Семя скошенных трав

Ынгу чертовски худо. Тихо-тихо худо.

Вместе со мной это заметил и Андрей. Присел рядом на корточки:

— Ну что ж ты, Ынгу? Вокруг воздух — а ты не дышишь…

Ынгу подняла куклу:

— Зачем же наступили? Это же… больно.

Андрей улыбнулся:

— Уже не больно. Она — кукла, куклы быстро выздоравливают и забывают обиды.

— А она — чья? — спросила Ынгу очень тихо. — Где они? Те, чья…

Андрей, который собирался сказать ещё что-то успокаивающее, осёкся.

— Почему молчишь? — спросила Ынгу по-прежнему еле слышно. — Они что, все мёртвые? Вообще все? Или вы их забрали отсюда? Ведь вы тут были последние. Люди.

— Я не знаю, — еле выговорил Андрей.

— Не забрали, — Ынгу сложила руки утвердительным жестом, так и не выпуская куклу. — Убили. Люди их всех убили. Бельков убили.

Ынгу окинула всех нас взглядом. В этом взгляде были понимание и смертельный, безысходный ужас. Она не орала, не каталась по полу — но, кажется, и ей, и нам было бы легче, если бы она это делала.

— Бельков убили, — повторила она, сжимая куклу, как спасательный круг. — Как бойцов. Будто они в ваших стреляли.

Серый Росчэ, слушавший её, обхватив себя руками за плечи, вдруг изо всех сил пнул пустое ведро. Оно полетело с грохотом. Тихая Юти издала пронзительный чаячий вопль.

— Хватит! — рявкнул Хэдртэ. — Хватит, вы, шедми!

— Плохо, — шёпотом пожаловался ему Сэнра с оттопыренными ушами.

Хэдртэ молча сгрёб его в охапку и прижал к себе. Подошли остальные, встали вокруг, прижались друг к другу, переплели пальцы, Ынгу потёрлась носом о щёку Хэдртэ, Юти спрятала лицо на его груди.

Хэдртэ поднял голову. Фыркнул — и вдохнул, расправляя ноздри и грудь:

— Дышите, младшие. Могло быть хуже.

— Наверное, нет? — тихо спросила Юти.

— Могло, — отрезал Хэдртэ. — Вы ведь живы. И наши бельки — тоже.

Он словно провёл в воздухе резкую черту, отделившую шедми от людей. И за этой чертой, как за стеной, ребята отдышались и опомнились, нехотя разжали пальцы, расцепили объятия, уселись на расстеленный спальный мешок. Хэдртэ взял у подруги куклу, осторожно положил на взъерошенный искусственный мех.

— Наши малыши с ней будут играть. И спать им надо в тепле.

— Я что-то устала, — сказала Ынгу.

— Отдохни, — сказал Хэдртэ. — И продолжим. Там ребята бельков поднимают…

Спустя несколько минут они снова были заняты уборкой. Но черта, которая их от нас отделила, никуда не делась — и её, похоже, чувствовали все.

Мы работали рядом с ними — но не вместе.

А я думал, что это и впрямь ещё не худший случай. Слава небесам, никто из наших не дёрнулся их утешать.

Совершенно неизвестно, к чему бы это привело.

11. Антэ

Вода тёплая. Тёплая и гладкая, как шелковистый нерпичий мех. Обнимает, как сестра.

Океан, Океан… наш Океан. Именно сейчас, спускаясь в водяной портал убитой станции, я чувствую особенно сильно: Океан — наш старший брат, убережёт, сохранит, спасёт, Океан — безграничная доброта и щедрость. Даже больше, чем мы думали всегда.

Признаться, мне не могло прийти в голову, что люди не обследовали водяной портал. Если следовать здравому смыслу, это первое место, которое они должны были обшарить особенно тщательно. Кажется, Лэнга тоже так думал. Логично. Их интересуют технологии моего народа, мой народ адаптировал технологии к Океану так же, как крылья птицы адаптированы к воздуху, люди это знают. Что там было-то, на берегу… Метеостанция? Обсерватория? Нет, обсерватория — дальше, севернее. Что-нибудь, связанное с биотехнологиями? Нет, вряд ли: это уже оборудовали бы прямо в Океане, так удобнее.

В любом случае, главное — под водой.

А люди — вовсе не дураки, в особенности если дело касается грабежа. Как они могут упустить такую возможность? В особенности если неявная причина войны — именно Океан Второй, если им нужен наш новый Океан…

Но этот парень, Бэрей из Лэхи, Бэрей с Запредельного Севера, явно понимает людей лучше, чем мы с Лэнгой вместе.

