Семя скошенных трав

Как дико просить помощи у врага.

Как дико просить помощи у врага, с которым нельзя договориться.

На что мы все рассчитываем?

И хуже всего — не отвязаться от мысли: «Кэно был прав. Кэно был прав. Кэно был…»

А, глубина глубин! Бездна мрака!

На связь выходит новый человек: с ним я ещё не разговаривал. Меня… сказать бы «смешит», но нет, пожалуй, только удивляет его безволосая голова. Смеяться у меня нет сил — как бы комично человек ни выглядел. Я лишь отмечаю: словно мальчишка до Межи с неожиданно постаревшим лицом.

Мелькает мысль: «Они что, специально это делают? Намеренно изображают милых деток, будучи взрослыми? Или у них случайно выходит?» — но было бы полным безумием об этом спрашивать.

Мы разрешили людям визит. Одному постарше, двоим — моложе.

Первый молодой, хоть перешёл Межу и не вчера, собственное лицо совершенно не контролирует, как едва перелинявший. Мы ему противны, он нас ненавидит — и делает всё возможное, чтобы каждый из нас заметил все сложные движения его души на его розовой физиономии в красных пятнышках.

Второму молодому человеку с густой и красивой, почти нашей гривой, плохо. Я с удивлением понимаю, что плохо ему — за нас: он молча разглядывает наш погром, пустые стартовые стенды, машины с которых ушли в вечность, копоть, кровь и гарь — и очевидно чувствует боль. Знакомую нам боль. Я не изучал реакции людей, но даже для меня несомненно его мучительное сопереживание — именно нам. Не из хладнокровных убийц, да.

Мелькает мысль, что не все другие убиты.

И поражает способность одного живого существа понимать, что чувствует другое.

Я невольно вспоминаю, как близ нашего пляжа в Хыро из расщелины в донной скале на меня смотрел перепуганный осьминог. У моллюсков нет мимики, да и морды, на которой она могла бы быть — не было и выражения, но я непонятно как осознал в его взгляде тяжело объяснимую разумность и вдруг почувствовал его страх, как собственный. Между мной и осьминогом установилась странная связь. Тогда я в последний раз в жизни охотился на его сородичей.

Человек понятнее, чем осьминог. Но в трещине между камней сейчас, похоже, сижу я.

А безволосый отлично говорит на том варианте языка Срединного Архипелага, который всегда используешь, если не знаешь, откуда родом собеседник. Он не делает ошибок, произносит звуки очень чётко, но строит фразы странно и забавно: так церемонно, будто как минимум собирался обменяться с нами бельками и договаривался о Дне Обмена. Подчёркивает слова «брат», «родичи» — будто хочет сказать, что это для него больше, чем формула вежливости. И поминает Хэталь. Знаком с культурой.

От человека — уже не ждёшь.

Он бы рассмешил меня, если бы у меня были силы смеяться. Он даже невольно располагает к себе — как профессионал, мой коллега-лингвист. Я успеваю подумать, что общение с носителем языка — отличная практика. Что хорошо бы поговорить с ним по-русски. Военный лингвист в попытках вспомнить прошлое — какая ирония.

Перехваты и дешифровка — и то уже прошлое.

Хорошо ещё — не присутствие при допросах. Я слышал, наши слишком многому научились у людей. Это омерзительно. Мне повезло не участвовать в этом.

Но уже неважно.

Я говорю не с бойцом людей — с коллегой. Это — чудо, но не самое удивительное.

Удивительнее, что люди привезли с собой подарок.

С ними — отличный педиатр из Коро, тот самый, чью книгу мы искали в нашей информационной базе. У нас не было никакой подходящей еды, и мы запустили в синтезаторы его знаменитую смесь для вскармливания бельков — чтобы покормить их перед анабиозом. Отличная получилась смесь, надо сказать… Бездна, мёртвая бездна! — та кормёжка второпях, когда детей слишком много, они перепуганы, взвинчены, голодны, а нас — непозволительно мало, и мы боимся за них, вымотаны, не спали по несколько суток, но надо торопиться-торопиться-торопиться…

…их зов похож на вопль: «Станция „Форпост-8“, ответьте транспорту „Западный ветер“! У нас на борту эвакуированные с Шеда дети, не менее пяти тысяч, готовьтесь принять. Вы можете нас принять?!»

