Клинки против смерти

Бок о бок они зашагали дальше.

Исчезновение смога будто оживило кривые и грязные переулки. Даже Аллея Костей выглядела менее мрачно и угнетающе.

Взобравшись легкой поступью по длинной, скрипучей, зияющей проломами лестнице, они встали плечом к плечу на площадке, и Мышелов с силой толкнул дверь, чтобы та распахнулась.

Но дверь не поддалась.

— Заперта, — заключил Мышелов и только тут заметил, что сквозь щели в двери наружу почти не пробивается свет, если не считать слабого оранжево-красного свечения. Усмехнувшись, он проворчал с мнимым раздражением, за которым пряталась легкая тревога:

— Они, видишь ли, спят, а мы изволь торчать под дверью!

Трижды громко постучав, он сложил трубочкой ладони и крикнул в дверную щель:

— Эгей, Ивриан! Вот он я, живой и здоровый! Эгей, Влана! Можешь гордиться своим кавалером; он в одиночку расправился с кучей воров, даром что скакал на одной ноге!

Изнутри не донеслось ни звука, разве что шорох, такой тихий, что мог попросту померещиться.

Фафхрд потянул носом.

— Нехороший запах, — проговорил он.

Мышелов забарабанил по двери кулаком. Безрезультатно.

Фафхрд отстранил друга и подошел к двери, намереваясь высадить ее плечом.

Мышелов покачал головой, стукнул по стене, сделал неуловимое движение — и к ногам его вывалился кирпич, который мгновение назад казался чуть ли не приросшим к месту. Мышелов просунул в открывшееся отверстие руку. Послышался скрежет отодвигаемых засовов. Выпрямившись, Мышелов легонько толкнул дверь, и та отворилась.

Однако ни Фафхрд, ни Мышелов не бросились сломя голову в комнату. Их остановило некое предчувствие опасности. Из раскрытой двери пахнуло звериным запахом, к которому примешивался сладковатый аромат духов, какими вряд ли захочет воспользоваться здравомыслящая женщина.

Оранжевое свечение исходило из распахнутой дверцы маленькой черной печки. Правда, дверца как-то неестественно наклонилась — по всей видимости, кому-то понадобилось приподымать печку.

Этот неестественный наклон как нельзя лучше говорил о том, какому разорению подверглась комната.

В оранжевом полумраке виднелись собранные в гармошку ковры с черными пятнами на них; под полками, вперемешку с кувшинами и эмалевыми шкатулками, валялись связки свечей. У очага и рядом с оттоманкой чернели две продолговатые и бесформенные груды.

И с каждой из них на Фафхрда с Мышеловом глядели бесчисленные, довольно широко расставленные, пылающие злобой глазки.

С другой стороны очага, на ковре, серебрилась клетка, в которой не было и намека на птиц.

Послышался лязг металла. Это Фафхрд попробовал, легко ли вынимается из ножен Серый Жезл.

И, словно оба они восприняли этот звук как сигнал к действию, воины обнажили клинки и плечом к плечу вошли в комнату, настороженно вслушиваясь в скрип пола.

Глазки на кучах беспокойно замигали. Мужчины подходили все ближе, и среди глазок возникла паника. Черные зверьки с безволосыми хвостами бросились к черным пятнам на коврах, исчезая в них друг за другом.

Черные пятна были ничем иным, как дырами в крысиные норы, а красноглазые твари — крысами.

Фафхрд с Мышеловом, охваченные приступом безудержной ярости, с бранью ринулись вперед. Но зарубили они немногих. Крысы удирали без оглядки, скрываясь как в новых, так и в старых норах — у стен и в очаге. Кроме того, первый удар Фафхрда пришелся в пол, а на третьем шаге гнилые доски не выдержали, и он провалился по самое бедро. Мышелов, впрочем, не обращал внимания на зловещий треск.

Фафхрд высвободил ногу, не чувствуя боли от заноз и, как и Мышелов, не слыша неумолчного скрипа деревянного пола. Крысы разбежались. Северянин шагнул к товарищу, который кинул в топку печки несколько палок.

И тут их охватил ужас. Крысы исчезли, но оставили после себя две продолговатые груды. Их теперь было отчетливо видно в желтом отсвете пламени из топки; они утратили свою черноту и обернулись множеством красок — от темно-коричневой, болезненно-лиловой, сиреневой и снежно-белой до алей, — красными нитями чулок и рдяными пятнами крови.

