Марой и хранители

Рене устало замолчал, длинная тирада отняла силы.

– Как называется эта книга, молю, скажите! – Люсиль сидела в кресле, передвинутом от столика к изголовью кровати сира Марсия с лежащим на ней юношей, так близко, что девушка могла дотронуться до раненого.

– Боюсь, что этой истории в люмерийской библиотеке вы не найдёте. Она не записана, а я помню её со слов своей матушки. И она длинная, не просите меня сейчас её пересказывать.

Полчаса назад Люсиль с трудом вымолила прощение у раненого, демонстративно уткнувшегося в постель лицом и сердито бормочущего на старолюмерийском. Вытолкала Армана из комнаты, велев не бездельничать, а помогать отцу. И даже преступила наказ сирры Элоизы, велевшей не давать много воды раненому до появления столичного лекаря.

Рене залпом осушил кубок, с сожалением заглядывая на дно, и попросил ещё.

– Ах, сир Рене, не обижайтесь, но если с вами что-нибудь случится по моей вине, я этого не переживу! – жалобно отказалась Люсиль, качая головой.

Рене изловчился и положил правую руку под голову, чтобы было удобнее смотреть на девушку и её румянец. Подтянул покрывало, прикрывая грудь. Странное дело, то ли потому что теперь Люсиль воспринималась мужскими глазами, то ли потому что браслеты сделали своё дело, она казалась просто хорошенькой, миленькой, красивой и обаятельной, но не такой блистательной, вызывающей порыв собачьей верности.

– Хочу знать, что у вас случилось, могу ли я помочь? Хотя бы и советом, – Рене рассматривал Люсиль, пока не ввёл её в смущение, и только когда заметил это, прикрыл глаза.

Девушка недолго отнекивалась. Доказав, что услышал достаточно, в том числе о «проклятых браслетах», юноша добился своего – Люсиль раскрылась.

Рене попросил передвинуть стул ближе и дать руку, чтобы рассмотреть браслет. Задумчиво погладил нежную кожу рядом с сурьянским металлом и девичью ладонь, тонкие розовые пальчики, сравнивая, насколько сильно отличается его, Рене, мужская рука, от той, что принадлежала Люсиль. Изменившийся ритм дыхания и выражение лица хозяйки браслетов он не заметил.

– Выглядит изящно. Так у вас есть неконтролируемый ментальный дар? – вспомнил Рене. – И что же с этого? Научитесь владеть им.

– Он у меня… необычный, родители знают о нём и не считают опасным, – призналась Люсиль, верно истолковав тень иронии в светлых глазах собеседника. – И да, я никому не причиняла никогда вреда! Наоборот, все были всегда счастливы…

– Настолько, что готовы передраться за вас? – усмехнулся Рене, рассматривая потолок. – А как же главный закон о невмешательстве, который вы, получается, нарушали каждый день? Причём с разрешения своих родителей. Удивительное рядом.

Люсиль вспыхнула, готовая защищать свою честь:

– Я умею держать дистанцию! И никому никогда не подавала повода думать лишнего! Арман не входит в число тех, кому просто рядом со мной хорошо – мы любим друг друга. И если вы успели хорошо узнать сирру Элоизу, то должны понимать, как ей необходима моя поддержка!

Рене развёл кисти рук, будто он ничего против такой благости не имеет. Затем вернулся в прежнее положение, лицом к поверхности постели.

– Вы мне не верите! – округлив синие глаза со слипшимися мокрыми ресницами, поразилась Люсиль.

– Я – верю. А ваша подруга, нацепившая вам браслеты, очевидно, нет. Ответьте себе честно на вопрос – в день, когда вы поняли, что ваш Перекориль от вас без ума, ваш дар уже действовал?

– Какой Перекориль? Вы хотели сказать – Арман?

Рене пересказал сюжет сказки Теккерея, возможно, имевшей в Люмерии свой аналог, но Люсиль его не узнала.

– Пообещайте мне рассказать её полностью, когда ваши силы восстановятся!

– Отчего же нет? Расскажу. Если вы мне проясните ещё один момент, который я не понял. Какое препятствие теперь между вами? Сир Арман стал холоднее с того момента, как увидел вас в браслетах?

Девушка покачала золотыми локонами, и свет заиграл в её дорогих заколках, украшавших сложную причёску:

– О, нет. Слава Владычице! Арман не дал мне повода усомниться, только… он теперь не может прикасаться ко мне, как раньше…

– И вы думаете, что дело в браслетах?

