Семя скошенных трав

— У меня сердце каждую минуту останавливалось на полчаса! — радостно сообщила мне она. — Мы сделаем такую информационную бомбу! Юлька, это будет главный фильм в моей жизни! Знаешь, я так рада! Так благодарна Вениамину Семёновичу!

Я сгрёб её в охапку.

— А я — нет, — сказал я. — Потому что это очень опасно.

— Ну и что! — выпалила Вера, чуть не удушив меня в объятиях. — Это — настоящее, очень настоящее. Как наши предки, когда концлагеря…

Я приложил палец к её губам.

— Верка-Верочка, — сказал я, — пожалуйста, временно оставь в покое предков. Сейчас — наша с тобой война. Дождёмся инструкций.

Но её окрыляла возможность исправить хоть что-то, фатально испорченное пропагандой ВИД-ФЕДа. Я не мог совсем за неё не радоваться — но с гораздо большим душевным покоем пошёл бы туда один.

Я проклял судьбу: если б не война, я уже таскал бы имплантат и сам мог бы снимать Веркин главный фильм… который запросто мог оказаться нестерпимо страшным.

21. Вера

Вот где мне пригодилось знание китайского языка!

Теперь я носила ципао бирюзового цвета, в белых облаках и розовых цветах сливы; я подумала, что ещё бы и вышитые туфельки — но на мои европейские ступни не налезли бы традиционные лотосовые туфельки китаянок, повезло, что пытка бинтованием осталась в ужасном прошлом. Так что туфли полагались простые — обычные голубые туфельки без украшений, странной формы, правда, и каким-то чудом делавшие мои европейские ноги визуально поменьше.

Но ципао село, как влитое. И девушки мадам Куанг уложили мне волосы, заколов длинной шпилькой. Мы вместе с Юлькой долго учились пользоваться этой шпилькой — удивительная и очень технологичная штучка: именно ею теперь крепилась видеокамера в виде небольшого драгоценного камня в белом резном цветочке, а в самой шпильке находились аккумулятор и передатчик. Для страховки.

Управлялась эта камера совершенно фантастическим образом: без всяких приспособлений для дополненной реальности я видела шкалу настроек, без всяких дополнительных устройств, движением глаз, я эти настройки меняла. При совершенно запредельном качестве и звука, и изображения.

Я думала, что это шедийская вещица, но когда спросила мадам Куанг, она только улыбнулась. Выразительно — у меня сразу отпали вопросы.

Я должна была сойти на Землю в Гонконге официально и ужасно трусила: для любой страны это выглядело вполне преступно. Но старым зубрам — хоть Кранцу, хоть мадам Куанг — похоже, было глубоко плевать. Цель оправдывала средства с лихвой.

Но всё равно было страшно, несмотря на все предосторожности — а предосторожностей они организовали предостаточно. Моё лицо чем-то обработали. Видимо, тут тоже использовались иномирные технологии — но тут уже даже мне было понятно, что не шедийские. Вряд ли прямодушные шедми вообще способны на такой изощрённый маскарад, думала я — а вот интересно, кто способен… Мне пообещали удивительные перемены, посадили в кресло, как у стоматолога, на голову надвинули какой-то прозрачный колпак, мои глаза сами собой закрылись, а веки словно склеились — и под веками было как-то неловко, будто вода попала в глаза. Потом минут семь я чувствовала кожей лица то холод, как от замороженных стеклянных шариков, то давление, как от массажа неживыми пальцами. С руками тоже что-то делали, но я не могла разобрать ничего, кроме электрического покалывания в кончиках пальцев. А потом я открыла глаза и увидела в подставленном зеркале чужое лицо.

Хорошенькую, бледненькую, с широкими, по последней моде, глазами, китаянку. Я ощупывала чужой носик-кнопочку, пухлые губки, слишком тонкие брови… Пустенькое было личико, глупенькое, как со стоковой фотки — и как-то тяжело слушалось, плохо двигалось, как щека после наркоза у того же стоматолога.

И в глазах чуть-чуть щипало, их хотелось тереть кулаками — но видела я, как будто, даже лучше, чем раньше. Чётче.

Мадам Куанг посмотрела — и кивнула.

— Очень хорошо, Ксин, — сказала она, улыбаясь. — Веры не существует на три дня.

