Страница 28 из 40
— Мое почтение лунной жрице.
— Было смешно наблюдать за тобой, — мама сверкнула янтарными глазами и, переведя взгляд на собаку, цыкнула, — Ласик, сидеть!
Бедный Ласик, услышав грозу в мамином голосе, не просто сел, а сделал лужу и сел в нее. И тут же стало куда веселее — мама схватила Ласика за шкирку и кинула его в ванную комнату, потом схватилась за тряпку. Мы с Глебом пытались разуться и не рухнуть в напруженную испуганным пёселем лужу. И за всем этим индифферентно наблюдал папа.
— Оборотней признают только охотничьи породы, — напомнил Глеб, — как этот комок уживается с лунной жрицей?
— С трудом, — хмыкнула я, — но мама… Мама как-то умудряется скрывать свою сущность.
— Андрэ Тома, — коротко произнес папа, когда мы все же смогли подойти к нему.
— Глеб Драгош, приятно познакомиться, — мой волк пожал папе руку.
— Я слежу за жизнью своей дочери, — скупо бросил папа. — И за тем, как часто она плачет. Добро пожаловать.
Мне оставалось только вздохнуть и принять одно простое знание — после этого всего, я не имею права ворчать на Глеба. И бояться встречи с его мамой. Увы, мои дорогие родители, в стремлении уберечь увечное дитя, порой сильно перегибают.
Наконец, лужа была вытерта, Ласик вымыт и завернут в мой халат, и мы, четверо взрослых людей, оказались перед дилеммой — в моей квартире не было такого понятия, как обеденный стол. Крошечный столик в кухонной зоне вмещал двоих человек. Не больше. А нас, напомню, четверо взрослых нелюдей!
— Накроем центр разложенного дивана, — предложил Глеб. — И расположимся по краям.
— И не просто центр дивана, — улыбнулась я, — пап, достань из шкафа мой складной столик для ноутбука.
Папа пробормотал что-то по-французски и полез в шкаф. Вскоре мы расположились вокруг стола и мама, мрачно это все осмотрев, хмуро заметила:
— Кошмар.
— Зато мы счастливы, — тут же ощетинилась я, не поняв, о чем конкретно говорит мама.
— Мы можем заказать столик в ресторане, — Драгош вытащил телефон.
— А мне нравится, — вдруг улыбнулся папа. — Сейчас это все дико, но через пару лет будет приятно и смешно вспомнить.
— Всегда поперек моего мнения, — фыркнула мама. — Какие у вас планы?
— Метка, затем свадьба, — уверенно произнес Глеб. — Дату назначим как можно скорее, чтобы вам не пришлось приезжать и прилетать заново.
— Вот так раз и все? — нахмурилась мама. — Марина, уж ты-то могла бы вспомнить, что это плохая идея. Мы с твоим отцом тоже быстро поженились!
— Тебя не устраивает результат? — прищурилась я и обвела руками саму себя, — смотри, какая у тебя дочь.
— Тебе и слова не скажи, — усмехнулась мама и повернулась к отцу, — Андрэ, скажи им.
— Вы давно знакомы, — тонко улыбнулся папа. — Хорошая идея. Ваша любовь прошла самые разные испытания. Но я всегда буду на связи. И, поверь, Глеб, мне по силам разорвать связь.
— Не между истинной парой, — ровным, слишком ровным тоном произнес Драгош. — Почему вы внушили своей дочери, что она выбраковка? Мари не может быть…
— Вас не касается, чем может быть, а чем не может быть наша дочь, — отрезала мама. — Вы либо берете ее вот так, либо никак.
— Мам…
— Я лунная жрица, — сухо напомнила Валентина Рыкова, — и я могу просто наложить вето на вашу связь.
— Да что происходит-то?! — вспылила я.
— Разное мнение это нормально, — серьезно сказал папа и добавил что-то по-французски. Моих знаний не хватило на перевод, а вот мама насупилась:
— В русском языке тоже есть поговорки. Мари, оставь этот вопрос. Если бы Дар у тебя был, ты бы об этом уже знала, уж поверь.
Тут она была права. В общем, это был довольно тяжелый вечер. Мама подкусывала папу и нас с Глебом. Папа стоически улыбался и только изредка отвечал маме по-французски. Так, чтобы мы с Драгошем ничего не поняли.
— Ладно, с вами хорошо, но нам с Ласиком пора в гостиницу, — мама хлопнула в ладоши и встала.
