Фрегат

Райхгольд сказал, что ключ к управлению человеком — его имя. Впрочем, то же говорил и Врель, только он употреблял слово «сердце».

— Серафин, — ответил Хорёк.

— Ты знал, что я тоже прячусь в библиотеке? Той ночью?

Хорёк сглотнул, переступил с ноги на ногу и кивнул.

— Молодец, что не выдал. Так что, пойдёшь со мной в Пустошь?

— Там опасно. Там синяя хворь.

— Посмотри на меня. Посмотри! — Фрегат подошёл к Хорьку вплотную и положил руки ему на плечи. Хорёк-Серафин взглянул ему в глаза и тут же отвернулся, смертельно побледнев.

— Со мной ничего тебе не будет.

Хорька вдруг отпустило. Он засуетился, зачастил:

— Да я! Конечно. Пойдём. Что с собой брать-то? Вода нужна? У меня фляга есть. Военная, китайская. Бутерброд с завтрака остался.

— Возьми лопату, Серафин. Жду тебя у забора за старой спортивной площадкой через десять минут.

И, круто развернувшись, Падальщик, не оглядываясь, пошёл прочь.

***

Всё было так просто, что даже разочаровывало. В положенный срок Хорёк стоял в густой траве у забора, то шкрябая подошвойпотрёпанной кеды голые икры, то переминаясь с ноги на ногу. В руке он держал старую ржавую лопату, позаимствованную из разбитой теплицы, в которой буйно разрослись помидоры, благодаря тёплому дождливому лету превратившиеся из обычных кустиков в тропический лес.

Подошедший Фрегат деловито огляделся по сторонам, убедился, что никто не наблюдает за ними, и отодвинул доску, висящую на одном гвозде. За забором был пустырь, усеянный осколками бутылок, проволокой и прочими железяками, мусором, оставленным людьми, и какими-то зловещими останками — окровавленными косточками с кусочками плоти, может, птичьими, может, кроличьими. Пустырь окружала невысокая гряда серых, поросших лишайником камней, за которой открывалась Пустошь с еле заметной стёжкой в высокой, густо-зелёной траве.

— Шагай строго за мной, — предупредил Фрегат. — И не шарахайся, если что увидишь или услышишь. По-любому тропинка здесь — самое безопасное место.

Вскоре оба путника затерялись в необъятном изумрудном море. Время будто остановилось, и даже солнце зависло в небе в одной точке.

Они шли долго. По сторонам проплывали переливающиеся, колышущиеся зелёные волны, перемежающиеся с синими пятнами разной величины. От пятен шёл дурманящий сладковатый аромат, в траве яростно, словно проклиная весь белый свет, стрекотали кузнечики. Постепенно синюшных прогалин становилось меньше, воздух очищался, а к кузнечикам присоединился ещё кто-то, будто успокаивающе повторявший нараспев: «Ки-и-р-р-дык! Ки-и-р-р-дык!» Фрегата вдруг охватила безотчётная радость. Он помчался вперёд по одному ему видной тропе, вскинув руки и задрав к небесам подбородок, и громко крича: «Э-ге-гей!» — «Э-гей! Э-гей!» — ответила Пустошь. Хорёк мчался за Фрегатом, потрясая ржавой лопатой и расправив плечи, подпрыгивая и брыкаясь, как козлёнок. Добежав до изумрудного холма, они, не сбавляя скорости, ринулись на вершину и там, повалившись на траву, принялись в шутку бороться. Крепкие объятия схватки, пыхтение, сопение. Хорёк оказался не таким уж слабаком — жилистый, гибкий и скользкий, как змея, он не позволял прижать свои лопатки к земле, а значит, не сдавался. Наконец Фрегат разомкнул пальцы, стискивавшие предплечья Хорька, тот тоже ослабил хватку, и оба повалились на спину.

Пить хотелось, но воды они с собой не взяли. Фрегат ухватился за толстый стебель травы, осторожно потянул, и зелёное колено с лёгким скрипом вышло из своего гнезда. Фрегат принялся грызть нежную травяную мякоть, Хорёк сделал то же самое.

— Зачем лопата? — спросил через какое-то время Хорёк.