— Мы можем, — шепчет Гэха, гладя пальцами клавиатуру. — Мы можем, родичи, милые. Вы их только довезите живыми до нас, а мы — примем. С ними — Хэталь.

Мы можем. «Форпосты» для войны второпях переделывали из «Приютов», станций, которые строились как временные эвакуационные пункты — сейсмическая обстановка на Шеде становилась всё тяжелее и опаснее. На этот случай станции оснастили громадными криокамерами — а для войны мы их не использовали. Вот, пригодилось…

— Еды нет, регенерация еле тянет, — говорит Кэно. Его ноздри сузились, будто он хочет сэкономить кислород станции для детей. — Братва, готовьте анабиозные капсулы. Доктор Хао, слышишь? Найдём столько рабочих капсул?

И Хао откликается из госпиталя:

— Будет, я сделаю. Я обесточу диагносты, оба, ладно? Малый информаторий переключу в экономный режим… Оуф, брат, всё равно можем задействовать приблизительно четыре с половиной тысячи. Результат тестирования — так себе, нельзя же использовать проблемные… и энергии на пять всё равно не хватит.

Кэно открывает перед собой схему энергоснабжения станции; Нуту остановился рядом, заглядывая ему через плечо. Хоада окликает его с поста инженера:

— Командир, может, стартовые блоки отключим тоже? Всё равно у нас полтора истребителя осталось — ну их в бездну.

— Ракет нет, — мрачно сообщает Лэнга. — Лучше отключить ракетные шахты и вспомогательное оборудование. А то мы — как на льдине нагишом… Оставь мне истребитель, брат. Хоть один. Если что — мне хватит, — и ухмыльнулся так, что ни у кого сомнений не осталось: и Лэнге хватит, и людям хватит. По самый зоб.

Кэно откидывает чёлку: принял решение. Включает общее оповещение.

— Братва, слушать. Мы принимаем на борт эвакуированных детей. Чтобы обеспечить криокамеры, нам придётся отключить весь ракетный комплекс — всё равно ракет нет. И первый, второй, четвёртый и шестой стартовые блоки для истребителей. Выполняйте.

— Если атакуют — отбиваться чем будем? — спрашивает Дгахоу из обсерватории. — Бивнями или проклятиями?

— Чем придётся. Выполняйте, — режет Кэно.

Через несколько мгновений мы слышим радостный голос Хао:

— Есть энергия для пяти тысяч! Готовлю еду для малышей.

И воздух вокруг нас теплеет. Братья разжимают ноздри, их мышцы оттаивают от ледяного напряжения. Мы справились.

— Станция «Форпост-8», ответьте транспорту «Западный ветер»! Мы подходим!

Мы встретили их так нежно, как смогли. Приняли в гамак силовых линий — как в пену прибоя. Чтобы не тряхнуло при стыковке. Дети.

И к шлюзу побежали все, свободные от вахт.

Дети.

Глубина глубин.

— Принимайте! — выдыхает командир транспорта. — Мы их разделили на двадцать групп, чтобы вам было легче размещать. Бельки — с самыми старшими, мы их так брали на борт. Сразу за нами должен был взлететь «Ледяной воин», так что готовьте места в криогенном отсеке.

— У меня нет места, — говорит Кэно, темнея лицом.

— Надо найти, — шепчет капитан транспорта тоном шамана, заклинающего стихию. — Надо. Больше они ни до кого не доберутся.

Кэно зажмуривается, закрывает ноздри и несколько секунд так стоит — потом медленно вдыхает, будто вынырнул из глубины тяжёлых мыслей.

— Так. Брат, скажи сопровождающим: первыми примем старших с бельками. Пусть помогают укладывать малышей, — и поворачивается к нашему оповещателю. — Хао, где у нас самые надежные камеры? С оптимальной подачей энергии? В левом секторе? В центре?

— В центре, — отвечает Хао озадаченно. — Почему ты…

— Принимаем детей, — приказывает Кэно. — Укладывайте самых маленьких по двое. Экономно. Нам могут привезти ещё детей, на них должно хватить капсул.

— Рискуем, Кэно, — тихо говорит Хао.

— Выбора нет, сестричка, — Кэно пытается улыбнуться. — Всё. Принимаем на борт. Иди туда, посмотри бельков. Может, кому-нибудь требуется помощь.