Семя скошенных трав

Тем временем мы — я, Алесь, Аня Потоцкая и Аня Голуб, Баграмян из КомКона и этнограф Женька Шейнин — пытались добиться разрешения общаться с теми шедми, которые до начала войны работали на Земле, с теми, разумеется, кого не обвинили прямо в терроризме и шпионаже. Нам всем казалось, что мы можем узнать от них что-нибудь настолько важное, что позволит прекратить это безумие. Военные флегматично отвечали: «Не сегодня. Мы не закончили».

Вот и получилось, что я всё равно работал в архиве — ну и с документами Кранца. А Алесь перестал улыбаться, как кинозвезда — и уже не спорил, если я заикался о Конторе и непонятной силе, которая всё портит. С военными мы не ладили. На пределе зрения всё время маячили какие-то комконовцы, у которых допуск, кажется, имелся. Но ни у кого из наших его не было.

И я думал, что нас оставили тут болтаться, как букет фиалок в проруби, потому что мы — самые лопоухие. Алесь лучше понимает шедми, чем нас самих. Я вообще ничего не понимаю. Две Ани — этнографини со специализацией по детству и детям, одна — педиатр, вторая — педагог, наши главные кадры по белькам. Для них война — просто тёмный ужас, этакий ядерный гриб во всё небо, они даже не пытаются судить о происходящем. Рубен Баграмян всё время молчит, не знаю, какой тут резон. Женька ещё бестолковее, чем мы все. Добрый, чувствительный остолоп, главная ценность — способности к языкам, а по части прочего, как любил говорить Вадим Александрович, двоечник…

А вокруг нас между тем творилось зло. Растекалось по всему нашему миру, как газ без запаха. А мы по дурости своей никак не могли разыскать щель, откуда оно просачивается.

Вера переселилась жить в студию ВИДа. Её голос стал голосом воюющей Федерации, но наши вещали на всю Землю. Мы с ней почти не виделись, она мне только звонила. Счастье, что не твердила «меняй специализацию» — я ей ужасно благодарен: эту фразу мне говорили все. Мама говорила каждый день; дома стало нестерпимо, и я переехал в общагу КомКона.

Прошло несколько ужасных месяцев. Мы тыкались, как неприкаянные, нас гоняли от инстанции к инстанции. Я уже сомневался во всём, я думал, что всех работавших на Земле шедми давным-давно убили, а нас просто водят за нос. Пропаганда, особенно из Штатов, уже перешла все границы: она превратилась в сплошной поток кошмарного и злобного вранья, но в титрах любого видеоопуса непременно шло сообщение, что он либо документален, либо сделан по материалам земной разведки. Эти пометки придавали особую пикантность всему показываемому бреду.

Штатовскую пропаганду распространяли все, кому не лень: считалось, что она самая точная и объективная. Наши по части чуши сильно отставали, время от времени в сообщения ВИД-ФЕДа даже просачивалось что-то похожее на правду — но оно так дико выглядело на общем фоне, что тут же объявлялось чуть не предательством человечества.

В один из немногих свободных дней Веры мы всё-таки встретились — и она зазвала меня в кино на новый фильм. Мы хотели вспомнить старые времена, милую довоенную жизнь, но не получилось. Фильм попался про события на Океане-2, штатовский, успевший собрать пяток престижных наград, а в Сети ему устроили овацию. Речь шла о сражении за их станцию. Когда покупали билеты, у меня появилось очень поганое предчувствие, но было не отказаться, потому что Вере хотелось немного развлечься. Только я уже не питал иллюзий. Даже хотел взглянуть, что они сделали с материалом — ну, с этнографической точки зрения, что ли.

Фильм впечатлял. Он покрыл все наши агитационные ролики, как бык овцу. Снято было очень масштабно и дорого; декорации ничего общего с Океаном-2 не имели, там были красивые тропические пейзажи — но это, сравнительно, пустяки. Рассказывалось, конечно, о героической борьбе наших с чудовищами, как и полагалось… но эти чудовища ни с какого бока были не шедми, хоть гримёр поработал просто прекрасно.

Меня поразило, что Вере понравилось.

— Нет, Юль, я не говорю, что это документальное кино, — говорила она страстно, — но ведь по идее — всё верно! Они нас атаковали: штатовцы — тоже люди. Была эта кошмарная бойня. Потом туда прибыли войска с обеих сторон… А без надежды — как же возможно? Конечно, в военном кино, да ещё агитационном, не может не быть надежды на скорую победу.

