Ронья, дочь разбойника

Но об их разбойничьей жизни она ровно ничего не знала. Она видела, как они подъезжают к замку с какой-то кладью, груженной на спины лошадей. С разной кладью в тюках и кожаных мешках, в ларях и шкатулках. Но где они брали все это, никто из них ей не говорил, а интересовало ее это ничуть не больше, чем вопрос о том, откуда берется дождь. На свете есть немало разных непонятных вещей; это-то она успела заметить.

Иногда она слышала болтовню о разбойниках Борки и тогда вспоминала, что их ей тоже следует опасаться. Но никого из них она еще не видела.

— Не будь Борка такой скотиной, я почти что мог бы пожалеть его, — сказал однажды вечером Маттис. — Солдаты охотятся за ним в лесу, у него нынче нет ни минутки покоя. А вскоре они, верно, выкурят его из его разбойничьей норы. Да, да, он, ясное дело, дерьмо, так что это пускай, но, во всяком случае…

— Вся шайка разбойников Борки — все до одного — дерьмо, — заявил Пер Лысуха, и все с ним согласились.

«Повезло же мне, что разбойники Маттиса лучше», — подумала Ронья.

Она посмотрела на них, на всех сидевших у длинного стола и глотавших похлебку.

Обросшие бородой и грязные, шумные, сварливые и совершенно одичавшие. Однако никто не посмеет прийти сюда и обозвать их при ней дерьмом. Пер Лысуха и Чегге, Пелье и Фьосок, Ютис и Юен, Лаббас и Кнутас, Турре и Чурм, Стуркас и Коротышка Клипп — все они ее друзья и пойдут за нее в огонь и воду, уж это-то она знала.

— Счастье, что мы здесь — в замке Маттиса, — радовался Маттис. — Здесь мы в такой же безопасности, как лис в норе или орел на вершине скалы. Пусть только явятся сюда эти дурьи башки — солдаты, они полетят ко всем чертям, и они это знают!

— Полетят и завоняют! — сказал довольный Пер Лысуха.

Все разбойники согласились с ним. Они только и делали, что смеялись при одной мысли о том, какие тупоумные должны быть те, кто попытается ворваться в замок Маттиса. Замок стоял на своей скале, неприступный со всех сторон. Только на южном склоне змеилась вниз узкая коротенькая лошадиная тропка, которая исчезала в лесной чаще у самого подножия. С трех же других сторон гора Маттиса круто падала вниз своими обрывистыми уступами.

— Нет на свете такой дурьей башки, которая осмелилась бы вскарабкаться тут наверх! — кудахтали от смеха разбойники.

Они ведь не знали, где именно Ронья вечно упражняется в том, чтобы ничего не бояться.

— А если они вздумают подняться вверх по лошадиной тропке, то неожиданно застрянут у Волчьего ущелья, — сказал Маттис. — Там мы остановим их, сбрасывая вниз огромные валуны. И все прочее также.

— И все прочее также! — повторил Пер Лысуха и хихикнул при одной мысли о том, как можно остановить солдат у Волчьего ущелья. — Немало волков прихлопнул я там в мои прежние денечки, — добавил он, — теперь же я слишком стар и никого, кроме моих собственных блох, мне больше не прищелкнуть. Хо-хо! Верно я говорю?

Ронья поняла, что Пера Лысуху надо пожалеть, потому что он такой старый. Но она не поняла, почему какие-то дурацкие кнехты[2] должны приходить к Волчьему ущелью и поднимать там шум. А вообще-то ей хотелось спать и не было сил думать об этом. Она забралась на скамейку, где обычно спала, и лежала там, не смыкая глаз. До тех пор пока не услыхала, как Лувис запела Волчью песнь. Она пела ее каждый вечер, когда разбойникам пора было отойти от горящего очага и разойтись по каморкам, где они спали. В каменном зале оставались только трое — Ронья, Маттис и Лувис. Ронье нравилось лежать в своей постели и сквозь щелку полога смотреть, как вспыхивает и медленно угасает огонь, пока Лувис поет свою песнь. Сколько Ронья помнила, она всегда слышала, как мама поет на ночь Волчью песнь. Это означало, что пора спать. Но прежде, чем сомкнуть глаза, она радостно подумала: «Завтра, завтра я встану пораньше!»

Лишь только занимался новый день, Ронья тотчас же вскакивала на ноги. Какая бы ни была погода, ей непременно нужно было в лес, и Лувис давала ей с собой в кожаном мешочке хлеб и фляжку молока.

