Семя скошенных трав

Это пронеслось в его мыслях гораздо быстрее, чем возможно сказать — и я слышу, как паника дрожит и горит в его мозгу. И ненависть — ко всем, к «ним», кто преследует его, к Саиду, даже, кажется, к нашим детям. Страх и ненависть измучили его.

— Дорогой, мне не нужны деньги, — говорит Саид. — И твоя жизнь тоже.

— Тебе нужны дети шедми! — летит из разума человека Сю, пошедшего вразнос. — Я понял, всё понял, но они, наверное, давно мертвы! — и вдруг под страхом и ненавистью я слышу полустёртые слова. — Он был похож на моего Чипа, этот мальчик… я его убить не мог… — а под этими словами ещё что-то неразборчивое и непонятное, про женщину, которая ушла от человека Сю и не разрешает ему даже переписываться с сыном.

— Дорогой, соберись, — говорит Саид. — Успокойся. Мне не нужны те дети. Мне нужно другое. Вспомни, что ты сделал, чтобы спасти этого мальчика. Если ты расскажешь, я помогу тебе…

— Мне не нужна помощь! — перебивает человек Сю панической мыслью. — Ничего не нужно, оставь меня в покое!

— Хорошо, — говорит Саид. — Ты расскажешь, как спас детей, и больше никогда обо мне не услышишь.

— Был шторм, — вспоминает человек Сю. — Я открыл блок и велел им пройти под камерой, ведущей к центральному шлюзу, а потом вернуться с другой стороны, по техническому коридору, где камер нет. Потом отпер технический отсек и открыл сток для отработанной воды. Фильтры упругие, их можно отодвинуть. Взрослый человек не протиснется, но ребёнок… вдобавок, они умеют надолго задерживать дыхание.

— Они выбрались через сток? — спрашивает Саид.

— Да, — говорит человек Сю. — Но когда началось расследование, все решили, что они прошли через КПП. И мне, и охранникам все нервы вымотали, нас мурыжили целый месяц, но охранники просто курили травку, а я стоял на том, что проспал. Просто проспал. Ничего не знаю. Проспал. Я обманул полиграф, потому что внушил себе, что проспал. Мне было так страшно, что я стал убедителен, очень убедителен. Нас просто вышвырнули на улицу, но оставили в подозрении, следят, следят за мной — и я уверен, что за теми придурками тоже следят… если бы я знал, чем всё это кончится! Я никогда, никогда не стал бы тягаться с системой, я — сентиментальный идиот, никакой инопланетный мальчишка не стоит таких пыток…

— Спасибо, Стюарт, — говорит Саид и заканчивает разговор.

Призрачная комната человека Сю исчезает.

— Рано, — говорит Джок. — Этот слизняк должен был рассказать подробности. Нам нужна схема станции…

— Оставь, — говорит Шерли. — Не такой уж он и слизняк. Он сделал всё, что мог.

— Не могу понять, о чём это вы, дорогие, — говорит Саид и хмурится. — Стюарт — не слизняк, а герой. Осознайте: никто его не просил, не покупал, не заставлял, он помогал сам — и он жизнью рисковал ради наших детей. Я дал координаты связным в Штатах. Наши помогут ему прийти в себя. Он прошёл через ад, его душа ранена — а раненым в тяжёлых боях мы оказываем любую помощь, какая потребуется. Быть может, мы ещё увидимся на Океане Втором.

Джок виновато ухмыляется. Бобби наклоняет голову:

— Он впрямь герой, но так жаль, что он не может дать более точную информацию…

— Связь плохая, — говорит Саид. — И очень много блоков, мешают настройке… но кое-что я вытащил из его разума. Больше ничего не мог взять — страх всё стёр, он пытался всё забыть…

— Люди, — говорю я, — послушайте меня. Экхельдэ уже достаточно большой, чтобы вам помочь, и он ничего не скроет. Он всей душой хочет спасти братьев и сестёр. Я завтра предложу Экхельдэ раскрыть для тебя разум, Саид. Может, это будет полезнее, чем разум человека Сю.

— К инопланетянам я ещё никогда не пытался напрямую подключиться, — говорит Саид. Я слышу сомнение в его голосе. — Это же не общий визуальный образ из памяти вытаскивать… хотя… Знаешь, дорогая, может, ты и права.

— Если не получится, мы придумаем другой способ, чтобы вытащить память наружу, — говорю я. — Он расскажет. Нарисует. Он пойдёт с воинами и покажет на месте. А я буду с ним. Он уже за Межой, он мужчина — и он сделает всё, что нужно. Он мой младший брат, я за него ручаюсь.

Люди молча потрясённо слушают меня. Никто не возражает.