Я её обнял, сказал ей в макушку:

— Верка, понимаешь, того, что они тут показали, вообще не могло быть. Ни при какой погоде.

— Гротеск, — Вера пожала плечами. — Окарикатурено, чтобы заострить…

— Солдаты-шедми, которые жрут человеческих младенцев. Орущих. Живьём. Отличная карикатура.

— Мотивирует. Зал дышать перестал.

— Одна беда: шедми мяса-то не едят. Усваивают его очень тяжело. Питаются рыбой, моллюсками, грибами, растениями. Мяса в их рационе — самая малость. В ритуальной кухне. И уж точно не сырое. И точно не человеческое. Уж не говоря о том, что не было на Океане-2 человеческих детей. Там военные базы были.

Вера рассмеялась.

— Юльчик-котик, да какая разница! Просто… ну… красивый кадр.

— А эти изнасилования толпой — сперва девицы-врача, а потом этого солдатика? Нормально, по-твоему? Точно не чересчур?

Вера поморщилась:

— Перегнули немного. Противно… но, в принципе…

Я её взял за плечи, легонько встряхнул, заглянул в глаза:

— Верка, этого вообще не может быть! Даже теоретически. Я же тебе уже говорил: у шедми — антипубертат! Они спариваться начинают, как только перелиняют, рожают с пяти-шести до четырнадцати — ладно, сейчас у них медицина, то-сё, под присмотром и со стимуляторами — и семнадцатилетняя родит, хоть и тяжело. Но потом — всё. У них гормоны перестают выделяться, гениталии атрофируются. Это называется — Межа, Граница взрослой жизни. И вот как, как их солдаты, взрослые мужики, в принципе смогли кого-то изнасиловать?! Им просто нечем! К такому возрасту, какой в этом фильме показан, у них даже складка, в которую втягивается пенис, частично зарастает!

Вера посмотрела на меня беспомощно и растерянно:

— Да, точно… ты же говорил когда-то… только я, понимаешь, забыла. Как-то закрутилась — и забыла. Знаешь, у меня же всё время вагон работы, мне слишком часто приходится читать в прямом эфире, ролики эти, озвучка… Мне мертвецы в невесомости уже снятся, Юлька…

Ну что я мог ей сказать…

А на Новый год нам сделали подарочек. «Концлагерь» на Эльбе, который официально назывался «спецбаза Ш1-24а». И туда срочно вызвали Алеся и обеих Ань, плюс ещё кого-то из КомКона — а этнографам сперва не давали допуска.

Мне было жутко и тоскливо, потому что мой куратор улетел, а я остался один на один со всем паршивым, что происходило вокруг. Я чувствовал себя совершенно беззащитным. Наверное, на поле боя и то было бы легче: там, по крайней мере, у тебя в руках оружие и ты можешь его применить — а тут даже непонятно, где враги, враги ли они на самом деле и можно ли хоть кому-то доверять.

Вдобавок всё время звонила мама и убеждала, что мой гражданский долг — работа ради победы. Ей, наверное, было ужасно стыдно перед всеми, что её сын — специалист по шедми — никак не помогает военным, а мог бы. Иногда она так и говорила: «Юлька, ты должен, наконец, понять: будущее всей нашей цивилизации поставлено на карту, это всех касается. Может случиться самое ужасное, если специалисты будут отсиживаться…» — и дальше шёл поток рассказов о зверствах, которые показывали по ВИДу.

Разубедить я её не мог: мама была свято уверена, что я — наивный растяпа, который ничего не знает. А я видел, как пропаганда крушит всё на своём пути, превращая остатки разумной человечности в золу; даже рекламные паузы превратились в пятиминутки ненависти. Ложь уже зашкалила за все мыслимые пределы. Включал ты ВИДпроектор или кофеварку — моментально получал на голову целое ведро вранья, даже из вежливости не приправленное правдой.

Я пытался найти в сетевых библиотеках отличную книгу Кранца «Шед: синий-синий Океан», но её нигде не было или доступ оказывался ограничен. Тогда я стал искать монографию Шалыгина «Этикет и ритуалы шедми. Вода и берег» или милую, почти художественную книжку Вадима Александровича Майорова «Сердечко Хэталь», написанную, скорее, для подростков — но ничего не находил. Я прочёсывал Сеть самым частым гребнем, менял запросы, в конце концов перешёл к книжкам, которые рекомендовали на нашем факультете, к монографиям Хейфица, Антонова, Старка — но всё было запаролено и требовало особого доступа, а доступ Этнографического Общества признавался недостаточным.