Страница 54 из 85
А вот двое мужчин, неторопливо прогуливающиеся по аллее Гоголевского бульвара в сторону Пречистенки, обошлись без этого почти обязательного элемента московского гардероба. Один, в фуражке с рубиновой звёздочкой и длинном, ниже колен, кожаном реглане, щеголял в хромовых, с синей искрой сапогах; видневшиеся из-под реглана петлицы были украшены четырьмя ромбами, выдавая высокопоставленнного сотрудника ОГПУ. Спутник чекиста по случаю сухой погоды надел башмаки на толстой резиновой подошве, явно не входящие в ассортимент отечественной обувной продукции. Его пальто, в материале которого опытный глаз безошибочно определил бы настоящее английское сукно, произведённое на фабриках Лидса и Шеффилда из наилучшей шерсти австралийских мериносов, тоже вряд ли было приобретено в магазине готового платья. Но несмотря на демонстративно штатский вид, любой из обитателей Лубянки легко узнал бы в нём Меира Трилиссера, опального шефа Иностранного Отдела. Его собеседник, Глеб Бокий, уже девять лет кряду возглавлял Спецотдел ОГПУ, официально занимавшийся тем, что объединял и направлял деятельность шифровальных органов различных ведомств.
— Как «Дорадо» сумел передать информацию? — спросил чекист. Негромко спросил, заботясь, очевидно, о том, чтобы вопрос его не достиг чужих ушей — несмотря на то, что кроме них в перспективе бульвара не было больше ни единого прохожего. — Ты же уверял, что он завязан напрямую на тебя, и больше ни с кем не имеет контактов?
— Так и есть. — подтвердил обладатель пальто. — Это одноразовый канал связи, только для этой операции. «Дорадо» оставил закладку в Яффо, в заранее оговоренном тайнике, после чего дал телеграмму в Константинополь. Текст самый, что ни на есть, безобидный: «Приезжаю такого-то числа, встречайте, ваш Арончик». Моему человеку оставалось сесть на пароход, идущий в Палестину, забрать из тайника записку и отправить её дипломатической почтой из Константинополя в Москву. О «Дорадо» и его задании ни он, ни те, кто обеспечивал пересылку, естественно, понятия не имели.
— Толково. — Бокий кивнул. — Отчётливо работаешь, Меир, и люди твои настоящие профессионалы. Всегда говорил, что с твоим уходом в ИНО творится сущий бардак — бегают туда-сюда с выпученными глазами, бумажки какие-то никчёмные пишут, а дело-то стоит…
Они молча прошли ещё два с половиной десятка шагов, поравнявшись с доходным домом Иерусалимского Патриаршего подворья. Фасад здания, жёлтый внизу и серовато-белый вверху, загромождали дощатые строительные леса — рабочие возводили шестой, дополнительный этаж, поверх прежних пяти.
— И что мы собираемся делать? — спросил чекист. — Время-то идёт, история непозволительно затягивается…
— Придётся ждать. Обратной связи с «Дорадо» у меня всё равно нет, так что повлиять на ход операции мы не сможем при всём желании. Одно утешает — теперь за этой троицей присматривают, и есть шанс, что глупостей они не наделают.
— А что насчёт наших подозрений? Я о бумагах Блюмкина, ты же понимаешь…
— Пока подтверждений нет. Из тайника в Иерусалиме они изъяли некий старинный пергамент и листки с переводом текста этого пергамента на немецкий, но это всё. Хотя… — Трилиссер чуть заметно замялся, и это не укрылось от внимания его собеседника. — «Дорадо» считает, что скрыться из Константинополя им всё же помогли, и не исключено, что эта работа ещё одного блюмкинского агента, о котором мы не знали.
— Или человека Троцкого. — буркнул Бокий. — Такой вариант ты не допускаешь?
— Нет. Лев Давыдович, конечно, интриган, каких мало, но в нюансах нелегальной работы разбирается слабо. Иначе не наделал бы ошибок, которые погубили стольких его сторонников в СССР.
— То ли ещё будет… — невесело усмехнулся чекист. — Ягода уже намекал мне, что Коба интересовался связями нашего Лейбы с членами коллегии ОГПУ. Ты, между прочим, тоже в списке, имей в виду…
— Куда ж я денусь! — Трилиссер шутливо развёл руками. — Только тогда начинать придётся прямиком с Менжинского и самого Ягоды, не говоря уж о Бухарчике, Зиновьеве с Каменевым и прочих уклонистах.
— Дай время, и до них доберётся. — зловеще посулил собеседник. — А сейчас, давай-ка излагай, что наша троица собирается делать дальше? Что-то же «Дорадо» сообщил интересное, раз уж ты вытащил меня для этого разговора?
На бульваре как-то вдруг стало сумрачнее — со стороны Москвы-реки потянуло стылым ветерком, полетели вдоль аллеи последние жёлтые листья, сорванные с чёрных, почти уже голых, ветвей лип. Трилиссер торопливо поднял воротник пальто и пониже надвинул на глаза кепку — отчего облик его, только что щегольски-заграничный, приобрёл вдруг черты, характерные для иных обитателей Марьиной Рощи.
— Интересное, говоришь? Это смотря кому интересно. Твой Барченко, насколько я понимаю, за эти новости мать родную не пожалеет, и сам отдаст свою правую руку. Выяснили они, куда делась та книга, видишь ли… Правда, следок тянется из Палестины, далеко, в Германию. В Баварские Альпы, если быть точным. Есть там некий замок возле озера...
— Там все замки возле озера. — отозвался чекист. — Ладно, Бавария, так Бавария, спасибо, хоть не Аргентина. Что до Барченко, то тут ты прав: последние две недели он места себе не Перестал есть, почти не спит. впал в полуистерическое состояние, говорит сам с собой, а когда заговаривает с другими — получаются не нормальные слова, а какие-то зловещие пророчества. Вчера у меня в кабинете устроил сцену, требовал немедленно отправить всех наличных агентов в Палестину, книгу это треклятую разыскивать. Так что известие насчёт успеха нашей троицы подоспело вовремя — ещё немного, и мне пришлось бы сдавать его под опеку профессору Ганнушкину.
— В компанию к Яше Блюмкину, что ли? А что, это мысль! Надеюсь, они там не дадут друг другу скучать…
— Может, и не дадут. Я вот о чём хотел спросить: не пора ли готовить эвакуацию из Германии? Как я понимаю, на отходе за ним вполне может увязаться кто-нибудь…. нежелательный.
— Вроде громил из охранных отрядов НСДАП? — Трилиссер понимающе кивнул. — До меня доходили слухи, что доктор Либенфельс снова ищет встречи с её верхушкой.
— Полагаешь, это как-то связано с книгой?
— Представь, полагаю. «Дорадо» сообщает, что в переводе фрагмента книги упоминается некий ритуал, призванный наделить сверхчеловеческой силой вождя арийской нации. Что это означает — это пусть твой Барченко разбирается, а как по мне, в Германии есть только один человек, способный претендовать на такой, с позволения сказать, титул.