Потаенная девушка

– Вы знаете, что я не могу ответить на этот вопрос.

– Вы ничего не помните?

– Из меня вырезали гниль, – говорю я. – Точно так же, как она будет вырезана из вас. Джоша Реннона, который совершил тот проступок, неизвестно какой, больше не существует, и совершенно справедливо, что проступок его также забыт. Таунинцы – народ сострадательный и милосердный. Они удаляют из меня и вас только то, что действительно ответственно за преступления, – mens rea[17], злую волю.

– «Народ сострадательный и милосердный», – повторяет Вудс. И я вижу у него в глазах кое-что новое: жалость.

Внезапно меня охватывает ярость. Это его нужно жалеть, а не меня! Прежде чем Вудс успевает поднять руки, я набрасываюсь на него и бью кулаком в лицо – один раз, два, три – со всей силы.

Из его разбитого носа течет кровь, руки у него дрожат. Он не произносит ни звука, но продолжает смотреть на меня – спокойно, с сожалением.

– Моего отца убили у меня на глазах, – говорит Вудс. Он отирает кровь с губ и трясет рукой, избавляясь от нее. Капельки крови попадают мне на рубашку – ярко-алые бисеринки на белой ткани. – Мне было тринадцать лет, я прятался в сарае во дворе. В щель в двери я увидел, как отец замахнулся на одного из них бейсбольной битой. Одной рукой существо отбило удар, другой парой рук схватило его за голову и буквально оторвало ее. Затем они сожгли мою мать. Я никогда не забуду запах паленой плоти.

Я стараюсь успокоить участившееся дыхание. Стараюсь видеть сидящего передо мной человека так, как это делают таунинцы: разделенным. Есть перепуганный ребенок, которого еще можно спасти, и есть озлобленный, разъяренный мужчина, которого спасти уже нельзя.

– Это произошло больше двадцати лет назад, – говорю я. – То было темное, ужасное, смутное время. С тех пор мир шагнул далеко вперед. Туанинцы принесли извинения и постарались искупить свою вину. Вам следовало обратиться к консультанту. Вам вживили бы порт, и все эти болезненные воспоминания были бы удалены. И ваша жизнь стала бы свободна от призраков прошлого.

– Я не хочу освобождаться от этих призраков! Вам такое не приходило в голову? Я не хочу забывать. Я солгал и сказал, что ничего не видел. Я не хотел, чтобы мне залезли в сознание и похитили мои воспоминания. Я хочу отмщения.

– Отмщения не будет. Таунинцев, совершивших это, больше нет. Они получили по заслугам, были наказаны забвением.

– «Наказаны», говорите вы, – смеется Вудс. – Таунинцы, совершившие все те преступления, – это те же самые таунинцы, которые сегодня расхаживают здесь, проповедуя всеобщую любовь и будущее, в котором таунинцы и люди живут в полной гармонии. Однако из того, что они способны так кстати забывать, еще не следует, что и мы тоже должны забывать.

– У таунинцев нет цельного сознания…

– Вы говорите так, словно не потеряли во время Завоевания никого из близких. – Вудс повышает голос, и сожаление переходит в нечто более черное. – Ты говоришь как коллаборационист! – Он плюет в меня, и я ощущаю на лице между губами кровь – теплую, сладковатую, с привкусом ржавчины. – Ты даже не знаешь, что они у тебя отняли!

Я выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь, прерывая поток ругательств.

Я выхожу из здания суда, и на улице меня встречает Клэр из технического отдела. Ее люди вчера вечером уже обследовали место преступления и все зафиксировали, но мы все равно обходим вокруг воронки, выполняя старомодный визуальный осмотр, на тот маловероятный случай, если ее машины что-то упустили.

Что-то упустили. Чего-то не хватало.

– Сегодня около четырех часов утра один из раненых Перерожденных умер в больнице, – говорит Клэр. – Это доводит общее число погибших до десяти: шестеро таунинцев и четверо Перерожденных. Не так плохо, как то, что произошло в Нью-Йорке два года назад, но определенно самая кровавая бойня в Новой Англии.