– В чём же ещё? Этот желчный инквизитор, который должен был помочь снять браслеты, сказал, будто дело не в них…

Рене молчал, наверное, делал вид, что утомился и желает отдохнуть от болтливой сиделки.

– О чём вы думаете, сир Рене? – первой нарушила тишину девушка.

Задумчиво и отчасти тягуче, в тон своим неким мыслям, юноша произнёс:

– О разном понимании слова «любовь».

– И что же это такое, по-вашему? – Люсиль наклонила голову, с любопытством ожидая продолжения беседы на волнующую тему.

Рене вздохнул, погружаясь в свои мысли:

– Для меня – это отсутствие смысла в будущем без него… неё. Когда смотришь на неё, сердце наполняется светом, а в разлуке и от грубого слова – пожирающей тьмой. Но ты готов на всё, чтобы твоя возлюбленная была счастлива, даже с другим. Вдали от тебя или рядом. Потому что её радость – твоя радость. И ты готов дать тьме поглотить себя, лишь бы ей было хорошо. Ты представляешь её в старости рядом с собой и заранее любишь каждую её морщинку. Любовь – это так же и твоё уважение к себе, потому что ты не смог бы выбрать недостойную. Ты чувствуешь её и все её потребности, как свои. И принимаешь их. Потому что она – часть тебя. Любовь – это твоё молчание, это твоё безмолвие мира под первым снегом. Это вечная боль и сладость. Это твоё личное Всемирье с водопадами, деревьями жизни и небесными спутниками…

Рене тихо вздохнул, укладываясь поудобнее, чтобы смежить веки.

– Может ли ваша возлюбленная, сир Рене, почувствовать, что вам плохо? – спросила притихшая Люсиль.

– Надеюсь, что нет, – вдруг почему-то вспомнилась Жанетта. Эта точно почувствует и всё бросит, чтобы помочь хозяйке, попавшей в беду. – Не могли бы вы написать за меня короткое письмо? На тот случай, если она всё-таки догадается…

– Конечно, здесь, у сира Марсия, должны быть принадлежности, – Люсиль поднялась, однако выполнение просьбы пришлось отложить.

– Приехал сир Аурелий и желает тебя видеть, – раздался голос Армана, непонятно, когда и как вошедшего, раз его не заметила Люсиль.

Девушка пообещала вернуться, чтобы помочь отправить письмо, а Делоне остался в комнате.

– Как ты?

– Никак. Эта постель пахнет твоим отцом, а я не могу лечь так, чтобы не чувствовать этот запах. Помоги перевернуться на спину. Кроме того, у меня спереди собралась в ком одежда, давит, зараза…

– Нет, подождём господина Майна.

– Тогда свободен, – раздражаясь, буркнул Рене, – без тебя справлюсь!

Раненый поднялся на руках, перенося тяжесть тела на бок. От спины до кончиков пальцев правой ноги пронзила острая боль, как от полоснувшего лезвия, и Рене зашипел, успев удовлетворённо подумать, что раз нервы восстанавливаются, значит, вечно опаздывающий сир Майн снова приедет к исцелившемуся больному Лабасса.

– Упрямый, словно найла, – вздохнул Арман, забираясь коленями на кровать, чтобы помочь раненому.

Покрывало мешало и поэтому было откинуто в сторону. «Хм, не владеешь оружием, говоришь?» – мимолётно подумал Арман, не узнавая копии своего поджарого тела, лежащего на кровати отца, ибо никогда не рассматривал себя в зеркало. И эта случайная мысль стала его роковой ошибкой – рассеянное внимание без боя сдалось неожиданному заполняющему собой ощущению.

Стоило осторожно продеть руки под грудь Рене и под поясницу, повернуть горячий торс к себе, укладывая на спину, – в голове, как во время падения на каменный пол в башне, отключилась реальность. Плеснулась живая картинка, не желающая забываться и выскакивающая из-за угла памяти третий раз за день.

«Покажи мне себя», – и снежные бабочки разлетаются от белоснежного девичьего тела, горячего, не смотря на окружающий его снег.

И рычащее одобрительное «klif-far-r» в адрес послушной родной девочки.

Он сжал вздрогнувшее тело, падая в белую реальность и не чувствуя, не видя – и не желая ни чувствовать, ни видеть, – ничего, кроме покорной её. Губы сами собой нашли цель, ненасытно исследовали желанную территорию, шепча всё то же: «Умница, моя родная девочка».