Фрегат сел. Солнце било ему в лицо, расцвечивая золотом огромное родимое пятно, и в этом странном, не вечернем и не дневном, свете он казался благородным и красивым, помеченным особым знаком судьбы.

— Я хочу, чтобы ты меня похоронил, Серафин. Прямо здесь, на этом зелёном холме. Хочу лежать здесь и смотреть в небо.

— Ты что? Зачем?

Хорёк тоже сел и с удивлением заглядывал в лицо Фрегата.

— Тут такой покой. Нет всех этих тупиц из шкелымогов. Чуешь, как тут?

— Да, — ответил Хорёк. — Но зачем хоронить?

— Такое испытание. Пришёл час. Я больше не могу быть один. Вот зачем мне нужен помощник. Тот, кто закопает, а потом откопает.

— Тогда я первый, — решительно заявил Хорёк. — Сначала ты меня закопаешь. Я тоже хочу здесь полежать.

— Ты не сможешь, — покачал головой Фрегат. — Забоишься. Лежать одному надо. Слушай, ты дорогу запомнил?

— Ты стрелки не переводи, — настаивал Хорёк, вдруг обрётший своё мнение и упорство отстаивать его. — Меня первого хоронить будешь. Давай!

— Ладно, — сдался Фрегат, взял лопату и принялся рыть могилу.

***

Земля на холме была мягкой, рассыпчатой и тёплой. Могила походила на уютную колыбель в окружении трав. Фрегат даже позавидовал Хорьку, живо забравшемуся в эту уютную постельку. Он забросал землёй тощее тело товарища, оставив только лицо — глаза смотрят в бездонное синее небо, впалые щёки гладит ласковый ветерок июня.

— Смотри же, вернись за мной, — сказал Хорёк и закрыл глаза.

— Я приду за тобой, Серафин, — пообещал Фрегат, сбежал с холма и медленно побрёл по тропе.

***

Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик направился к ещё одному убежищу, почти не затронутому синей хворью. Это был небольшой скальный выход на поверхность земли с чистой сухой пещеркой, в которой можно было лишь сидеть, поджав ноги. Снаружи камень покрывал лёгкий синий налёт, искрившийся под солнцем, будто пронизанный льдинками. Но внутри всё было чисто, пахло нагретым камнем и песком и немножко — серой.

Фрегат забрался в пещерку и стал размышлять о том, что он увидит, когда придёт за Хорьком спустя несколько дней. Он хорошо помнил, что случилось с кроликом, как он словно растворялся в земле, становясь её частью. Фрегат представил, как Серафин лежит в земляной колыбели на холме. Острые черты его лица разглаживаются, каждая косточка и жила в теле расслабляется. Больше не ноет зад, который пинали верзилы-одноклассники, не болит разодранная коленка и растрескавшийся уголок губ, цыпки диатеза на руках и шишка, набитая на физре после неудачного броска учебной гранаты, которая полетела не вперёд, а вверх, а потом в голову. В этом видении Серафин определённо улыбался — безмятежной улыбкой.

Но была и другая возможность. Искажённое мукой, перекошенное от ужаса лицо, неправильный, кривой овал рта, тело, судорожно изогнувшееся в попытке вырваться из могилы, ногти, скребущие землю.

Фрегат знал, что сейчас он имеет власть выбирать. И он выбрал первое.

***

Когда через два дня Фрегат пришёл на зелёный холм и раздвинул склонённыек могиле травы, он увидел смягчившееся лицо Хорька-Серафина со покойной улыбкой. Ворон Андрус, извечный сборщик дани, выклевал глаза, но это не обезобразило лежащего в земляной колыбели мальчика. То ли роса стекла с густой травы, то ли дождь пролился над Пустошью — в глазницах Серафина стояла вода, а вней отражалось синева неба с проплывающими в недостижимой выси ослепительно-белыми облаками.

***

— Слабак! — брызжа слюной заходился от гнева Райхгольд. — Когда ты усвоишь: есть только две стороны — охотники и жертвы. Если ты возомнил себя охотником, не надо жалеть дичь. Иначе вместо жирного оленя получишь пшик, как сейчас. Ты не понимаешь, что ты не в погремушки играешь, а странами?