Страница 3 из 11
«Журавлиный разбег и куриный полет», – подумал Петр Алексеевич и ошибся. А Иванюта сказал:
– Судьба ли это?
Разъяснений, однако, не последовало.
– Можно считать это явлением природы. Редким, вроде шаровой молнии. – Петр Алексеевич ковырнул вилкой селедку под шубой. – Просто оно еще ждет своего исследователя.
– Нет, – отверг предложение Иванюта. – Ты все равно говоришь о чуде, только другими словами. Мы ведь любое стечение обстоятельств рассматриваем так: могло быть хуже, гораздо хуже, а вышло лучше. Чем не чудо…
– Судьба – громко, согласен. – Профессор благосклонно кивнул. – Удача. Просто повезло.
– А вдруг это пример чьей-то адресной заботы? – нависая над столом, подался вперед Иванюта. – Вполне посюсторонней, но скрытой, маскирующейся под везение. А порой и под судьбу. Помните евангельскую заповедь о тайном благодеянии?
– Нагорная проповедь. – Петру Алексеевичу даже не пришлось напрягать память. – Когда творишь милостыню, пусть левая твоя рука не ведает, что делает правая.
– Именно, – удовлетворенно откинулся на спинку стула Иванюта. – Отцы церкви почему-то не уделили этой заповеди должного внимания.
– Что ты имеешь в виду? – Цукатов не любил, когда высказывались подозрения относительно того, что, по его мнению, сомнению не подлежало, – церковь была для него вещью несомненной (как и совершенства избранных киноактеров его юности, а также избранных песен, певшихся в те времена).
– Явное благодеяние, которое мы себе позволили, тешит наше тщеславие – так? – вопросил Иванюта и, смутившись, тут же пояснил: – Ну, какие-то условные мы. Просто люди…
– Да поняли, – махнул рукой профессор. – Смиряй гордый дух – делай благое дело тайно, не напоказ. Но на отцов церкви-то зачем грешишь?
– А что, тебе известен какой-то монашеский или рыцарский орден, основанный на принципе тайного благодеяния? – Лицо Иванюты приобрело торжественное выражение.
Цукатов задумался. Петр Алексеевич хмыкнул:
– Разумеется, не известен. Иначе какая тут тайность.
Пойманный на противоречии, Иванюта смешался, но лишь на миг:
– Так в этом и дело!
– В чем? – не сообразил Цукатов.
– Он хочет сказать, – пояснил за Иванюту Петр Алексеевич, – что тот червонец, который ты нашел студентом на Садовой, тебе втихую подбросил рыцарь ордена тайного благодеяния. Орден, разумеется, тоже глубоко законспирирован.
«Ай да Иванюта!» – подумал Петр Алексеевич. Мысль об ордене скрытого милосердия сильно воодушевила его, так что он почувствовал напряженную пульсацию откровения, ищущую выход энергию открытия, в единый миг вырвавшуюся из брошенного зерна, и теперь отменявшую былые представления, и ослаблявшую привычные цепочки связей, при том что сама эта сила стала неодолимой и неотменяемой. Идея и впрямь дышала неожиданной новизной и в развитии обещала щедрую пищу фантазии.
– Смешно, – вышел из задумчивости профессор.
– Это в упрощенном виде. – Иванюта намазал горчицей ломтик отварного языка. – Отцы церкви могли бы трактовать тайное благодеяние куда шире – не как человеческую, а как божественную волю, как чудеса, скрытые от нас. Скажем, сокровенное, неведомое может в этом ключе быть представлено как не случившееся, как то, от чего мы оказались спасены. Спасены, но не осведомлены о своем спасении. Тогда многие наши испытания и беды, вплоть до самой смерти, могут быть осмыслены как нечто такое, что предотвратило еще большие несчастья. – Иванюта оглядел застолье каким-то отрешенным взглядом. – Большие, чем те, с которыми мы имеем дело. Почему? – Вопрос повис в пространстве. – Потому что предотвращенное могло оказаться нам не по силам. Или не по зубам. Мы бы просто этого не вынесли.
– Так откуда же взялся червонец? – спросил Цукатов, кажется, сам слегка удивляясь своей настойчивости.
– Ну да, – взял сторону профессора Петр Алексеевич. – Эта задача выглядит занимательнее проблем христианской теологии. Взять, к примеру, тайное зло… То есть идею тайного зла, творимого именно как зло и как тайное. Масоны, атлантисты, сионские близнецы – вот некоторые из его имен в нашей привычной картине мира.