— Ты — дитя грозовой ночи, — говорила Лувис, — и к тому же еще — дитя ночи виттр. Такие легко становятся добычей всякой нечисти, это всем известно. Так что смотри, как бы виттры не схватили тебя.

Ронья не раз видела, как дикие виттры парят над лесом, и быстренько отползала в сторону и пряталась. Виттры были самыми коварными изо всей нечисти в лесу Маттиса. Их надо было остерегаться, если хочешь остаться в живых, так говорил Маттис. И большей частью из-за них ему так долго пришлось держать Ронью дома, в замке. Красивые, неистовые и жестокие были эти виттры. С остекленевшими глазами летали они над лесом, высматривая, кого бы разодрать в кровь своими острыми когтями.

Но никакие дикие виттры не могли отпугнуть Ронью от ее тропок и от любимых мест, где она жила своей одинокой лесной жизнью. Да, она была одна в лесу, но ей не был нужен никто. Да и кто мог быть ей нужен? Дни ее были заполнены жизнью и счастьем, только они страшно быстро таяли. Лето прошло, и уже наступила осень.

А дикие виттры всегда становились еще неистовее по мере того, как приближалась осень. Однажды они целый день гонялись за Роньей по всему лесу до тех пор, пока она не почувствовала, что теперь ей и в самом деле грозит настоящая опасность. Правда, она умела бегать с быстротой лисицы и знала все потайные убежища в лесу. Но виттры упрямо преследовали ее, и она слышала их пронзительные крики.

— Хо-хо! Маленький красивый человечек! Иди-ка сюда! Сейчас мы разорвем тебя когтями, сейчас прольется кровушка, хо-хо!

Тогда она нырнула в лесное озерцо и поплыла под водой на другой берег. Там она взобралась на густую ель и спряталась меж ветвей, слушая, как виттры ищут ее и яростно вопят:

— Где этот маленький человечек, где эта девчонка, где она? Иди сюда! Мы разорвем тебя когтями! Сейчас прольется кровушка! Хо-хо!

Ронья продолжала сидеть в своем убежище до тех пор, пока не увидела, как виттры исчезают над верхушками деревьев. Однако оставаться в лесу она все-таки больше не хотела. Но до ночи и до Волчьей песни, которую пела Лувис, было еще много времени, и потому ей пришло в голову, что теперь ей и нужно сделать то, что она давно уже задумала. Ей нужно подняться на крышу замка и поучиться осторожности, чтобы не рухнуть в Адский провал.

Много раз слышала она о том, как замок Маттиса раскололся в ту ночь, когда она родилась. Маттису никогда не надоедало рассказывать об этом:

— Гром и молния! Какой грохот! Ты бы только слышала! Ну да, вообще-то ты слышала, хотя только-только родилась! Какая ты была тогда крошечная, бедняжка! Бах! Бах! И вместо одного замка у нас оказалось целых два, с провалом посредине. И никогда не забывай того, что я тебе сказал: берегись, не то рухнешь в Адский провал.

И вот теперь она как раз и решила поберечься. Это было самое лучшее, что она могла сделать, пока виттры бесновались в лесу.

Много раз бывала она на крыше, но никогда не подходила к страшной пропасти, которая разверзлась у нее под ногами, не огороженная никакой защитной стеной. Она подползла на животе к самому краю провала. Ух, до чего было страшно! Намного страшнее, чем она думала!

Взяв один из камней, валявшихся на краю, она бросила его в бездну и задрожала от ужаса, услыхав глубоко-глубоко внизу шум падения. Такой глухой и такой отдаленный! Да, этой бездны в самом деле надо было остерегаться! Но пропасть, разделявшая обе половины замка, вовсе не была такой уж страшно широкой. Если сильно оттолкнуться и прыгнуть, ее, поди, можно перескочить! Хотя вряд ли найдутся такие чокнутые! А может, все-таки стоит осторожненько попробовать? Поучиться остерегаться такой опасности? Она снова заглянула вниз в пропасть. Ух, какая жуткая глубина! Потом она глянула наверх, чтобы понять, как лучше всего перепрыгнуть через провал. И тут вдруг увидела то, что чуть не заставило ее от удивления плюхнуться в пропасть. Чуть поодаль, на другом краю провала кто-то сидел, похоже, что ее ровесник! Он болтал ногами над Адским провалом!

2

Кнехты (нем.) — наемные солдаты.