Задремавший пес вздрогнул, гавкнул и преданно вытаращил глаза.
— Ты могла бы остаться, — тихо сказал папа.
— Здесь? — мама выразительно обвела взглядом мою квартиру. — Никогда не могла понять, зачем моя дочь взяла себе собачью конуру.
— Затем, что своя конура лучше, чем съемный дворец, — отрезала я.
— Я не спорю, но можно было взять что-то лучше, — примирительно улыбнулась мама. — Твоя семья…
— Я не могу принести пользу семье, — напомнила я. — И потому не считаю правильным пользоваться влиянием и деньгами.
— Воля твоя, — спокойно ответила мама.
— Тебя отвезти? — спросила я.
Признаться, выезжать куда-либо не хотелось, но…
— Я отвезу, — Глеб тоже встал с постели.
Папа проводил собирающуюся маму грустным взглядом, вытащил свой телефон и ушел на балкон. Кажется, Андрэ Тома до сих пор любит свою «русскую фурию». Может, они тоже истинные? Но не решились на метку? Или волчица не может поставить метку? Хм, почему я никогда не интересовалась Теневой Стороной?
Вернувшись к отцу, я молча взялась за уборку. Составила продукты в холодильник, тарелки в посудомойку и залила в чайник фильтрованную воду. Хочется простого, слабого, несладкого чая.
— Я тоже буду, — негромко бросил папа.
— Сердишься?
— С чего бы?
— Ты француз, — сощурилась я, — ты не должен отвечать вопросом на вопрос. Это не ваша тема.
— Ваша, — фыркнул папа. — Ты, вообще-то, наполовину моя кровь.
— Так не говорят, — хмыкнула я. — На меня сердишься?
Папа покачал головой и, отодвинув меня от кухонного стола, принялся сам колдовать над заварочным чайником.
— Твоя жизнь, твоя любовь, — произнес он тогда, когда я уже не ждала ответ. — Никто не проживет за тебя отмеренный Господом срок. И никто не вставит тебе в грудь свое сердце. Любишь? Рискуй. Я готов помочь и поддержать, если тебе придется собирать сердце в осколки. И, как я уже говорил, у меня есть преданный и перспективный юноша, талантливый маг.
— Не в осколки, а по осколкам, — только и смогла сказать я.
Исходящий парком чай был разлит по кружкам, и мы устроились за столом. Я выключила основной свет, оставив только маленькую лампу, в свет которой попадал лишь кухонный стол.
— Почему вы с мамой разошлись? — тихо спросила я, когда на дне чашки остались лишь чаинки.
Андрэ Тома грустно улыбнулся, отставил в сторону свою чашку и честно сказал:
— Я обязательно тебе это расскажу. Когда смогу. Все еще может быть хорошо, Мари. Мы взрослели и менялись, Мари. И все это мы делали по одиночке, не совершай наших ошибок, ошибайся самостоятельно.
— Я постараюсь вообще не ошибаться, — задорно улыбнулась я.
— Так не бывает, — покачал головой папа. — Главное, чтобы ошибки не были фатальны.
Собрав со стола чашки, я поставила их в посудомойку, к тарелкам. После чего запустила чудо-машину. А через мгновение раздался звонок в дверь.
— Мы кого-то ждем? — очень по-русски изумился папа.
— Не знаю, — я пожала плечами.
За дверью оказался курьер с огромнейшим букетом кроваво-алых роз. На фоне белоснежной обертки их цвет еще сильнее бросался в глаза.
— Мари Тома? — спросил парень.
— Тома, — поправила я его на автопилоте.
— Распишитесь вот здесь.
Оставив свой не особенно затейливый росчерк, я приняла букет и закрыла за курьером дверь.
Вообще, я не очень люблю этот оттенок у роз. Мне кажется, такие цветы больше подходят нуарным фильмам, или для фотографий. А еще их можно использовать в качестве реквизита к фильмам ужасов. Но эти цветы от Глеба, а значит они нравятся. Ну или понравятся со временем.
На белой карточке забавным шрифтом было отпечатано:
«Отпросись у папы и спускайся. Жду».
Сердце сделало радостный кульбит и я, сияя улыбкой, повернулась к папе.
— Иди, но обязательно отзванивайся, — вздохнул Андрэ. — Мы с твоей матерью волнуемся, но… Ты будешь счастлива, обязательно. Мы сделали для этого очень много.
А я, поставив цветы на кухонный стол, обняла папу и шепнула: