Страница 17 из 18
«Да ты чудный образец идеального гражданина! – упрекнул я себя. – Первостатейный пример бесчестного идиота – попустительствовал побегу вора, ограбившего Павла. Раз уж ты позволил злодею уйти, самое меньшее, что тебе надо сделать, это оставить Апостолу визитку и поинтересоваться его самочувствием».
Я прошел к передней двери дома Лессинхэма и постучал: постучал один раз, постучал второй, постучал третий; даю вам слово, эхо моего последнего призыва громом прокатилось по дому – но никто мне так и не открыл.
«Даже если тот джентльмен в плаще убил семерых или даже в семьдесят раз больше, очистив весь дом от живых созданий, – а я не исключаю, что оказался на месте такого преступления, – все равно, хотя бы одно из тел поднялось бы открыть мне. Если возможно шумом поднять мертвеца, то зуб даю, в этом я преуспел».
Так оно и получилось: я терзал дверной молоток, пока его грохотанье не стало слышным на другой стороне Грин-парка. И наконец я пробудил мертвого, то бишь заставил Мэтьюса очнуться и понять: что-то происходит. Чуть-чуть приоткрыв дверь, он высунул в щель свой древний нос:
– Кто там?
– Никого, милый мой, никого и ничего. Наверное, у тебя воображение разыгралось не на шутку, раз подумалось, что здесь кто-то есть, – оно-то сюда тебя и пригнало.
Тут он меня узнал – и приоткрыл дверь немного шире.
– А, это вы, мистер Атертон. Прошу прощения, сэр, я подумал, что это может быть полиция.
– И что? Ты затрепетал пред служителями закона – наконец-то?
Что за разумнейший и достойнейший дворецкий этот Мэтьюс, только такой и годится для будущего министра. Он оглянулся через плечо: я подозревал, что вышел он ко мне с коллегой за спиной, и сейчас я в этом убедился. Он закрыл рот рукой, и я подумал, что достоинства ему не занимать – в этих его штанах и чулках, с беспорядком на голове, болтающимися сзади подтяжками и измятой ночной рубахой.
– Сэр, я получил распоряжение не пускать полицию в дом.
– Какого дьявола!.. Кто так распорядился?
Покашливая в кулак и наклоняясь вперед, он обратился ко мне со льстивой доверительностью:
– Мистер Лессинхэм, сэр.
– Возможно, мистер Лессинхэм не знает, что в его доме совершено ограбление и что вор только что прыжками да кувырками выскочил из гостиной, вылетел на улицу, как теннисный мячик, и ракетой скрылся за углом.
Мэтьюс опять глянул через плечо, словно сомневался, где проходит граница благоразумия – перед порогом или за ним.
– Благодарю вас, сэр. Думаю, мистер Лессинхэм в курсе чего-то подобного. – Тут, кажется, он неожиданно принял какое-то решение, ибо понизил свой голос до шепота: – По правде говоря, сэр, по-моему, мистер Лессинхэм очень расстроен.
– Расстроен? – Я воззрился на него. Что-то в его поведении ускользало от моего понимания. – Почему он расстроен? Неужели негодяй попытался напасть на него?
– Кто там?
Это был голос Лессинхэма, окликающего Мэтьюса с лестницы, хотя в какой-то миг я едва узнал его, так непривычно сердито прозвучал вопрос. Оттолкнув Мэтьюса, я сделал шаг в холл. Молодой человек, вероятно, лакей, столь же растрепанный, как Мэтьюс, держал свечу – единственный источник света в помещении. В ее мерцании я увидел Лессинхэма, стоящего на ступенях между этажами. Он был в полной боевой раскраске: он не из тех, кто наряжается в Парламент, и я понял, что недавно он смешивал работу с удовольствиями.
– Лессинхэм, это я, Атертон. Вы знаете, что из балконной двери вашей гостиной выпрыгнул человек?
Он ответил не сразу. А когда заговорил, голос его обрел спокойствие:
– Он сбежал?
– Точно… сейчас он где-то в миле отсюда.
Мне почудилось, что в его словах, произнесенных после этого, послышалась нотка облегчения:
– Я все думал, ушел ли он. Бедолага! Больше пострадал, чем нагрешил! Воспользуйтесь моим советом, Атертон, держитесь подальше от политики. Иначе все сумасшедшие, разгуливающие на свободе, к вам потянутся. Доброй ночи! Премного вам благодарен, что вы зашли нас предупредить. Мэтьюс, закрой дверь.
