Страница 11 из 22
– Гуси! – тяжело бурчу я, – На север идут.
У птиц – светлое, серое туловище и тёмные, почти чёрные, крылья.
– Наверно, это казарки, – без восторгов, прикидываю я, – Гусей, с такими чёрными крыльями – не бывает. Надо будет, у Дыхана спросить, как в цивилизацию выйдем…
Я набираю полную грудь воздуха и медленно выдыхаю…
С минуту постояв и уже отрешённо, как что-то несбывшееся, осмотрев с вершины местность «по нашему курсу», я хмуро говорю Казанцеву: «Ладно… Домой пошли». А что, мне, остаётся делать?!
Сегодня транспортный день. Во второй половине следующего дня, мы, большим караваном, подходим к нашему Тятинскому дому. Сегодня – нас много, и людей, и лошадей, и собак. Обычные хлопоты по быту занимают всё время до вечера…
– Чиф-чиф-чифффырррр! – раздаётся с неба, такой знакомый звук.
– О! Бекас токует! – поднимаю я лицо, к небу.
– Точно, бекас! – отзывается Андрей Анисимов, – Первое токование в этом году! Сегодня двадцать третье апреля. Надо записать. В Календарь природы заповедника пойдет.
Быстро синеет вечер. Вновь, я слышу лягушачье кваканье!
– Куааааа! Куааааа! – раздаётся в луже, рядом с домом.
– Хм! – хмыкаю я, вслушиваясь в этот, пока ещё слабый, свадебный хор лягушачьих глоток, – Только сегодня, двадцать третьего числа, очухались! А начали ведь, сквер-стись – аж семнадцатого апреля! Семь дней! Вот, что значит – циклон…
– Цик! Цик!
Над, едва угадываемым в густой синеве сумерек, лесом слышится редкое, едва различимое цыканье.
– Андрей! Вальдшнеп тянет! – радостно сообщаю я, заходя в дом, – Иди, послушай! Первая тяга!
Вместе с Анисимовым, мы выскакиваем на улицу.
– Цик!.. Хор… Хор… Хор… Цик!
– Точно! Вальдшнеп! – неподдельно радуется Андрей, – Слышишь? Хорканье? Классика! Как на охоте!.. Сегодня, как на заказ, целая вереница индикаторов весны!
Стемнело… Неожиданно Муха, сорвавшись из входного тамбура нашего дома, с лаем бросается в темноту, за угол.
– Гав!.. Гав! – её редкий и какой-то особенный, злобный лай раздаётся совсем рядом с домом…
Нас, учить не нужно – каждый из нас знает, как собаки лают на медведя. С фонариком в руке, я спешу на угол дома.
– Гав!.. Гав!.. Гав!
Муха лает совсем близко! Свет от моего фонарика – такой жидкий, блёклый…
Следом, подходит Андрей.
– О! Глаза! – Анисимов светит своим сильным, восьмибатареечным фонарём, – Саня! Медведь!
– Ага!
– Тут, всего-то – тридцать шагов!
В свете фонаря снова блеснули две, широко расставленные лампочки и исчезли в темноте. Я понимаю, что медведь – не убежал. Он, просто, отвернул свою морду от луча света.
– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!
До нас отчётливо доносится равномерное похрустывание сухих, прошлогодних стеблей лопухов под тяжёлыми медвежьими лапами.
– Гав!.. Гав! – не подступая близко, Муха, редко гавкая, сопровождает медведя…
На шум, к нам подходят все прочие, сегодняшние обитатели нашего дома.
– О! Блин! Медведь!
– Ага! Смотри – как близко!
– Ну!.. Идёт.
Мы громко переговариваемся между собой, гурьбой стоя на углу дома…
– Гав!.. Гав!
– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!
Время от времени, в луче сильного Анисимовского фонаря, словно два угля, вспыхивают широко расставленные глаза зверя…
– Он, даже за туалет не заходит!
– Ну! Пройдёт между домом и туалетом!
С олимпийским спокойствием, медведь вышагивает мимо нашего дома, от Банного ручья в сторону речной долины Тятиной.
– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!
– Там же кобыла привязана! – вдруг, вспоминает кто-то.
Андрей Архангельский бросается в дом, за своим табельным карабином. Метрах в пятидесяти впереди медведя, слышится перестук копыт встревоженной лошади. Кобыла натягивает верёвку в сторону дома. Андрей лязгает затвором и коротко бросает Анисимову: «Андрей, свети!».
