Семя скошенных трав

Мне немного полегчало. Я встал из-за стола и пошёл к Юльке. Пингвин проводил меня не птичьим, а словно собачьим взглядом.

Юл с наслаждением обсуждал с местными будущие возможности. У них тут, видите ли, были отлично оборудованные классы: ведь на своих детей рассчитывали! История Шеда, его биология, этнография, искусство… культуру восстанавливать, сука! Воспитывать детей, как раньше, на пропавшей Родине! Глаза горели у них, у всех… забыться они пытались, вот что. Поверить… в светлое, сука, будущее!

— Эй, — сказал я. — Учёные! У вас же есть оружие, да? Ведь есть?

Они прямо шарахнулись.

И шедми, и люди — на меня смотрели, будто я из пучины всплыл, как осьминог какой-нибудь. И я уже по взглядам понял: у них тут был тыл. Ресурс. Госпиталь. Детский сад. Научный нейтралитет, чтобы, в случае, если там, в космосе, Земля с Шедом друг друга поубивают, тут остались эта самая культура и память. Ну да, уже. Конечно, ага.

Темноволосый шедми мне сказал:

— Применение оружия сейчас спровоцирует продолжение конфликта и лишит нас даже условной, потенциальной связи с Галактическим Союзом. Мы не можем рисковать выжившими детьми. Мы и так…

— Что вы «и так»? — говорю. Чувствую, комок в горле, сейчас опять начну заикаться. — Кого вы спровоцируете? Л-людей вы спровоцируете? Л-люди о вас ещё н-не зн-нают. А к-когда уз-знают… т-тогда н-накроют… с орбиты… вашу н-научную б-богадельню…

Мне сзади руку на плечо положили, тяжёлую, холодную. Я оглянулся — а это Лэнга. Родной мордоворот просто.

— Иар, — сказал он глухо, — не кричи. Положим, у них тут явно есть кое-что — иначе они бы не продержались так долго. И готовность умереть за детей есть. Но от бомбардировки с орбиты ни то, ни другое не спасёт. И ты об этом знаешь ведь.

И тут меня так накрыло… ощущением обречённости, безнадёгой, безнадёжной тоскливой жалостью, ужасом, раскаянием… Мне захотелось эту всю станцию вытащить из воды, как стеклянный шарик с огоньком внутри, сжать в ладони, спрятать… какие же мы все, в сущности, жалкие козявки! А вокруг — безжалостный космос, для которого всё — пыль, погибший Шед — только пылинка, да и Земля — такая же пылинка, в сущности. А уж мы-то здесь… пригоршня праха, все вместе…

Со мной, наверное, случилась бы истерика. Или припадок. Но та самая малявка с бантиками толкнула меня в колено — и снова протянула коробочку с конфетками. Привела в чувство. Я взял у неё мармеладку — и себя в руки взял. Сладкая, но чуть-чуть солоноватая.

— Из чего конфеты? — говорю.

Лэнга ухмыльнулся:

— Из водорослей. Мы пока живы, человек.

Кранц вернулся, когда обсуждение уже перешло в стадию перекрикивания и размахивания руками. Ну да, шедми рвались на Медузий, их сильно подзуживал Данкэ — здесь-то, ясен перец, были врачи совсем другого уровня. Сам-то Данкэ, хоть и был отличным педиатром, учёным практически, все равно был только педиатром — а они тут были кудесники-чародеи, умели людей в шедми превращать, могли отрастить потерянные руки-ноги и вытащить с того света безнадежного мертвеца. Идеальные доктора для наших детишек, в общем — на любой непредвиденный случай. И чародеям тоже страсть как хотелось. Но возражали люди.

Тут, у них, было слишком много военных. В драке «барракуды» не участвовали: боялись равно и за секреты свои, которым нельзя было, как я понял, попасть в руки воюющих — всё равно, с какой стороны, и за детей. Но раненых они подбирали всегда. А кто попал сюда — тот выбыл из войны: и у шедми не поднималась рука убивать людей, чьи родичи их собирали из кусков, и людям было нестерпимо убивать шедми, которые их вытаскивали из самого пекла порой, рискуя собой и несмотря ни на что. Да и шло очень вразрез с пропагандой: на Земле отовсюду дудели, что шедми всегда добивают раненых — а оказалось, что чушь это собачья, как и все прочее враньё, разжигающее ненависть… а может, здешние люди их научили — теперь уж не поймёшь. Ещё и дети тут… В общем, теперь эти бывшие вояки, которые уже переквалифицировались, — кто в техников, кто в инженеров, кто наукой занялся, — оказались в исключительно поганом положении. Выходило, что шедми, которых никто пленными ни секунды не считал, могут ими запросто оказаться, если хоть кончик носа высунут из-под воды — но с людьми было ещё хуже. Люди же дружно тут нарушили присягу! Им грозил трибунал — и я думаю, что их не простили бы на радостях, потому что дезертирство в глазах людей вообще, а военных — тем более, выглядит кошмарным грехом, самым страшным. Предательство же!