Чувствуя осознанность оговорки, Петра Алексеевича никто не поправил.
– Еще юристы и врачи, – сказал Иванюта.
– Что? – Петр Алексеевич моргнул.
– Адвокаты и стоматологи вызывают у меня большие подозрения.
– Допустим. – Петр Алексеевич счел реплику малозначащей. – Так вот, все это тайное зло, по общему мнению, уже давно определяет текущую повестку. Определяет, не выходя из тени. И хотя эта картина мира порядком истрепалась, другой нет. Не так ли?
– Хочешь предложить? – Иванюта определенно предвкушал нечто забавное.
– Хочу. Давайте вообразим мир, пружиной которого становится тайное благо. – Петр Алексеевич по очереди посмотрел сначала на Иванюту, потом на Цукатова. – Представьте, что миром движет сокровенное добро. Причем не только божественной, но и человеческой выделки. Как вам такая конспирология?
– Ну-ка, ну-ка… – Цукатов старался уследить за мыслью.
– Поясняю. Довольно разоблачать очередную мировую закулису – хрен с ней, с непутевой. Давайте поищем для нашей прозорливости другую область применения. – Петр Алексеевич выдержал красноречивую паузу. – Не пора ли обратить внимание на более загадочную цепь событий? Вот, скажем, живет талантливый художник, музыкант или ученый – кому как нравится… Живет, творит, однако косная среда, как водится, его не принимает, не оценивает по достоинству, и вместо признанности – кукиш с коромыслом. И тем не менее, как птахе небесной, как цветку полевому, каждый новый день есть ему пища и залатанные штаны, чтобы прикрыть голый зад. А иной раз, – рука Петра Алексеевича, описав плавную дугу, указала на профессора, – и десятка под ногами. Словом, вопреки очевидным препонам, художник продолжает писать, а ученый – мыслить. Хотя он пока и студент. Как так? Почему?
– Сам же сказал про птах небесных. – Цукатов указал пальцем в потолок. – На то Его промысел.
– Промысел – это понятно. Но если дело только в нем, то нет и мировой закулисы – есть лишь козни дьявола.
– Не верю я в конспирологию – ни в злую, ни в добрую. – Иванюта все чаще ощупывал руками свое лицо и голову в целом, что было признаком хмельного воодушевления.
– А стоматологи? – напомнил Петр Алексеевич.
– Не отвлекайтесь. – Профессор поднял наполненную рюмку. – За разум.
– Тост какой-то двусмысленный, – поглаживая лоб, заметил Иванюта, однако Цукатова поддержал.
Душа Петра Алексеевича, обычно откликавшаяся на движение масс, на этот раз осталась безучастной – рюмку он осушил без энтузиазма.
– Разум, – пояснил профессор, – не только продукт эволюции. Теперь он стал ее инструментом. Возникни нужда человеку отрастить смертоносный коготь, взлететь под облака или погрузиться в пучину морскую, естественным путем, черт дери, пришлось бы идти к этому миллионы лет. А положившись на разум, человек эту нужду уже восполнил.
– Вернемся к нашим фантазиям, – опасаясь заболтать занятную тему, предложил Петр Алексеевич. – А что если посмотреть на все иначе? С непривычного угла?
– Как именно? – Иванюта почесал нос.
– Ты что, не слушаешь? Предположим, что миром движет не зло. Я имею в виду зло тайное. Предположим, что существуют, пусть разрозненно, ничего не зная друг о друге, некие влиятельные люди… или даже целые сообщества, которые буквально следуют завету Христа про скрытое благодеяние. Что тогда?
– Что? – Цукатов хотел знать.
– Ну как же… Ведь у такой практики по ходу дела непременно складываются определенные правила. Чтобы обеспечить технику безопасности. Чтобы не навредить. Без этого – никуда. Согласны? Как бы эти люди ни были всемогущи, помощь их должна быть не только анонимной, но и… Словом, ей следует не только иметь неопределимый источник, но и вообще никому не бросаться в глаза. Малейшее подозрение о наличии такой помощи способно принести осложнения. Посторонние будут искать скрытый мотив, а тот, кому тайная помощь оказывается, чего доброго, сочтет ее манной небесной и задумается о собственной богоизбранности.