Завтра, завтра, завтра

– Забей. – Увидев, как ожил этот мультяшный персонаж, Маркс рассмеялся. – У меня этого добра навалом.

– Честно? Не шутишь? Я не хотел бы навязываться…

– Мы же соседи по комнате. Все мое – твое.

Так с той поры и повелось, и Маркс стал для Сэма палочкой-выручалочкой. Исподволь, словно по волшебству, в прихожей начали появляться пакеты с бушлатами, только и ждущие, когда на них наткнется взгляд Сэма, а на столе – подарочные сертификаты в рестораны, чтобы Сэм не скучал на каникулах, когда поездка домой была ему не по карману. Стоило Марксу выяснить, что лифт в их общежитии беспрестанно ломался и Сэм мучился, одолевая лестничные пролеты, и он тут же объявил о намерении снять квартиру. Обычно студенты первых курсов Гарварда жили в общежитии, и Маркс притворно вздохнул, сообщая эту новость Сэму: конечно, он поймет, если Сэм не захочет с ним переехать, ведь аренда квартиры в доме с лифтом значительно дороже аренды общажной комнатушки, но… Но если Маркс займет большую комнату (на самом деле не особо-то и большую), а Сэм – маленькую (с шикарным видом на реку Чарльз), стоимость аренды для Сэма не изменится ни на цент. А когда Маркс узнал, что Сэм не утруждает себя звонками домой, он взял за правило регулярно звонить семейству Ли в Лос-Анджелес.

– День добрый, бабушка-хальмони и дедушка-харабоджи, – приветствовал он их на корейском. – С нашим мальчиком все хорошо.

Отец Маркса был японцем, а мать – рожденной в Америке кореянкой.

Спрашивается, почему Маркс разбивался в лепешку ради нелепого паренька, которого все сторонились? Да потому, что тот ему нравился. Ребенком Маркс вращался среди состоятельных и довольно-таки интересных людей и знал, насколько редки по-настоящему неординарные личности. И когда по прихоти администрации Гарварда они стали соседями, Маркс понял, что должен взять Сэма под крыло. В конце концов, защищать и оберегать Сэма и раскрашивать для него серые будни не стоило Марксу почти никакого труда. Жизнь Маркса била ключом, а сам он обладал врожденным талантом заботиться об окружающих. Кроме того, он получал истинное наслаждение, общаясь с Сэмом.

Возможно, Марксу следовало проявлять заботу о Сэме чуть более открыто, ибо вскоре Сэм начал воспринимать его незаметную помощь как само собой разумеющееся: ему и в голову не приходило попросить соседа хоть о чем-нибудь. Поэтому Маркс чуть не упал со стула, когда Сэм обратился к нему за советом.

– Слушай, – сказал Сэм, наблюдая, с какой безжалостностью Маркс расправляется с поэзией Эмилии Дикинсон, – ты разбираешься в людях. Можно сказать, собаку на них съел.

– А на нелюдях я, можно сказать, съел хомячка? – парировал Маркс.

Сэм рассказал ему о визите к Сэди, и Маркс лишь подтвердил его опасения.

– Похоже, у твоей приятельницы депрессия.

– И что в таких случаях делают?

Маркс нажал на паузу и с любопытством и некоторым недоумением уставился на Сэма. Порой младенческая наивность Сэма его обескураживала: разве можно в двадцать один год задавать такие нелепые вопросы?

– Ну, звонят родителям или сообщают кураторам института.

– Не думаю, что все зашло столь далеко, – испугался Сэм. – Мне не хотелось бы вмешиваться в ее личную жизнь.

– Но ведь она твой закадычный друг, – обдумав услышанное, произнес Маркс.

– Когда-то она действительно была моим самым лучшим другом, но потом мы рассорились.

– Ну что я могу тебе посоветовать? Навещай ее каждый день. На твоем месте я поступил бы именно так.

– Мне кажется, она не хочет меня видеть, – немного помолчав, ответил Сэм. – А там, где мне не рады, у меня нет особого желания появляться.

– Да ты-то тут при чем? – удивился Маркс. – Речь вообще не о тебе, понимаешь? Просто заходи к ней ежедневно и справляйся о ее здоровье.

– А если она откажется со мной говорить?

