Страница 9 из 26
– То есть, Леля живет с вами?
– Вас это удивляет? Кажется, сейчас это модно, просто жить друг с другом, никак не регистрируя отношения. Гражданский брак – друг молодежи.
– Расскажите про Лелю. – Эгинеев намеренно проигнорировал раздражение, прозвучавшее в ответе Революции Олеговны.
– Про Лелю? – Собеседница усмехнулась. – Думаете, не понимаю, в какую сторону ваши мысли идут? Двое молодых решили избавиться от старухи, которая мешала жить в счастье и согласии, но просчитались, она успела раньше. Пожалуй, в другой ситуации, милый юноша, ваши логические построения имели бы смысл, у меня вполне достало бы духу на убийство – кстати, еще не доказано, убийство ли это – однако вы видите лишь малую часть общей картины. Ладно, охота вам слушать про эту маленькую дурочку, пожалуйста. Расскажу.
– Буду весьма вам благодарен. – Эгинеев чувствовал, как пылают щеки, и опустил глаза: уж лучше рассматривать остроносые, украшенные стразами и шелковыми цветами тапочки Революции Олеговны, чем встречаться с не взглядом. Какой позор!
– Сразу поясняю: имя, фамилию, отчество, дату и место рождения спросите у самой Лели, я к ней в паспорт не заглядывала. Понятия не имею, с какой помойки Роман приволок эту Лелю, но с первого взгляда было видно: девчонка – дура. Совершеннейшая, непроходимая дура. Я еще готова смириться с отсутствием хороших манер, неграмотностью и необразованностью. Представляете, она пребывает в полной уверенности, будто Распутин – это такой сорт водки, а крепостной – тот, кто живет в крепости. – Революция Олеговна гневно фыркнула. – Я, конечно, понимаю, образование – еще не повод, чтобы отворачиваться от человека. Тешила себя надеждой, что у девочки просто не было возможности учиться, и пыталась ей помочь, но милое создание упорно отвергало любую помощь. Учеба – не для нашей Лели, ее интересовали модные тряпки, тусовки, подружки и любовники подружек, при этом лексического запаса не хватало даже на то, чтобы описать новое платье или там, к примеру, сумочку. Вместо слов – мат и сдавленные охи-ахи. У Лели душа состоит из тряпок и сплетен. Я вас еще не утомила?
– Нет, нет, что вы, – бодро соврал Эгинеев.
– Итак, Рома привел Лелю не так давно, пару месяцев… Сейчас сентябрь, верно?
– Верно.
– Значит июль… нет, июнь или конец мая. Помню, жарко было, а она в неприлично коротком сарафане заявилась, прозрачный такой, все прелести на виду. Больше всего меня поразила, что сарафан белый, а белье черное, оказалось – мода такая.
– Как Роман объяснил ее появление?
– Никак. Сказал, что Леля отныне будет жить с нами.
– А вы? Согласились?
– Разве мое согласие что-то значило? Помилуйте, кто и когда слушал нотации престарелых родственниц, все молодые свято убеждены, что те, кому старше тридцати, пребывают в глубоком маразме и не способны мыслить здраво. Да, я могла выставить Лелю за дверь, официально квартира принадлежит мне, куплена на мое имя и на мои деньги… пришлось продать старую, приличный дом, пять комнат, два балкона, высокие потолки… Поверьте, для меня этот вопрос весьма болезнен.
– Зачем тогда продавали? – Кэнчээри насторожился. Вроде бы пустяк, квартира, проданная невесть когда. Но, с другой стороны, где квартира – там деньги, и немалые, а, где деньги, там и мотивы.
– Требовалось оплатить образование Романа. На мой взгляд, подобных денег оно не стоило, но разве ж меня спрашивали? Сначала Маша, моя единственная дочь, бросает дом, учебу, друзей ради какого-то проходимца, убегает тайно, врет, будто к подруге на дачу отправляется, а сама на самолет и к своему… Двадцать лет ни звонка, ни письма нормального, только открытки к Новому году, спасибо и на этом. – В железном голосе Революции Олеговны прозвенели обиженные нотки. – Потом звонок в дверь и здравствуйте, появляется на пороге Ромочка, внук мой с письмом от Маши. Дескать, дорогая бабушка, примите, приютите… Вам я кажусь циничной?