Я думала, она меня назвала «новенькая», «новая» — но, оказывается, у меня уже были документы на имя Гуй Ксин, а ещё имитация сетчатки глаза этой Ксин и её отпечатков пальцев. Это Ксин, видимо, любила традиционные платья и бирюзовый цвет.

Я смотрела в зеркало и пыталась улыбнуться:

— Всё онемело…

— Дай себе немного времени, Ксин, — сказала мадам Куанг. — В поле естественного тяготения твои мышцы заработают. Можешь потихоньку массировать лицо… также неплохо помогает тёплая вода.

Я очень почтительно её поблагодарила, пытаясь унять трясущиеся поджилки.

Зато Ливэй, на диво трезвый, только немного помятый с похмелья, с места в карьер попытался меня слегка подклеить — похоже, ему моя новая внешность понравилась больше старой.

— Как вам идёт этот цвет! — сообщил он и довольно сально заулыбался. — У вас такая свежая кожа, уважаемая… и вы на диво естественно смотритесь в метаморфозе. Скажите, Ксин, у вас есть родственники в Китае?

— Судя по генкарте — да, — сказала я. Правду. — Но, очевидно, это было давно, так что я даже не представляю, где они жили и где похоронены.

Он сделал вид, что опечалился:

— Какая жалость! Было бы так интересно узнать… когда кончится, наконец, вся эта заварушка. Правда, уважаемая? Скорее бы уже кончилось…

— Для нас с вами она кончится тем быстрее, чем быстрее и лучше мы закончим наше дело, — сказала я. Даже улыбнулась.

Сальный вид с Ливэя как мылом смыло.

— А не скажете ли мне, госпожа Ксин, — сказал он вкрадчиво, — вот господин Кранц…

— О, — я посмотрела Ливэю в глаза, как можно выразительнее — и он содрогнулся. — Кранц… официально он из контактёров Федерации, но неофициально… Впрочем, простите, господин Ливэй, я сама так мало знаю ещё… только видела, как он… — и вздохнула. — Не стоит об этом. Не будем портить друг другу настроение перед операцией, да?

Он закивал: «Да-да, вы совершенно правы», — и метнулся чем-то занимать руки: угощать меня печеньем, перебирать какие-то файлы в записной книжке… В общем, моя выходка сработала, заметно сработала. Так заметно, что я перепугалась всякого рода перегибов. Но, похоже, не напортила, даже наоборот: уже перед самой посадкой в Космопорте Гонконга Юлька сообщил мне, что всё в порядке.

— Всё хорошо, одно плохо, — сказал он с печальной улыбочкой. — В вашу группу меня не берут. Ливэй, Роза и наши судили и рядили много часов — и решили, что на закрытую базу ты пойдёшь с Кранцем.

— Он же биоформ! — удивилась я.

— Вот именно, — Юлька вздохнул. — Предполагается, что его покажут этому Ши Чангу как экспериментальный образец обратимого биоформирования, сделанный на коленке в том подвале или гараже, где сейчас расположилась жалкая лаборатория Ливэя… которая стоит всего-то миллиарда полтора, со всем китайским барахлишком.

— А я?

— А ты, как и планировалось, будешь любовницей Ливэя, — улыбнулся Юлька. — Редкий цветок севера, потому что акцент у тебя…

— Правильно, с севера! — обрадовалась я. — Мои кураторы по языку были из Харбина!

— Я помню, — ласково сказал Юлька. — Так и сказал госпоже Куанг. Эта Ксин — как раз из Харбина. Ливэю — студентка, лаборантка… в этом роде… интересно, где она сейчас, кстати. А мы с Яром и шедми будем в группе прикрытия. Держим кулаки, чтобы всё получилось. Раз так устраивается, то наши штатовские ребята, Тари и Саид Абдуллаевич прямо из Гонконга отбывают на Аляску — госпожа Куанг предоставит самолёт. За один день мы должны накрыть две базы сразу. Останется одна, в России, это очень плохо — но рук не хватает на три.

— А они найдут? На Аляске? — сорвалось у меня.

— С Тари и Нигматулиным? Да конечно! Лишь бы удалось забрать детей…

Об этом все думали. И о том, что база в России — тайна, покрытая мраком, что с ней вообще ничего не понятно и неизвестно, как оно всё будет, когда мы отработаем две определившиеся. И о том, что где-то могут быть подпольные и насмерть законспирированные местечки, где кто-то добывает эликсир бессмертия лично для себя…