– Неважно, главное, будь рядом. Если получится, заглядывай к ней не с пустыми руками. Приноси печенье, книги, фильмы. Понимаешь, друг – он чем-то вроде тамагочи. Грубо выражаясь…

В тот год все сходили с ума по электронным игрушкам-брелкам с виртуальными питомцами, и Маркс недавно по случайности ухайдакал одного такого тамагочи, подаренного ему на день рождения любимой девушкой. За что девушка заклеймила его порочной и бездушной скотиной.

– Попробуй засунуть ее в душ, – развивал мысль Маркс, – разговорить, вытащить на прогулку. Распахни окна, если сможешь. Ну а если она продолжит кукситься, убеди ее сходить к психологу. Если же и психолог не вправит ей мозги, тогда однозначно – звони родителям.

Представив, что ему предстоит, Сэм пришел в ужас, однако на следующий день, после лекций, покорно поплелся к дому Сэди, поднялся к ее квартире и постучал в дверь. Нога его ныла немилосердно.

– Сэди! – завопила соседка. – Снова этот пацан!

– Скажи, меня нет дома! – завопила в ответ Сэди.

Соседка, не меньше Сэма встревоженная поведением Сэди, распахнула дверь, и Сэм заковылял к знакомой спальне. Со вчерашнего дня Сэди ничуть не изменилась, только переменила толстовку.

– Сэм, будь паинькой, ступай домой, – застонала она. – Со мной все в порядке. Просто хочу отоспаться.

И она нырнула под одеяла.

Сэм присел за стол Сэди и вытащил учебник. Он записался на курс истории и готовился к семинару, посвященному переселению в Америку жителей Восточной Азии.

Спустя пару часов он узнал, как происходила миграция китайцев в девятнадцатом и двадцатом столетиях, и выяснил, что китайских иммигрантов подвергали расовой дискриминации, допуская только до определенного вида работ – стряпания еды и уборки, отчего Америку наводнили китайские рестораны и китайские прачечные. Захлопнув книгу, он задумался о бабушке с дедушкой и родном Коритауне. Вспомнил, как Бон Чха и Дон Хён, ликуя из-за его поступления в Гарвард, скупили все гарвардские цацки, заклеили бамперы ветхозаветных автомобильчиков горделивыми стикерами и, предвосхищая его выпускной, растянули в пиццерии огромный, вручную сшитый Бон Чха баннер «ПОЗДРАВЛЯЕМ НАШЕГО ВНУКА САМСОНА С ОКОНЧАНИЕМ ГАРВАРДА! 1997 ГОД». Дон Хён до дыр заносил футболку с эмблемой университета, и, если бы Маркс не озаботился прислать ему новую, она наверняка истлела бы прямо на его груди. Сэм почувствовал укол совести: ему стало стыдно, что он не звонил родным и до сих пор никак не проявил себя – ни на математическом факультете, ни на каком-либо ином поприще.

– Ты еще тут? – недовольно проворчала Сэди.

– Тут.

Сэм вытащил из рюкзака бумажный пакет с бубликом-бейглом, положил его на стол под рамочкой с лабиринтом и ушел. Если бы его приперли к стенке, он бы честно признался, что вернулся к Сэди только из-за лабиринта. Она хранила его все эти годы. Провезла через всю страну. Не оставила в общежитии и взяла на съемную квартиру. В следующий раз, звоня домой бабушке с дедушкой, Сэм скажет: «Вы оказались правы. Сэди понравился мой подарок».

На третий день он захватил с собой библиотечный экземпляр книги Ричарда Пауэрса «Галатея 2.2», пленившей его воображение.

На четвертый – принес наладонник с загруженной на него электронной версией «Донки Конга», подарок от Маркса на день рождения.

– Почему ты не оставишь меня в покое? – возмутилась Сэди.

– Потому… – ответил он.

«Кликни мышкой по этому слову, – подумал он, – и тебе откроются ссылки на мириады таящихся в нем смыслов. Потому, что ты мой старый и добрый друг. Потому, что однажды, когда я был на краю гибели, ты спасла меня. Потому, что без тебя я бы умер или очутился в психиатрической клинике. Потому, что я твой должник. Потому, что у меня к тебе шкурный интерес: я вижу будущее, в котором мы вместе создаем фантастические игры. Но чтобы это будущее стало явью, я должен вытащить тебя из постели».

Однако вслух он повторил лишь одно:

– Потому…

На пятый день он не застал ее дома.

– А где Сэди? – ошеломленно спросил он соседку.

– Ушла к доктору, – улыбнулась та и крепко обняла Сэма. – Похоже, Сэди идет на поправку.