Страница 8 из 85
IV
Чувствительный хлопок сзади по плечу, широкой, как лопата, ладонью в кожаной перчатке. «Приготовиться!» — кричит пилот. То есть он должен это крикнуть, но за тарахтеньем мотора и воем воздуха, я ничего не слышу. Отстёгиваю ремни, переваливаюсь через бортик кабины и встаю в рост, хватаюсь за ближайшую стойку, поддерживающую верхнюю плоскость биплана. Марк тоже отстёгивается и изготавливается последовать за мной. Я отрицательно качаю головой — рано, места на крыле мало, как и в тесной одноместной кабинке, где мы едва-едва поместились при взлёте. Стоять крайне неудобно — согнувшись, уперев одну руку в борт, другой намертво вцепившись в расчалки, чтобы хоть как-то противостоять набегающему потоку. Взгляд на пилота, тот кивает, поднимает левую руку, сжимает и разжимает кулак — «Пошёл!» — и я, мысленно перекрестившись, отталкиваюсь ногами от крыла и головой вперёд лечу в семисотметровую пропасть, полную прозрачного осеннего воздуха.
Ни о каких «самораскрывающихся» парашютах, как и о вытяжных фалах, которые в больших самолётах пристёгивают перед прыжком карабином к тросику, протянутому под потолком кабины, тут речи нет. Старина У-2 (хотя, какой же старина? Всего два года, как в производстве, последний писк советского авиапрома!) лишён подобных излишеств. Нет и запасного парашюта — только тяжеленный, громоздкий тюк импортного американского «Ирвинга» за спиной, да алюминиевая, крашеная в зелёный цвет скоба, которую сжимают мои пальцы.
«Двести двадцать один, двести двадцать два, двести двадцать три — пошёл!» Рву на себя скобу. «Ирвинг» не подвёл — сотня квадратных метров парашютного шёлка с хлопком разворачиваются над головой. Стропы подвесной системы чувствительно рвут за плечи, и я повисаю под куполом, болтая ногами, как это и полагается всякому новичку. Правее и выше виден неспешно удаляющийся биплан, от которого отделяется, летит вниз и через положенное время повисает на стропах ещё одна фигурка — это Марк вслед за мной совершает третий в своей жизни прыжок.
У-2 тем временем разворачивается и заходит на посадку. На широком лугу, гордо именующемся лётным полем харьковского аэроклуба его ожидает следующая смена спецкурсантов. А я наслаждаюсь недолгими минутами беззвучно-плавного спуска, любуюсь кучерявящейся по краю поля рощицей, белые крестики планеров у дальнего конца ВВП и грузовичок-буксировщик, с которого к одному из «парителей» тянут трос. Ветерок сегодня слабый, но всё же парашют немного сносит и я, вспомнив полученные инструкции, принимаюсь за дело: осматриваю купол и стропы на предмет перекруток и захлёстов (слава богу, всё в порядке!) после чего подтягиваю стропы с левой стороны, заставляя парашют скользить прочь от рощи. Приземление на кроны деревьев, пусть даже и такие жиденькие, и неизбежная прогулка в госпиталь — совсем не то, чем я хотел бы завершить так хорошо начавшийся день.
Лётное поле набегает под ноги, мелькают полосы скошенной травы. Подтягиваюсь, как учили, на стропах, крепко сжимаю лодыжки и колени, сгибаю ноги — и, коснувшись земли старательно, как на бесчисленных тренировках, падаю перекатом на бок. Теперь вскочить, и пока порыв ветра не наполнил купол и не поволок меня по земле, подтянуть его к себе, погасить, сгрести в охапку бледно-жёлтой, скользкого на ощупь шёлковой ткани — всё! Можно принять мужественную позу с ладонью, приложенной козырьком к кожаному лётному шлему, и наблюдать, как метрах в тридцати от меня изготавливается к приземлению Марк Гринберг.
— Опять не вернёшься к отбою? — спросил Марк. — Смотри, в последний раз тебя прикрываю. Взял, понимаешь, манеру шляться по ночам…
— Не завидуйте так громко, юноша! — я поднял палец. — И вообще, мы не в коммуне, и отбоя тут нет.
— Зато дверь на ночь запирают! — не сдавался напарник. — И вахтёрша внизу, Нинка — чистый цербер, даром, что ещё молодая. С наганом!
— Нинку пусть здешние, общежитейские боятся, а нам-то что? Стрелять, что ли, в меня будет, или к Антонычу стучать поедет?
— К Антонычу она, конечно, не поедет. — рассудительно ответил Марк. — Но и дверь после одиннадцати вечера не откроет, ломись хоть до утра. Тебе охота на улице ночевать?
— А кто тебе сказал, что я собираюсь ночевать на улице? — ухмыльнулся я. — Уж найду где, не сомневайся!
По вопросу непоколебимости вахтёрши Нины, действительно, вооружённой старым солдатским наганом в потёртой жёлтой кобуре, у меня имелось своё мнение, но делиться с Марком я им не стал. Воистину, шоколадка московской фабрики «Красный Октябрь» (бывшее товарищество «Эйнемъ») способна делать чудеса… Впрочем, злоупотреблять однажды произведённым эффектом я не собирался –надо полагать, мы здесь не в последний раз, и добрым отношением с такой важной персоной, как вахтёрша, лучше лишний раз не злоупотреблять. Тем более, что оконную раму в торце коридора второго этажа я ещё час назад подцепил лезвием финки и убедился, что открывается оно свободно, а из окна ничего не стоит дотянуться до железной пожарной лестницы. На второй этаж Нина поднимается редко, нечего ей там делать — вот этим путём я и вернусь…
В общежитии харьковского авиазавода мы ночевали всякий раз после занятий в аэроклубе и вполне успели там освоиться. Обычно нас привозили в аэроклуб часа в два пополудни; в кузов коммунарского грузовичка кроме спецкурсантов набивалось ещё много народу — сотрудники коммуны и вольнонаёмные заводские, кому требовалось по своим делам в город. С утра «АМО» забирал нас прямо от дверей общаги, и тем, кто задерживался, приходилось добираться назад самим, а это без малого двадцать вёрст. Так что опаздывать в любом случае не стоило — в противном случае рискуешь попасть в родную коммуну в лучшем случае, к обеду.
Но сейчас подобные соображения мало меня занимали. Я снял со спинки стула выглаженный выходной костюм (утюг пришлось выклянчивать у вахтёрши Нины, а потом греть в кухоньке, на чугунной угольной плите) и стал переодеваться. Натянул старательно вычищенные туфли, прикинул походя, что неплохо было бы договориться с кем-нибудь из постоянных обитателей общежития о том, чтобы держать «сменный гардероб» у них и не таскать каждый раз в Харьков и обратно в вещмешке, вызывая вполне законное недоумение спутников. А приличный, выходной костюм мне необходим — светить лишний раз коммунарскую парадку там, куда я собирался сегодня вечером, пожалуй, не стоило. Ничего криминального, разумеется, но раз, другой — так ведь можно и примелькаться. А оно мне, спрашивается, надо?