Крысы обглодали до костей руки и ноги и вдоволь полакомились внутренностями, однако почему-то пощадили лица, на которые, впрочем, лучше было не смотреть: искаженные предсмертной гримасой, багрово-синие от удушья, с вывалившимися языками и выпученными глазами… Прежними были лишь темно-русые и черные волосы да белые-белые зубы.

Несмотря на переполнявшие их ужас, горе и гнев, мужчины не в силах были отвести взгляды от любимых и заметили вдруг, как соскользнули с девичьих шей и, постепенно растворяясь в воздухе, потянулись к раскрытой двери две узеньких черных полоски — две струйки ночного смога.

Громко затрещав, пол посреди комнаты просел еще на три пяди.

Уголки оглушенного несчастьем сознания машинально отмечали, что кинжал Вланы пригвоздил к полу крысу, которой, видно, невтерпеж было дожидаться, пока расправится со своими жертвами смог; что пояс девушки бесследно пропал вместе с висевшей на нем сумкой; что та же участь постигла инкрустированную серебром шкатулку, в которую Ивриан переложила самоцветы, переданные ей Мышеловом.

Мужчины переглянулись; им хватило мгновения, чтобы прочесть в глазах друг друга подтверждение собственным мыслям. Поэтому Фафхрду не пришлось объяснять, зачем он снимает плащ, с капюшоном и зачем, брезгливым движением стряхнув крысу, засовывает за пояс кинжал Вланы. Поэтому Мышелову не пришлось отвечать на недоуменные вопросы, когда он изучал перед огнем содержимое пузырьков с мазью. Разбив три из них, он призадумался, сунул в мешок другие три пузырька, ссыпал туда же факелы и подобрал горшок с угольями.

Потом, по-прежнему не разжимая губ, Мышелов просунул руку в очаг и опрокинул печку на пол, дверцей топки прямо на пропитанные маслом циновки. Ярко вспыхнуло желтое пламя.

Мужчины бегом бросились к двери. Отчаянно заскрипев, пол проломился. Друзья выскочили на площадку за дверью в тот самый миг, когда охваченные пламенем циновки, печка, дрова, свечи, оттоманка, столики со шкатулками и пузырьками и обезображенные трупы их возлюбленных провалились в пыльную, затянутую паутиной комнату этажом ниже. Загудел, разгораясь все сильнее, погребальный костер.

Друзья скатились по лестнице, которая, едва они очутились на земле, отделилась от стены и рухнула в темноту. Им пришлось раскидывать ее обломки, чтобы выбраться на Аллею Костей.

Огонь разбушевался; языки пламени вырывались наружу сквозь ставни верхнего этажа и сквозь забитые досками оконные проемы внизу. Когда Мышелов с Фафхрдом достигли Чумного Двора, в “Серебряном Угре” громко зазвонил пожарный колокол.

Не снижая темпа, приятели добежали до развилки, откуда начиналась Аллея Смерти. Там Мышелов схватил Фафхрда за руку и заставил остановиться. Северянин вырвал руку, грязно выругался; во взгляде его сквозило безумие. Мышелов задыхаясь крикнул:

— Надо приготовиться!

Ухватив свой мешок за горловину, он с размаху обрушил его на мостовую — так, чтобы раскололись не только пузырьки, но и горшок с угольями. Вскоре запахло паленой мешковиной.

Мышелов обнажил Скальпель, а Фафхрд — Серый Жезл, и они устремились вперед. Мышелов размахивал над головой мешком, чтобы раздуть пламя. К тому времени, когда они пересекли улицу Коробейников и ворвались в Обитель Воров, мешок стал огромным огненным шаром. Подпрыгнув, Мышелов зашвырнул его в глубокую нишу над входом.

Раздались вопли охранников.

Привлеченные криками и топотом ног, в коридор высыпали воры-подмастерья — и тут же боязливо попятились обратно при виде двух воинов с яростной решимостью на лицах, которые сжимали в руках длинные и острые клинки.

Один ученик, которому вряд ли было больше десяти лет, немного замешкался. Серый Жезл вонзился ему в грудь, и он умер с мольбой о пощаде на губах.

В глубине послышался тихий звон, от которого почему-то становились дыбом волосы. Двери вдоль по коридору начали захлопываться одна за другой. Фафхрд с Мышеловом жаждали кровавой схватки, но воры, видно, вовсе не стремились скрестить с ними мечи. В коридоре, несмотря на горящие факелы, сгущался мрак.