Страница 2 из 9
Глава 1
Восход Солнца и Луны
Единственным, в чем проявлялось сходство Дэвида и Берти, было их пристрастие к модной одежде. Однако первый одевался броско, питал слабость к свитерам с геометрическим рисунком в стиле Fair Isle, двухцветной обуви и брюкам с отворотами. Другой же отличался консервативным вкусом и предпочитал одежду, сшитую на заказ у лучших портных. Берти проводил долгие часы в мастерских закройщиков, рассматривая эскизы, обсуждая и примеряя новые фасоны костюмов на все случаи жизни – от придворных раутов и государственных приемов до пантомим1.
В остальном – и в манере поведения, и по характеру – братья разительно отличались. Один был создан для солнечного света, другой – для сумерек. Один – моложавый и оживленный, с гладкой кожей, почти не требующей бритья. Несмотря на хрупкое телосложение, он шел уверенной поступью и обладал энергичным духом. Другой, тщедушный и нервный, легко впадал в бессмысленную ярость и страдал от множества изнурительных недугов, начиная от проблем с желудком и сильного заикания и заканчивая нервным глазным тиком и судорогами, болезненно кривившими рот. Один веселился ночи напролет, соблазнял незамужних девиц и замужних дам и терпеть не мог венценосного отца. Другой беспрекословно подчинялся воле монарха, проявил благоразумие в выборе жены и вел образ жизни, «более соответствующий королевским традициям». Их отец постоянно сокрушался, что один из сыновей «шел по неверному пути», и отмечал, что другой способствовал укреплению достойного образа монархии, «подавая пример идеальной семейной жизни»2. Даже Уоллис Уорфилд-Симпсон, американская пассия принца Уэльского, отмечала полную противоположность двух братьев: ее любовник – «сама непринужденность и энтузиазм… а герцог Йоркский тих и застенчив»3.
Выбор каждого из них – Дэвида, старшего сына и наследника династии Виндзоров, и Берти, бывшего на полтора года младше, – оказал непосредственное влияние на будущее дома Виндзоров. Их решения круто изменили и судьбу дочерей Берти, Елизаветы (Лилибет, как ее называли в семье) и Маргарет. У их деда, короля Георга V, зародилось недоброе предчувствие относительно будущего семьи еще в дни празднования своего серебряного юбилея в 1935 году. Тогда король горестно заметил о старшем сыне и наследнике – принце Уэльском, будущем короле Эдуарде VIII, бывшем на тот момент сорокалетним холостяком, не помышлявшим о браке и продолжении династии: «После моей смерти мальчик загубит себя за год. Я молюсь Богу, чтобы мой старший сын никогда не женился и не имел детей, чтобы ничто не встало на пути Берти и Елизаветы к трону»4.
Молитва короля была услышана. Отречение от престола Эдуарда VIII ради брака с дважды разведенной Уоллис Уорфилд-Симпсон перевернуло жизни брата и его дочерей и навсегда изменило семейные взаимоотношения. Решение дяди бросило сестер в пожизненные объятия монархии и сформировало их именно такими, какими они стали.
В массовом сознании существует убеждение, что каждому поколению дома Виндзоров досаждает чья-то тень, как в случае с Дэвидом и Берти. Достойный сын против непутевого. Мятежный экстраверт против благоразумного интроверта. Открытый прямолинейный Уильям и «бунтарское дитя» Гарри. Скромница Диана и неуемная Ферги. Солнце и Луна. Эти стереотипы часто скрывают не меньше, чем разоблачают. И вместе с тем каждый в королевских парах братьев и сестер, подобно всем другим братьям и сестрам, следует этому закону асимметрии, занимая не занятое другим психическое пространство.
Как заметила однажды принцесса Маргарет своему другу и писателю Гору Видалу: «Когда из двух сестер одна – королева, которая должна служить образцом благородства и всего что ни на есть хорошего, другая обречена на самую изобретательную вредность, она – злая сестра»5. Безусловно, ее поведение порой выставляло старшую сестру в особенно выгодном свете, и Маргарет с легкостью скатывалась к стереотипу «паршивая овца». Но такая репутация волновала ее не больше, чем пепел на кончике сигареты в неизменном мундштуке. «Строптивость – моя отрада»6.