23. Экхельдэ

Я плохо сплю. Снятся сны.

Я говорю Тари:

— Старшая сестричка, скажи, есть лекарство от снов? Чтобы просто спать? Как нырнуть в темноту и тепло, а потом вынырнуть?

Она обнимает меня, нюхает, как белька: нюхает ноздри, за ушами, виски… мне щекотно, я улыбаюсь. Беру её ладонь, прижимаюсь лицом, как к ладони родной сестры.

Впрочем, она родная. Все шедми — один клан. Одна кровь. Теперь — особенно.

— Такие лекарства есть, брат, — говорит Тари. — Но бойцам, пилотам и всем прочим, кому на следующий день нужна ясная голова и верность руки, их лучше не принимать. Они замедляют, убаюкивают разум — и тело тоже немного замедляют. Если сны невыносимы для тебя, я дам лекарство. Но тогда ты не сможешь участвовать в боевой операции: ты будешь медленный и тебя убьют враги.

Я молчу. Думаю.

— Реши, — говорит Тари. — Ты на Меже, но твоя грива ещё не отросла. Ты пока не взрослый, поэтому — как прикажу тебе рисковать собой? И отказать, когда ты просишь помощи, я тоже не могу. Захочешь — останешься в безопасном месте, захочешь — примешь лекарство. Выбор — твой.

От её ладоней пахнет тёплой галькой с нашего пляжа в Гэохоу, на Берегу Клыкобоев. Я смотрю ей в лицо.

— Я уже давно решил, сестричка, — говорю я. Чуть-чуть улыбаюсь. — Считай, что я прошёл настоящую инициацию, через смертный страх, как в давние времена. Просто, знаешь, тут ведь нет рачков, чтобы вживить их под кожу. В скулы, как у древних воинов.

Тари улыбается в ответ. Сводит ладони, переплетает пальцы — я вижу согласие и похвалу.

— Я не сомневалась в тебе, брат, — говорит она, и меня осеняет: Тари же не говорит «маленький брат», она обращается ко мне, как к взрослому.

А взрослый не должен бояться снов, даже если они отвратительные.

Тари приходит в нашу каюту, когда наступает ночь. Садится на жёсткий пол каюты, поджав под себя ноги, и напевает тихонько: «Хэ-лэйа, уходи, пурга, уходи, метель! Вы накрыли мир снежной шкурой — и будет с вас. Пусть придёт покой, пусть вздохнёт прибой — Океан убаюкает нас с тобой…» — на древнем-древнем языке Атолла, совсем как наша с Мыиргю старая наставница… И мне странно: острый лёд внутри тает, но ноздри почему-то сжимаются сами собой.

А Мыиргю всхлипывает и продолжает:

— Хэ-лэйа, рыболовы спят, осьминоги спят, рыбки-полосатки скрылись в норках и тоже спят. Только очи предков глядят с небес, чтобы нас защитить от дурных чудес…

И сестрички из Дхэн тихонько напевают без слов себе под нос, потому что слов не помнят, а Шейихай просто роняет голову на спальный мешок и засыпает, мгновенно и крепко: его песенка впрямь убаюкала.

Он — совсем малыш.

Таким, как он, вообще не полагается чего-то бояться. Им полагается только радоваться — тому, что они уже почти Между, что у них наступает пора под радугой, что весь мир яркий и весёлый. А у них всё украли — и радугу тоже.

Я думаю об этом — и мне больно от мыслей, я думаю, что не смогу спать, но засыпаю, сам не знаю как.

Мне снится орбитальная станция у Океана Второго, класса «Остров». Мы с Мыиргю собираем маленького робота для чистки аквариумов — наш собственный прототип, мы сами его придумали. Всё проверено и перепроверено — завтра мы пустим его в аквариум с багрянкой. Если он справится — нас похвалят наставники, нам разрешат синие комбинезоны персонала станции.

А пока мы в белых. Мы — бельки Простора. Ученики. Только пытаемся сделать что-то полезное. Первая весна в космосе.

Мы кажемся себе избранными. Мы носим сердечко Хэталь со звездой. Мы вместе со Старшими строим для шедми мост в небеса — и всё время об этом думаем. И мечтаем о синих комбинезонах — как у Старших и у лучших.

На станции много детей — это ведь понятно. Пилотов, навигаторов, операторов космической техники, астробиологов наши Старшие начинают готовить, как только с них пух слиняет. Мы всегда рядом со Старшими: мы — их продолжение. Мы работаем, мы учимся, мы будем строить для Шеда новый дом. Потому что старый опасен. Мы всегда знали, что опасен. И мы всегда знали, что мы — надежда.