К чести своей, я сохранил спокойствие: человек, приносящий новость, не менее значимую, чем весть о судьбе Рима, не ожидает встретить такой прием. Он думает, что ему будут внимать с почтением, и дослушают до конца, и не отошлют прочь, прежде чем у него появится возможность по-настоящему открыть рот. Не успел я опомниться – да! – как дверь захлопнулась, а я очутился на крыльце. Будь проклят гордец-Апостол! Вот загорится его дом – с ним вместе! – я и пальцем не шевельну, чтоб коснуться его дрянного дверного молотка.
Что он имел в виду, упоминая политику и безумцев: хотел меня одурачить? Дело тут явно нечистое – гораздо более темное, чем он пытался мне показать, – оттого он столь надменен и груб. Тварь.
Что Марджори Линдон смогла увидеть в этом ничтожестве, было выше моего понимания; тем более если рядом находился человек, боготворящий землю, по которой она ступает.
Глава 12. Утренний гость
Всю ночь напролет, просыпаясь, погружаясь в сон и в грезах своих, я терзался вопросом, что Марджори в нем нашла! В тех самых снах я отвечал себе, что увидеть в нем она ничего не могла – и не увидела, не то что во мне – о, какое это было облегчение! К несчастью, очнувшись, я понимал, что все совсем наоборот; сколь грустны были эти пробуждения. Пробуждения с мыслями о кровопролитии.
Итак, недурно подкрепившись, я отправился в лабораторию планировать убийство – законное убийство, ибо то была главная цель моего замысла. Я искал оружие, способное не только принести победу целой кампании, но сделать это всего за полчаса. И чтобы для того не потребовалась армия. Я замыслил такое оружие, что, дай его в руки одному человеку, в крайнем случае двоим или троим, и посади их примерно в миле даже от самого большого регулярного войска, когда-либо посылавшегося на поле боя, будет – бах! – все солдаты мертвы, а ты эту фразу и договорить не успел. Если высокоточное оружие, на которое можно положиться в деле человекоубийства, есть не что иное, как средство сохранения мира – и глуп индивид, утверждающий обратное! – тогда я в шаге от того, чтобы считаться главным миротворцем, какого только можно себе представить.
Что за изысканное наслаждение ощущать, как длань твоя сжимает жизнь и смерть народов; ведь еще чуть-чуть, и они окажутся в моих руках.
Я расположил перед собой некоторые из сильнейших разрушительных веществ, с которыми человек может пожелать иметь дело: монооксид углерода, триоксид хлора, оксид ртути, кониин, амид калия, поташ, циан – и тут вошел Эдвардс. На мне была маска собственного изобретения, закрывающая уши, голову и все прочее, подобно водолазному шлему: я работал с газами, вызывающими мгновенную смерть при единственном вдохе. Всего за несколько дней до этого я, без маски, проделывал какой-то дурацкий опыт с парой веществ: серной кислотой и цианистым калием – как вдруг рука моя дрогнула, и не успел я опомниться, как их малые количества смешались. Судьба меня хранила, и я отшатнулся назад, а не упал вперед; в результате, где-то через полчаса, меня, лежащего на полу, обнаружил Эдвардс, и весь оставшийся день значительная часть городских медиков занималась приведением меня в чувство.
Эдвардс заявил о своем присутствии, коснувшись моего плеча: когда я работаю в той маске, слышу довольно плохо.
– Кое-кто желает видеть вас, сэр.
– Так скажи этому кое-кому, что мне не до него.
Будучи вышколенным слугой, Эдвардс церемонно направился передавать сообщение. Я было подумал, что на этом дело закончится, но ошибся.
Я погрузился в регулировку клапана на баллоне, в котором смешивал оксиды, когда меня вновь потрогали за плечо. Я не стал поворачиваться, полагая, что вернулся Эдвардс.
– Стоит мне слегка перекосить этот вентиль, приятель, и ты окажешься в краю, где веселятся черти да духи. Что пришел, куда тебя не звали? – Тут я оглянулся. – А вы еще кто такой?
Ибо то был не Эдвардс, а тип совершенно иного пошиба.