Страница 6 из 8
«Казанова задрипанный!» – долетел до нас ее презрительный голос.
Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что речь идет о Дрюне. Мы с Лоркой просто покатились со смеху.
В этот момент баба Клава подняла голову к моему окну и погрозила кулаком. Дрюня тут же присел.
– Ну что? – насмешливо спросила я его. – Пойдешь за водкой?
– Да, пожалуй, я отдохну, – заявил Дрюня. – Что-то мне дурновато стало после такой жары.
– Послушайте, я вот что предлагаю, – сказала вдруг Лариска. – Через некоторое время они все разбегутся по домам, потому что «Санта-Барбара» начнется, тогда можно будет и сходить.
– Да, вот только у меня денег нет, – сразу же сказал Дрюня.
– Можно будет сходить ко мне, – предложила Лариска.
– Там у меня есть бутылочка коньяку, дяде можно сказать, что это для преподавателя института, чтобы он зачет поставил. Правда, дядя не очень одобряет подобные методы, он считает, что нужно добиваться знаний самому, но его можно убедить, что все преподаватели нынче хапуги, и без этого никак не обойдешься.
– Он у тебя, кажется, коммунист старый? – спросил Дрюня.
– Да. Он же бывший военный, как же иначе? В то время нельзя ему было не быть членом партии. Только думаю, что он все равно бы им стал. По убеждению.
– Да, прямо как мой батя, – вздохнул Дрюня. – Тебе поди тяжело с ним живется.
– Да нет, нормально все. Так-то он человек очень хороший. Раньше, правда, был очень суровый, я его даже побаивалась. Но теперь изменился, стал мягче. Его здорово подкосила эта история с Наташей…
Мне было известно, о чем речь. Год назад у Дружникова Николая Валентиновича – так звали Ларискиного дядю – погибла дочь. Она была на год моложе Лариски. Жена Николая Валентиновича умерла уже давно, и дочь была единственной радостью в его жизни. Правда, будучи человеком очень требовательным, он очень строго следил за девочкой. Можно сказать, что просто держал ее в ежовых рукавицах. Все подруги, друзья девочки тщательно отбирались папой. Какую читать литературу, какую слушать музыку – все это тоже решал Николай Валентинович. А уж о поклонниках и говорить не приходится. Девочка выросла тихой, скромной, без собственного «я».
И все в ее жизни было просто, понятно, пресно и скучно, как вдруг год назад случилась трагедия – Наташу неожиданно сбила машина. Почерневший от горя отец вытряс из водителя всю душу, вымотал нервы следователям и судьям, но вердикт водителю был вынесен однозначный – невиновен. Наташа, по словам кучи свидетелей и проведенной экспертизы, сама вышла на проезжую часть в самый поток машин. Доказать, что это было самоубийство, тоже не смогли, и дело было закрыто как несчастный случай.
С тех пор Николай Валентинович и в самом деле сильно сдал. Он осунулся, похудел, в его фигуре исчезла присущая ему железная выправка, он стал горбиться и совсем перестал улыбаться.
И тут ему пришло письмо от сестры из Ершовска, которая очень просила Николая Валентиновича приютить ее дочь Ларису, которая хотела приехать в Тарасов поступать в институт. Николаю Валентиновичу в последнее время все было безразлично, а может быть, он подумал, что вдвоем с Лариской ему будет все-таки полегче, может быть, посчитал, что хоть в чем-то она ему заменит дочь – одним словом, он согласился, и Лариска Шаповалова с чемоданчиком переехала к нему. Тем более что жил он в отдельной огромной четырехкомнатной квартире, полученной в свое время за безупречную службу.
В институт она поступила сама, так как была очень неглупой девчонкой, уже перешла на второй курс, и отношения ее с дядей сложились как нельзя лучше. Они очень хорошо ладили, и Николай Валентинович любил свою племянницу и даже гордился ею. Единственное, что его не устраивало – так это ее отношения с Игорем, но если всех сомнительных кавалеров дочери он просто выставлял он, то что касается поклонника племянницы, тут почему-то не решался высказывать резко свое мнение.
– Не наезжает на тебя дядя-то насчет Игоря? – вспомнив об этом, спросила я у Лариски.
– Нет, – покачала она головой. – Наташку бы уже сгноил давно за такого кавалера, а мне ничего не говорит. Словно даже… боится.
– Боится? – удивилась я. – Чего же ему бояться?
– Не знаю, сама удивляюсь.
– Ларис, а ты не в курсе, что там за слухи ходили насчет истории с Наташиной смертью? Ну, будто бы она сама с собой покончила?
– Не знаю. Я же в то время в Ершовске была. Ты лучше меня должна знать.
– Ну я-то откуда! Это же дело семейное.
– Нет, меня в такие подробности не посвящали. Видимо, психику берегли. Но сдается мне, что что-то там нечисто.
– В каком смысле? – встрепенулась я.
Лариса не успела ответить – о своем существовании и присутствии на территории моей квартиры заявил Дрюня Мурашов.
– Ну чо? – довольно подмигнув нам, сказал он. – Бабки все по домам растусовались, можно идти.
– Андрюш, – Лариска просительно посмотрела на Дрюню, – чтобы дядя не подумал, что я прогуливаю, может, ты сходишь? Скажешь, мол, встретил Ларису возле института, она там сидит, не может экзамен сдать, очень просила бутылку передать. А я записку напишу, чтобы он поверил.
– Ну давай, – почесав за ухом, ответил Дрюня.
Лариска полезла в сумку.
– Вот черт! – вздохнула она.
– Что такое? – встревожился Дрюня.
– Ручку дома забыла, писать нечем.
– Ручку? – Дрюня никак не мог допустить, чтобы отсутствие какой-то ничтожной ручки помешало ему получить вожделенную бутылку.
Дрюня быстро вывернул собственные карманы. Из них была извлечена целая куча абсолютно бесполезных вещей – просто непонятно, для чего Дрюня таскает ее с собой! – но вот ручки среди этих вещей не было.
– Лелька, у тебя ручка есть? – повернулся ко мне Дрюня.
Ручка-то у меня, безусловно, есть – она наверняка в любом доме имеется, хотя бы одна, – но вот только знать бы, где она… В моем доме так трудно что-либо найти. А все дети! Вечно запрячут самую нужную вещь куда-то в самый неподходящий момент!
И в кого они такие? Вот у всех дети как дети, а у меня…
Я перетрясла все детские игрушки, но и в них ручки не оказалось. Тогда я вспомнила, что где-то у них были цветные карандаши и фломастеры, но и они почему-то не нашлись. Наверное, Артур утащил их с собой к бабушке. Ну вот зачем, спрашивается, они ему там нужны? А матери теперь записку написать нечем.