Пыль

Мне предстояло проанализировать стихотворение «Ода революции». Весьма многогранное интересное произведение, заставляющее задуматься.

«, звериная!

О, детская!

О, копеечная!

О, великая!

Каким названьем тебя ещё звали?

Как обернешься ещё, двуликая? ‘- с одной стороны революция снесла с лица Земли множество людей всего лишь ради некой идеи, но с другой — этой идеи не могло не возникнуть и величие революции невозможно ставить под сомнение: это величие нашего народа, нашей партии, нашего мировоззрения. Копеечная и великая одновременно.

Двуликая — да, двуликая. Именно так! Мы стараемся построить справедливое общество на основе всеобщего равенства и взаимопомощи. Каждый имеет право на уважение, каждый имеет право проявить себя. Перед нами открывался светлый мир. Однако нельзя было забывать и о другой стороне: мир принимал к себе далеко не всех. Политика постоянно вмешивалась в нашу жизнь: Ира стойко крепится, стараясь справиться с возложенной на ее тонкие хрупкие плечи огромной ответственностью и заставить целый класс соблюдать правила. Про судьбу Миши вообще молчу — врагу не пожелаешь. Абсолютное одиночество, невозможность изменить что либо, невозможность с кем то посоветоваться, открыться родителям, ребятам…

вниз головой

с моста в Гельсингфорсе.

Вчерашние раны лижет и лижет,

и снова вижу вскрытые вены я.

Тебе обывательское

— о, будь ты проклята трижды! —

и моё,

поэтово

— о, четырежды славься, благословенная

Маяковский прав. Конечно, всё имеет недостатки, в том числе и наше общество. Однако кто я такая есть, чтобы осуждать нравы общества? Что я в данный момент из себя представляю? Ничего — обыкновенная очередная школьница, которую вряд ли кто послушает… Нельзя ставить крест: куда лучше и полезнее стараться сохранить веру и по возможности исправлять недостатки.

— Мама, — позвала я. — А почему Маяковский покончил с собой?

Для столь храброго стойкого человека такой шаг просто изумителен.

— А зачем тебе? — спросила мама, немного насторожившись.

— Просто интересно. Я ведь была его современницей, — вздохнула я.

— А ведь это было всего года четыре назад… — вдруг задумчиво сказала мама.

— Так мало, правда? Интересно, а почему это произошло?

Неожиданно позвонили в звонок.

— Настя, к тебе гостья, — послышался звонкий голос мамы. Она, видимо, открыла дверь. Я быстро вышла из комнаты и осмотрелась: Маша! Всегда очень принято видеть друзей, так что я была весьма рада ее приходу.

Маша быстро повесила золотистую куртку. Она явилась в лазурном платье с белыми рукавами, которое со стороны казалось сшитым прямо под нее. Сочетание классики и свободного стиля придавало ее облику нечто милое и изящное.

— Привет, — весело помахала я подруге. — Рада видеть!

— Я тебя тоже, не сомневайся, — задорно подмигнула Мария, откинув на спину тонкую золотую косу. — Здравствуйте, Светлана Эдуардовна, — вежливо поприветствовала она мою маму.

— Здравствуй, Маша. Проходи, — тепло отозвалась хозяйка и жестом пригласила следовать за ней. Я, естественно, пошла следом: вот так новость, вот так гостья, что доставляло крепкую радость. И с другом пообщаюсь и от уроков отдохну.

— Будешь чай? — только только хотела предложить, но мама уже опередила.

— Спасибо, не откажусь, — мигом кивнула Маша. — Можно, пожалуйста, зелёный?

 — Знаешь, — понизила голос Маша, быстро отхлебнув чаю. — Серго срочно вызывают в Москву в главное управление кадров Красной Армии почему-то.

Моя подруга казалась весьма серьезной и сосредоточенной. Большие шоколадные глаза взволнованно блистали, словно она хотела сказать многое что лежало на душе

— Может, не так все и плохо, как кажется? — осторожно спросила я. — Переведут, куда пожелает?

— Куда именно? — покачала головой Маша. — Вдруг это опасно?

— А что опасного-то? — Не поняла я.

— Ну представь… Если его в Москву вызывают, то наверняка в Китай на войну могут бросить.

