чему-то по популярности, то лишь вездесущим автостереограммам, так раздражавшим Сэма. Любой уважающий себя студент МТУ непременно украшал ею свою комнатушку. На гравюре была изображена гигантская волна, затмевавшая и видневшуюся на заднем плане гору, и три заблудившиеся в море рыбачьи лодчонки. Стиль гравюры был прост и лаконичен, как и положено стилю, предназначенному для оттиска рельефного изображения на кусочке черешневого дерева и дальнейшего тиражирования.

Сэди понимала: если автор игры ограничен в средствах разработки, самое умное для него – придать этой ограниченности черты самобытной оригинальности. Поэтому она и сделала «Тебе решать» черно-белой. И теперь, созерцая эстамп, выполненный в тридцатых годах девятнадцатого столетия, такой сдержанный в своих выразительных средствах и обманчиво простой для копирования, Сэди укреплялась в мысли, что в компьютерной графике будущей игры им надо воссоздать технику традиционных японских гравюр.

Сэм внимательно оглядел «Большую волну». Отступил, протер очки, опять оглядел…

– Верно, – прочувственно выдохнул он.

Какой редкий благословенный миг! Они снова были с Сэди на одной волне. Они снова понимали друг друга без лишних слов.

– Ребенка сделаем японцем навроде отца Маркса?

– Нет. Ну или не столь явным… Или, лучше сказать, не столь очевидным. В общем, не надо делать акцент на его происхождении. Неважно, откуда он родом, правильно? Это же дитя моря, помнишь? «Они» почти не умеют говорить. Не умеют читать. «Они» общаются на загадочном языке, которого игрок не понимает.

Проще, однако, сказать, чем сделать, и порыв воскресить мир Хокусая волей-неволей привел их в Японию. Размышляя над характером и внешним видом дитяти, они все глубже погружались в японскую культуру: в бесхитростные образы Ёситомо Нары, детские мультики Миядзаки «Ведьмина служба доставки» и «Принцесса Мононоке», во взрослые аниме «Акира» и «Призрак в доспехах», которыми засматривался Сэм, и, конечно же, в серию пейзажных гравюр Хокусая «Тридцать шесть видов горы Фудзи», включавшую в себя «Большую волну».

На дворе стоял 1996 год, и никому из них не приходило в голову, что они занимаются «культурной апроприацией». Открывая иноземную культуру, они черпали в ней вдохновение, с любовью припадая к ее неиссякаемым источникам. Они не воровали чужую культуру и не заимствовали ее ценностей, хотя, по всей видимости, именно этим они и занимались.

В 2017 году, когда в честь двадцатилетия «Итиго» была выпущена специальная версия игры для новоявленной «Нинтендо Свитч», сайт «Котаку» взял у Мазера интервью.

«Котаку». Бытует мнение, что «Итиго» – самая восхитительная игра с бесподобной графикой, когда-либо созданная на голом, так сказать, энтузиазме. Однако многие обвиняют ее в плагиате. Что вы на это скажете?

Мазер. Ничего.

«Котаку». Ваше право… Но, создавая «Итиго» сейчас, вы создали бы ее точно такой же?

Мазер. Нет, потому что с тех пор я изменился.

«Котаку». Я имел в виду ваши отсылки к японской культуре. Итиго выглядит, как персонаж рисунков Ёситомо Нары. Мир Итиго, если не считать Земли мертвецов, напоминает гравюры Хокусая, а Земля мертвецов – Мураками. Что же до звука, то это вылитый Тосиро Маюдзуми…

Мазер. Я не собираюсь извиняться за игру, которую мы создали с Сэди. (Долгое молчание.) К кому она только не отсылает: к Диккенсу, Шекспиру, Гомеру и Библии, к Филипу Глассу, Чаку Клоузу и Эшеру. (Снова долгое молчание.) А какая альтернатива заимствованию?

«Котаку». Не знаю.

Мазер. Альтернатива заимствованию – это мир, в котором художник обращается исключительно к своей собственной культуре.

«Котаку». Вы чересчур упрощаете.

Мазер. Альтернатива заимствованию – это мир, где белые европейцы создают шедевры искусства только для белых европейцев с отсылками к культурным традициям белых европейцев. И никаких влияний африканской, азиатской, латинской – любой иной! – культуры. Это мир, где все слепы и глухи к культурным аспектам и культурному опыту людей других рас и национальностей. Да я проклял бы такой мир, а вы? Такой мир нагоняет на меня ужас. Я сам человек смешанного этнического происхождения, и я не желаю жить в подобном мире. Мой отец, которого я почти не знал, был евреем. Мама – рожденной в Америке кореянкой. Меня воспитали бабушка и дедушка, корейские иммигранты, обосновавшиеся в Коритауне в Лос-Анджелесе. Да, я – полукровка. И как полукровка я заявляю вам: принадлежать сразу к двум культурам – все равно что не принадлежать ни к одной из них, все равно что раствориться в них без остатка и впитать их в себя как единое целое. И кстати, я вообще не понимаю, что значит быть евреем или корейцем, потому что я и то и другое, вместе взятое. Да вашу мать, если бы мы сделали Итиго чистокровным корейцем, подобных вопросов не возникло бы, верно?