Клэр – миниатюрная, с острыми чертами лица и быстрыми, порывистыми движениями, вызывающими у меня в памяти воробья. Как единственные сотрудники БЗТ бостонского отделения, состоящие в браке с таунинцами, мы сблизились друг с другом. Про нас шутят, что мы «супруги по работе».

Я никого не потерял во время Завоевания.

Кай стоит рядом со мной на похоронах моей матери. Ее лицо в гробу спокойное, умиротворенное.

Кай нежно прикасается к моему плечу, подбадривая меня. Я хочу сказать ему, чтобы оно не слишком переживало. Кай так старалось спасти мою мать (точно так же, как до того старалось спасти моего отца), однако человеческий организм такой хрупкий, и мы до сих пор не знаем, как эффективно использовать инновации, которым нас обучили таунинцы.

Мы обходим вокруг горы мусора, сцементированные расплавленным асфальтом. Я пытаюсь совладать со своими мыслями. Вудс вывел меня из себя.

– Что у тебя есть по взрывателю? – спрашиваю я.

– Довольно сложная штуковина, – говорит Клэр. – Если судить по уцелевшим частям, это был магнитометр, подсоединенный к цепи таймера. Насколько можно предположить, магнитометр сработал на присутствие поблизости большой массы железа, такой как «Судный корабль». А уже это запустило таймер, настроенный сработать в тот самый момент, когда Перерожденные коснутся земли. Тут нужны были достаточно точные данные о массе «Судного корабля»; в противном случае взрыватель сработал бы на другие яхты и грузовые корабли, проплывающие над Причалом.

– Также были нужны знания о том, как работает «Судный корабль», – добавляю я. – Необходимо было знать, сколько Перерожденных должны были быть там вчера, и рассчитать, сколько времени потребуется на то, чтобы провести церемонию и спустить их на землю.

– Определенно, это потребовало тщательного планирования, – соглашается Клэр. – Мы имеем дело не с одиночкой. Это разветвленная террористическая организация.

Она останавливает меня. С этого места дно воронки, оставленной взрывом, видно как на ладони. Воронка значительно меньше размером, чем я предполагал. Тот, кто это устроил, использовал направленную взрывчатку, энергия которой ушла вверх, – предположительно, чтобы минимизировать воздействие на толпу вокруг.

Толпа.

Непрошеным приходит детское воспоминание.

Осень, прохладный воздух, запах моря и чего-то горящего. Бурлящая многолюдная толпа, но все ведут себя тихо. Те, кто находится с краю, стараются протиснуться в середину, тогда как те, кто в центре, выбираются наружу, словно колония муравьев, копошащихся вокруг дохлой птицы. Наконец я проталкиваюсь в середину, где в нескольких бочках из-под бензина пылают яркие костры.

Я сую руку в карман куртки и достаю конверт. Открыв конверт, я протягиваю мужчине, стоящему у одной из бочек, пачку фотографий. Тот быстро просматривает фотографии, отбирает несколько, а остальные возвращает мне.

– Можешь оставить эти себе и встать в очередь на операцию, – говорит мужчина.

Я просматриваю фотографии в руке. Мама держит на руках меня-младенца. Я сижу у папы на плечах на ярмарке. Мы с мамой спим в одинаковых позах. Папа и мама играют со мной в настольную игру. Я в костюме ковбоя, мама стоит сзади и завязывает платок, закрывающий мне лицо.

Мужчина швыряет остальные фотографии в бочку, и я поворачиваюсь к ней, стараясь разглядеть, что на них, до того, как их охватит огонь…

– Все в порядке?

– Да, – рассеянно отвечаю я. – Последствия взрыва.

Клэр я могу доверять.

– Слушай, – говорю я, – ты когда-нибудь задумываешься о том, чем занималась до Перерождения?

Клэр пристально смотрит на меня. Не моргая.

– Джош, не сворачивай на эту дорожку. Подумай о Кае. Подумай о своей жизни, о той настоящей жизни, какая у тебя сейчас.

– Ты права, – соглашаюсь я. – Просто Вудс немного вывел меня из себя.

– Возможно, тебе следует отдохнуть несколько дней. От тебя не будет никакого толка, если ты не сможешь сосредоточиться.

17

В переводе с лат. яз. «преступное намерение» (прим. пер.).