Я вздрогнула. Как, вот каким образом я сразу не додумалась? Мало ли что! Война… нечто одновременно близкое и далёкое. Мы пока не познакомились с этой беспощадной стихией зла и жестокости, но в других странах люди жертвуют собой ради спасения Родины, стойко переносят потери и испытания, вынуждены лишиться привычного мирного образа жизни. Больше всего пугало ощущение абсолютной неизвестности: ты не знаешь, когда умрёшь, но смерть подстерегает тебя практически везде, ты не знаешь, долго ли тебе ещё видеть любимого человека и общаться с ним… Каждая секунда может стать критической.

— Но он ещё молод и неопытен, могут не пустить, — попыталась поддержать я.

— О чем это вы шушукаетесь? — услышала я веселый голос отца. — Что такое? Маша, ты разве не рада, если партия пошел Сергея в бой?

— Здравствуйте, — слегка улыбнулась Мария. — Я очень рада, что Родина не пустой звук для Серёжи и никогда не думала, что он станет отсиживаться пока идёт настоящее бедствие, я уважаю смелость — это естественно для каждого при нынешней обстановке — но очень его люблю… И боюсь, что может не вернуться из боя… Потому и волнуюсь.

— Понимаю… Но, если помнишь, комсомольцы в Гражданскую не рассуждали так, вернусь или не вернусь. Как там пелось в песне: «И родная отвечала: «Я желаю всей душой, — Если смерти, то — мгновенной, Если раны — небольшой».

— А правда ведь, — на тонком лице Маши мелькнули отблески тепла. — В конце концов я не могу утверждать, вернётся или нет, но я всегда могу в него верить. И буду верить до конца, во что бы то ни стало.

— Я вам тайну открою, — весело сказал отец. — Сергей меня попросил отправить его дело в Генштаб.

— В его стиле, — с уважением проговорила Маша. — Никогда не сдается.

— Ну, а я, — сказал отец. — твоего друга Пашу Щебинина попросил, — подмигнул он мне.

— Ах хитрецы! Личностные отношения на работе, — шутливо погрозила я пальцем.

— Товарища Щебинина? — побледнела Маша. Мне показалось, что в ее глазах мелькнул страх.

— Да, — моргнула я. — Что-то случилось? Это весьма умный, честный, добродушный человек, которому можно доверять.

— Ты хоть знаешь кто он? — шепнула Маша, дождавшись, когда отец вышел.

— А кто он? — вскинула я брови. Неужели Маша знает о Щебинине нечто опасное, но что? Мама, помню, говорила, что он казался ей воплощением грозного духа революции… Но что в нем грозного? Неужели это правда?

— Мне Серго говорил, я долго учила, какая должность у Щебинина. Перпомначоперупргенштаб, — выплюнула она.

— Как как? Язык сломать можно!

— Первый помощник начальника оперативно-мобилизационного управления генерального штаба, — тихо сказала Маша. — В переводе на обычный язык — начальник военной разведки.

— Я подозревала что-то такое… Он мастерски решает политические ребусы. Практически в секунду!

— А еще, — с придыханием сказала Маша, — он чуть не мальчишкой бил белых в подполье на Дальнем Востоке. Или что- то такое.

— Вау! — только и смогла вымолвить я. — Ничего себе! Получается, я абсолютно его не знаю: столько ярких моментов его жизни открылись… Ещё совсем юным…я в шоке. Вот честное слово — в шоке!

— Ты, понимаешь хоть, куда он Серго забросит? — в голосе Маши прозвучала грустная обреченность.

— Естественно, — пробормотала я. — Раз этот человек знаком с войной практически с самого детства…

— У Щебинина нет семьи… — Маша печально смотрела на стопку книг. — А мы… Мы места себе не находим. Мать особенно.

— Конечно, — вздохнула я. — Все же может вернётся сын, а может нет, остаётся только Надежда… И страшно и грустно.

— А ведь не попроси Серго твоего отца, остался бы служить тут, в Ленинграде. Или в каком-то округе, — сказала Маша. — Отец уже хотел попросить кого-то…

— Тут хоть безопаснее, какая никакая да связь с семьёй. А теперь особо и не понять, куда забросят, но явно далеко… Похоже он и сам хотел бы в центр сражений, раз настолько сильно рвется…