А эти — мало того, что дезертировали, так ещё и выглядели, как банда утопленников: меньше напоминали шедми, чем настоящие «барракуды», но тоже при наноботах, невооружённым глазом видно. А некоторые — и целиком переделаны.

Если я хоть немного понимаю наш командный состав, отцы-командиры восприняли бы эти шедийские примочки как издевательство.

Шедми к военным ритуалам, по-моему, относятся проще. Но у них все отношения в армии другие. А люди запросто закроют всю эту весёлую компанию пацифистов в одной клетке, а ключ выкинут.

И вот теперь все эти бывшие военные пришли, собрались в столовой, держались особняком и, кажется, совершенно растерялись. Я подумал, что людям, наверное, должно быть стыдно, — придется ведь как-то объяснять дезертирство уцелевшим боевым товарищам, — но ошибся. Их коробило ровно так же, как и меня — а кого-то, похоже, и посильнее. Двое парней из Обороны Федерации были одеты в пилотские комбезы, нашивки с которых были не срезаны даже, а демонстративно выдраны с мясом. Мужик лет тридцати пяти с отлично зажившим ожогом на лице — кожа чуть темнее и только — вообще носил значок Галактического Союза на месте срезанной эмблемы Федерации. За такое любой загремел бы в штрафники лет на сто даже в мирное время. Впрочем, и штатники от наших не отставали: рядом со мной оказался синерожий мулат с яркой улыбочкой, носивший заметную футболку. Через грудь: «Better to love than to fight», а под надписью пацифик, только вместо условной голубиной лапки — вполне безусловная четырёхпалая перепончатая лапка шедийского рыболова. Сомнительно, чтобы штатовские вояки его в таком виде спокойно приняли без всяких санкций.

Разговор начался довольно мирно, но плавно перетёк в тот ещё митинг. Народ на крик срывался:

— Нет, отсиживаетесь! Вот это — просто трусость, трусость и подлость, и нечем вам оправдаться!..

— Да я бы сказал, что лучше сюда перевезти детишек, здесь хоть безопасно…

— Пока наши упыри не пронюхали!

— Люди, постарайтесь опираться на анализ ситуации, не на чувства…

— Анализ у хумансов — слабое место!

— На Серебряном мы пять тысяч детей сейчас не разместим в любом случае. Пока у нас не хватит мощности…

— Вот пусть Дога Глэтский и Алёна об этом и думают! Только быстрее…

— А что мы все вообще такое для Земли? Мы с вами, малыши с «Форпоста» — чем нас считают?..

— Ну, прав-то у нас нет…

— Мы тут треплемся, а на Медузьем нужны рабочие руки!

— Не суетись, надо убедиться, что нам дадут возможность работать…

— Интересно, среди волонтеров шпионов нет?

— Паранойя…

— Людей ты не понимаешь, Эрдегэ! А я на Земле родился, меня не надуешь…

— Ближе к делу, братья-сестры!

Вот тут-то в общий базар и вмешался Кранц. Запрыгнул на стул и гаркнул:

— Минуту внимания, родичи! Два слова от КомКона!

Умел это самое внимание привлекать. Народ замолчал, и все повернулись к нему. А Кранц сказал таким тоном, что у меня вдоль позвоночника прошла жаркая волна:

— Вы все должны понять важную вещь. Во-первых, сам факт будущего шедийской культуры — под вопросом. Во-вторых, под большим вопросом будущее детей. В третьих, всё это — потому, что любой взрослый шедми, с точки зрения земных властей, потенциальный свидетель военного преступления, а потому выгоднее всего от него избавиться. На детей это не распространяется, но пусть вас это не обнадёживает. Новые сведения, которые мы получили, подтверждают наши предположения: похоже, детей впрямь планировалось использовать как серьёзный ресурс. Если так, выходит, что Медузий — замечательная база… для мерзавцев, которым наши дети нужны, в самом лучшем случае, как экспериментальный материал. А все мы — помеха. Это понятно?