Фрегат

Без тени смущения Фрегат поднялся и, сопровождаемый удивлёнными, завистливыми, любопытными, злобными взглядами товарищей, пошёл по проходу к возвышению. Он уже не чувствовал стеснения от непривычно чистой и новой одежды. Шагал свободно и бесстрастно, наслаждаясь одиночеством, как фрегат, что надменно парит в восходящих струях воздуха, взирая свысока на мелкую возню обычных птиц-рыболовов, зная, что вся их добыча в конечном счёте принадлежит ему. Когда Фрегат поднимался по ступенькам, ведущим к возвышению, все сидящие за преповским столом поднялись, приветствуя его, и стояли, пока он не занял своё место среди них.

Вместо послесловия

Был последний вечер зимоля, плавно переходящий в ночь. Целую неделю шестой, седьмой, восьмой и девятый классы соревновались в разных умениях: решали олимпиадные задачи по всем предметам, строили деревянные колесницы и машинки с электронным управлением, играли в «Что? Где? Когда?», крокодила и шляпу, выполняли кучу упражнений под названием «Списки», выживали в зимнем лесу в течение двух часов, ставили пьесу собственного сочинения на математическую тему, участвовали в разных викторинах, играли в футбол на льду и в перестрелку в снегу — в общем, забывая о еде, душе и сне, делали всё то, что входило, по ешкинским представлениям, в зимнюю межпредметную олимпиаду. Препам тоже приходилось несладко: ведь все эти сделанные в лихорадочном угаре упражнения приходилось срочно проверять и объективно оценивать. А ведь ещё была конференция — венец зимоля, игра, в ходе которой классы получали обрывки информации о неизвестной планете и должны были полностью описать её мир, начиная от физики и географии и заканчивая языком туземцев.

В жаркой борьбе победил девятый класс — класс Игоря Маркелова. Ребята шли к этой победе несколько лет, каждый раз упорно планируя всю зимольную неделю и выкладываясь по полной. Они чуть не взяли первое место в шестом и в восьмом классе, и вот наконец — долгожданный триумф! Его праздновали бурно, позволив себе расслабиться и съесть торт, а потом пошли играть под звёздами в перестрелку.

Другие классы тоже веселились, и территория подмосковного лагеря, где проводился зимоль, оглашалась громким смехом, радостными воплями тех, кто, вращаясь боком, скатывался с заснеженного холма, песнями под гитару, суматохой, поднятой футболистами и перестрельщиками.

Учитель Павел съел у девятого класса кусок торта, обжёг горло не успевшим остыть чаем и побежал играть в перестрелку. Затем, вдоволь извалявшись в снегу и наоравшись, он был приглашён кататься на самодельных колесницах: сначала катали его, потом впрягся в оглобли он, и вся эта возня продолжалась, пока самая хлипкая колесница не сломалась, а вымокшие ещё на перестрелке перчатки не превратились в мёрзлый ком.

Тогда Павел направился в корпус к восьмому классу, где Ваня Чайка собрал вокруг себя любителей петь под гитару. Иногда его сменяла Вера со своей укулеле, и так они исполнили весь традиционный ешкинский репертуар: «Шторм», «Голубую стрелу», «Белую гвардию», «Я не достаю до пола ногами», «Разбежавшись, прыгну со скалы», «Ведьмаку заплатите чеканной монетой», а под конец — неизменного «Шелкопряда».

Потом Ваня с желающими ринулся играть в футбол, чтобы размяться и побегать под звёздами, Павел же и Вера остались в холле вместе с теми, кто заснул прямо здесь или, тихо переговариваясь, пил чай. Вера на этом зимоле зажигала так, что о ней часто с одобрением говорили на ночных педсоветах и занесли в списки тех, кому завтра утром должны были вручить памятные круглые значки. «Фрегат» к тому времени был дописан и опубликован в «Ерундени» — проект завершился. Но сейчас мысли обоих снова вернулись к нему, потому что, подумал Павел, завершить роман — это в какой-то мере то же, что пережить зимоль.