— Это не глупость, — говорит он. — Это другая психика. Есть вещи, которые тяжело принять во внимание. Когда я общаюсь с людьми, тоже всё время спотыкаюсь о вещи, которые тяжело принять во внимание. Например, то, что люди никогда не взрослеют, они всегда — до Межи. И я думаю о мотивах поведения взрослого — а надо думать о рывках гормонального фона, как у детей. А людям сложно держать в уме, что мы существуем в двух средах.

— Не обольщайся, — ворчит Лэнга. — Очень может быть, что мы найдём там обломки и трупы. В глупость врагов я не верю.

Лэнга даже, кажется, в белом пуху был абсолютным пессимистом. Но в данном случае он ошибся.

Проход до самого океана не завалило, я понимаю это сразу, как мы погружаемся в воду: вода давно унесла частицы топлива, ракетную гарь, все следы войны. Конечно, с тем же успехом она могла унести и человеческие следы — но мне так не кажется. Ну да, глупо-глупо, но интуиция твердит: здесь, на нижнем этаже и в портале, никто не умер, а ещё здесь не шастали чужие.

Фонарик Алеся даёт довольно мало света, но его хватает. Мы с Лэнгой, после недолгих поисков, находим запасную энергетическую жилку, срываем пломбы — и солёная океанская вода сама заливает аварийные аккумуляторы, пустив ток. В уютном голубоватом свете мы видим галерею нижнего этажа, которая раньше была сухой, и портал, ведущий через коридор в скале к океану.

На входе в портал, само собой, стоит фильтр — но ведь его не меняли четыре года… Нижний этаж обжили обитатели океана, сумевшие пробраться сквозь поры фильтра. Стены затянул налёт водорослей; на полу кое-где даже проросли молодые губки. Нам то и дело попадаются небольшие рыбки: видимо, они пробрались сквозь фильтр ещё мальками, а уже внутри нашей станции подросли на водорослях и всяческой крохотной живности, сделавшей воду мутной и зеленоватой. Бурый краб шарахается в тёмный угол от света. Но людей здесь точно не было: никаких следов их присутствия.

Автоматика, открывавшая портал дистанционно, не работает. Мы вручную отодвигаем фильтр, поднимаем ставень — и оказываемся в океане.

Здесь куда холоднее, чем в коридоре под скалой, зато фонарик совсем не нужен: океан освещает, пробиваясь сквозь толщу воды, ослепительное весеннее солнце. Мы отлично, в деталях, видим огород, который разбили наши братья и сёстры.

Огород зарос; роскошные багрянки — желейного и сахарного сорта — колышутся длиннейшими бурыми и красноватыми лентами, пряные «хвостики» превратились в целые «хвосты» и заглушили нежный ниточник. На шершавых валунах растёт что-то, очевидно, местное, необычное и очень красивое: фестончатые золотисто-зелёные слоевища. Рядом с самым большим камнем в грунт вбита пластиковая арка с привязанным шнуром; узлами, видимо, написано, как называется этот сорт и когда его собирать, но шнур зарос мелкими ракушками и дикими водорослями, и надпись уже не читается.

Чуть поодаль из дна торчат решётки, на которых обычно выращивают хэггову гриву — но они почти пусты: нашу гриву съел какой-то местный любитель водорослей, особенно богатых белком и йодом. Зато дно у решёток усеивают губки, а на скальной стене вокруг шлюза, ведущего в ангар, завелась громадная колония мидий. Лэнга отламывает ракушку и показывает мне: шедийские полосатые мидии, адаптированные нашими генетиками. Прижились, как дома.

Шлюз закрыт — я толкаю Лэнгу в плечо и щёлкаю: «Обломки и трупы?»

Лэнга фыркает, как нерпа: «Мы ещё не вошли».

Автоматика не работает; видимо, аварийная жилка сюда не дотягивается. Открыть шлюз снаружи мы не можем и пробираемся внутрь через причал. Выныриваем рядом с бортом катера: в ангаре по-прежнему есть воздух. Застоявшийся, пахнущий сыростью и гнилью — видимо, без присмотра забились вентиляционные ходы, а насосы уже давно никто не запускал — но это воздух, и мы рады: не хочется подниматься на поверхность. Правда, снова нужно включить фонарик — но это уже сущие мелочи.

Мы поднимаемся в ангар — и мой вечно хмурый брат сияет. Он даже обнимает меня от избытка чувств — чего с ним не случалось с тех пор, как у него начала пробиваться грива.