– Да, вон он! Идёт! – недоумевает Анисимов, наводя луч света на медведя.
– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!
В луче яркого света, спокойно шагает мимо нас, медведь.
– Та-аахх!!!
Ночную тишину раскалывает выстрел. Ослеплённые вспышкой выстрела, мы погружаемся в полную черноту. У меня закладывает левое ухо – слишком близко, я оказался к Архангельскому. В темноте я слышу, как Андрей лязгает, передёргивая затвор карабина.
– Та-аахх!!!
– Идёт, скотина, как шёл! – изумляется кто-то из нас.
– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!
– Он что, глухой?!
– Та-аахх!!!
Боящаяся выстрелов, как огня, Муха исчезает бесследно – наверняка сейчас трясётся, забившись в угол тамбура нашего дома. А медведь, как шёл – так и идёт!
– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!
– Та-аахх!!!
В тишине ночи, выстрел кажется неправдоподобно громким… Я изумлённо смотрю на то, как, по-прежнему, не спеша вышагивающий в луче света, медведь, даже не сбивается с шага!
– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!
По-прежнему, мерно похрустывают под медвежьими лапами сухие трубки лопухов. Он вообще никак не реагирует на людей, выстрелы…
– Как громко бьёт! Я, на левое ухо, уже ничего не слышу!
– Громко! – огрызается Архангельский, – Эта сволочь затупила, хоть по нему стреляй! Андрей, свети ещё!
– Та-аахх!!!
Пушечным выстрелом, бьёт по ушам очередной выстрел. Теперь, в моих ушах – только звон…
– Бесполезно!
– Дурак! Занозу отвязывай! – кричит на Архангельского Сергей Олевохин, – Сейчас, он на неё выпрется!
Андрей бросается к своей кобыле. По топоту копыт в темноте, я понимаю, что он торопливо уводит её за угол, на фасадную сторону дома…
Продрогшие от весенней ночной прохлады, всё-также толпой, мы стоим на углу.
– Хррум!.. Хррум!.. Хррум!.. Хррум!
Неспешное потрескивание сухого бурьяна под медвежьими лапами, постепенно отдаляется. И, наконец, затихает в стороне Тятиной…
Ти-ши-на…
– Во, бред!
– Как, всё это, понимать?!
– А, чёрт его знает, как…
– Как шёл – так и прошёл!
– Да-ааа… Тут-то, шагов тридцать пять, будет?
– Наверно, будет…
– Ну и дела…
Мы заполняем внутренность нашего жилища. Единственная свечка на столе слабо освещает наши растерянные лица…
Тятинский дом. Опять пришла непогода! Опять метёт позёмка! Опять снегом закрыло проталины! С наших нар, из-под потолка, я гляжу в наше большое окно: «Вот, беда-то… Как там, бедные птички? Ведь, уже вовсю идёт массовый пролёт…».
Под утро, со стороны хвойника, что западнее нашего дома, я слышу заунывный свист дрозда.
– Сииииииии… Сииииииииии…
Впервые, в этом году…
Всё успокаивается только двадцать шестого апреля! Через три дня…
Тятинский дом. Утром, кроме ружей, вооружённые ещё и фотоаппаратами, мы, в паре с Андреем Анисимовым, выходим в лес…
На низкой морской террасе под нашим домом, при нашем приближении, с шиповника снимается стайка из шести – семи птиц. Довольно крупные, с голубя величиной! Птицы резво перебегают по земле, притаиваются…
– Хм! – думаю я, присматриваясь к птицам, – Не прыгают, одновременно двумя ножками, как большинство пернатой мелочи – а перебегают, как трясогузки!
Вот! Короткая пробежка по земле – и птица замерла! Крапчатая, она полностью сливается с пожухлой листвой земной поверхности. Отведёшь взгляд от замершей птицы – и потом, приходится по-новой высматривать её, пристально впившись взглядом в листву.
– Андрей! Что за птицы? – интересуюсь я, – Пёстрые, как курочка-ряба, из сказки!
– Саня! Это пёстрый дрозд и есть! – объясняет мне, более продвинутый в орнитологических делах, Андрей Анисимов.
На гребне высокой морской террасы у Банного ручья, за эти дни непогоды, северо-западным ветром надуло неплохую лавину! Белым лайнером, она нависает над бамбуковым склоном террасы. На былину, торчащую из борта этой белой «яхты», уселась какая-то птичка! Установив треногу своего фотоштатива, я гляжу на неё в свой телеобъектив.