Маргарет достаточно знала себя, чтобы осознавать тонкое различие между образом «завистницы королевы», созданным вокруг нее средствами массовой информации, и более сложными чувствами молодой женщины, находившейся в тени старшей сестры. «Я никогда не страдала комплексом «второй дочери». Но я всегда возражала против ярлыка «младшая сестра»7. Как проницательно отметил один из друзей: «Она чувствует себя дочерью короля, а не сестрой королевы»8. То есть частью главной королевской семьи, а не ее боковой ветви, к которой она стала принадлежать после коронации Елизаветы. Маргарет никогда не говорила, что хотела бы поменяться местами с сестрой. Любого, кто готов был ее слушать, она уверяла, что цель ее жизни состояла в том, чтобы помочь сестре нести тяжкое бремя ее статуса. Однажды она заметила: «Ну не удача ли, что Лилибет – старшая?»9 В то время как Маргарет злилась на ограничения, налагаемые королевской жизнью, Елизавета стоически их приняла.
Сестры пререкались и конфликтовали, сталкиваясь лбами как по серьезным поводам, так и по пустякам, но они любили друг друга. Эти переходы от привязанности к отчуждению, от искренней любви к примитивной ревности составляли суть сокровенного мира двух сестер, Елизаветы и Маргарет.
Обе сестры появились на свет в двадцать первый день месяца, но на этом сходство в обстоятельствах их рождения заканчивалось. Елизавета родилась 21 апреля 1926 года в лондонском районе Мэйфер в семье принца Альберта, герцога Йоркского, и Елизаветы Боуз-Лайон. Этот год оказался особенно тяжелым для Британии, зажатой в тисках промышленного хаоса и всеобщей забастовки. К моменту появления Елизаветы на свет градус общественного интереса к ней сильно повысился, так как грядущее рождение младенца королевских кровей отвлекало внимание от национального кризиса. Перед резиденцией под номером 17 на Брютон-стрит собралась толпа, когда наконец, в 2:40 утра, Елизавета пришла в этот мир в результате кесарева сечения. В соответствии с древней традицией во время родов присутствовал министр внутренних дел сэр Уильям Джойнсон-Хикс, дабы избежать подмены новорожденной10.
Вскоре прелестная голубоглазая малышка превратилась в мощный символ семьи, преемственности и патриотизма. Почти через месяц, 19 мая, Елизавету Александру Марию крестили в часовне Букингемского дворца. Обряд крещения совершил архиепископ Йоркский д-р Космо Гордон Лэнг. Малютка принцесса вызвала такой ажиотаж, что толпа в радостном возбуждении прорвала полицейский кордон у дворца, чтобы хоть краем глаза взглянуть на высокородное дитя. В ее аристократичном имени таилось предзнаменование королевской судьбы. Согласно Акту о престолонаследии 1701 года ее восшествие на престол было бы маловероятным в случае рождения наследника у ее дяди Дэвида. Тем не менее о ней говорили как о будущей надежде нации. Одна из газет отметила, что «перспектива превращения маленькой незнакомки с Брютон-стрит в будущую Королеву Великобритании (возможно, даже во вторую королеву Елизавету) выглядит интригующе»11.
Появление новорожденной прервало относительно спокойное течение жизни ее августейших родителей: они оказались на первых страницах газет и журналов. Прошла уже не одна неделя с момента рождения Елизаветы, а тротуар перед лондонской резиденцией Йорков по-прежнему наводняли восторженные толпы почитателей. Порой, чтобы совершить ежедневную прогулку, коляску приходилось выносить тайком с заднего хода.
Со временем мать Елизаветы стал беспокоить столь резкий всплеск внимания. Впоследствии она писала свекрови, королеве Марии: «Меня почти пугает такая всенародная любовь. Я полагаю, что это хорошо, и надеюсь, что она окажется ее достойной, моя дорогая бедняжка»12.