— Иногда думаю о «Фрегате» — не часто — и говорю себе: хорошо, что всё кончилось, — заговорила Вера, улыбаясь и рассеянно перебирая струны укулеле. — На последнем этапе я уже начала ненавидеть этого гадёныша, своего главного героя.

— Ты молодец, что прошла этот путь до конца, — поддержал Павел. — Тем более такой, когда роман зажил собственной жизнью, а протагонист превратился в страшное существо. В таком случае есть искушение как-то оправдать его, обелить, заставить читателя ему сочувствовать. Или повернуть так, что он всё-таки не такой плохой, просто обстоятельства так сложились, а сам герой не виноват.

— Ну да, как Снегг, — подхватила Вера. — Это слишком просто.

— Только твой Фрегат — не Снегг. Он, скорее, Гриффин из «Берсерка» или Лайт из «Тетради смерти». А такого героя вести до самого финала трудно.

— Точно.

— Но ты молодец, справилась. Поэтому самое время раскрыть тебе третий секрет искусства писать романы.

Вера удивлённо подняла брови.

— Есть писатели, которые не могут не творить. Для них это такой же естественный процесс, как дышать или, прости за сравнение, ходить в туалет. Об этом говорит английский писатель Фаулз в своём произведении «Башня из слоновой кости». Там, правда, про художника, но смысл тот же. Если не писать, тебя просто разорвёт, ты задохнёшься или погибнешь, отравленный собственными ядами.

— То есть ты пишешь, чтобы из тебя вышли яды? — спросила Вера.

— В такой интерпретации — да.

— Тогда, в такой интерпретации, написать роман — это как выдавить прыщ?

— Получается, да, — ответил учитель Павел.

Вера расхохоталась, откинувшись назад и чуть не стукнувшись затылком о бетонную стенку.

— Так вот почему не хочется возвращаться к роману после его окончания!

Смех Веры был заразителен, и они ещё долго веселились, обыгрывая терапевтические функции словоблудия и сочиняя мемы на эту тему. Потом прибежали семиклассники вместе с Ваней Чайкой, и Вера, ещё не уставшая, умчалась с ними веселиться в соседнем корпусе, а Павел, слегка утомлённый, отправился туда, где обычно проводились ночные педсоветы, а днём заседал преповский штаб зимоля.

Здесь царил Гриц, немилосердно дёргавший струны гитары, а вокруг него расположились ребята из геокомпании и препы, не желавшие упускать возможность послушать песни в исполнении руководителя Е-профиля, что случалось в последнее время нечасто. Гриц пел своим немузыкальным тенором, яростно напрягая шею и раздувая щёки, гитара стонала и кряхтела. Иногда он забывал слова и тогда производил языком бурлящие звуки, пока строчка не находилась или пока из зала не прилетала подсказка. Этой ночью Гриц обещал исполнить все желания слушателей. Он спел для Аси «Лисапет на свободном ходе», для Тани — «Пардон, сеньоры и сеньориты» (на строчке «да, кстати, дети — их лучше за борт» восторженно взревела вся аудитория), для Саши Данилюка из седьмого класса — «Хрясь», для его одноклассника Серёги Суконкина — «Сдал зачёт, слава Тебе, Господи!», для Лёхи ОК — «Я старомоден, как ботфорт», для АЖ — «Мы с тобой давно уже не те», для Миши Дмитриева, выпускника, помогавшего на зимоле, — грустную песню Галича про Тоньку-билетёршу, для Иришки — визборовский «Волейбол на Сретенке», для Васи из шестого — «Балладу о борьбе».

— А тебе, Паш, что спеть? — спросил Гриц, когда шквал заявок временно стих.

— А мне «Малыша».

Гриц кивнул, лукаво улыбнулся, и в старом холле зазвучал его усталый голос:

— Нам быть с тобой ещё полчаса,

Потом — века суетной возни.

Малыш, возьми мои паруса,

Весь мой такелаж возьми.