– Нет, что вы.
– Не врите. Терпеть не могу врунов. – Революция Олеговна презрительно поджала губы. – Запомните, молодой человек, никогда не спешите сказать неправду, зачастую ложь оборачивается против человека, ее произнесшего. Впрочем, и правда не всегда на пользу.
– Так что же делать?
– Думать, молодой человек, думать. Это единственный универсальный рецепт. К сожалению, ни моя дочь, ни мой внук не применяли данный рецепт на практике, за что и поплатились. Маша отказывала мне в общении на протяжении двадцати лет, но когда Роме понадобилось получить достойное образование, отправила мальчика в Москву. Да, признаюсь, мне было обидно и неприятно, но Рому я приняла, все-таки родной внук… И Машу я всегда любила, родила поздно, в сорок три… Сейчас это нормально, а в мое время женщина, осмелившаяся в сорок три года родить ребенка выглядела… необычно. Воспитывая Машу, я старалась сделать из нее цельного человека, достойного гражданина великой страны, школа с золотой медалью, институт с красным дипломом, аспирантура, почти готовая диссертация и этот никчемный роман, сломавший ей жизнь. У вас есть дети?
– Нет.
– Повезло. Экзамены Рома провалил. Да и странно было бы ожидать другого, без подготовки поступить в столичный ВУЗ удается единицам. Пришлось платить. Маша соизволила приехать сюда, привезла деньги, устроила Романа в какой-то заштатный университет, но с военной кафедрой, отделение платное, но она наивно надеялась, что на следующий год Роман перепоступит на бюджет. Как бы не так. Ни на второй, ни на третий год пробиться на бюджет не удалось, дальнейшие попытки не имели смысла. Если бы я знала, чем эта учеба обернется… Машу убили.
– Как? – Капитан Эгинеев насторожился. Убийство? Еще одно убийство добавит работы, но возможно, прольет свет на сегодняшнее дело.
– В общем-то это было преподнесено, как несчастный случай, автомобильная авария с летальным исходом. Вероятно, они лишь хотели припугнуть Машу, но не справились с управлением.
– Кто?
– Кредиторы. – Революция Олеговна выплюнула гадкое слово, всем своим видом демонстрируя, что в ее время ничего подобного не было, и в роли единственного кредитора выступало государство, что, несомненно, гораздо справедливее и безопаснее. Кое в чем Эгинеев готов был согласиться.
– Маша заняла деньги. Сначала там, в своем Урчине, это ведь надо было покинуть Москву ради города с таким нелепым названием! Заложила квартиру, потом заложила еще раз, но уже в Москве. Крайне неосмотрительный поступок, Маша не думала, как отдать деньги, а я узнала о долгах только тогда, когда на квартиру заявились господа, почитающие себя хозяевами жизни. Знаете ли, такие бритые головы, квадратные подбородки, и абсолютно тупые глаза. И еще жевательную резинку постоянно жуют, натуральные верблюды, одним словом.
– Быки, – подсказал Эгинеев.
– Что ж, тоже вполне подходит. И вот они заявляют, будто бы Маша должна крупную сумму денег, и требуют отписать им квартиру. Мою квартиру, ключи от которой сам Сталин моему супруг вручал! – При воспоминании о наглом поведении незваных гостей на блеклых щеках Петроградской вспыхнули гневные пятна.
– Естественно, я отказалась.
– Не испугались?
– Молодой человек, в своей жизни мне доводилось сталкиваться со многими проблемами, и, поверьте, меня не испугать угрозами вчерашних школьников.
– Но квартиру пришлось продать?
– Это было единственно верное решение, я всегда отличалась здравомыслием. Господа положили глаз на мою квартиру, считая, что я в том возрасте, когда уже ничего не надо. Сумма, названная молодыми людьми, велика, но квартира стоила гораздо, гораздо дороже. Пришлось расстаться. Разницы хватило, чтобы купить это жилье, и оплатить Ромочке последние два курса.
– Как вы считаете, у вашего внука были причины расстаться с жизнью? – Эгинеев мысленно вздохнул с облегчением – похоже, период старческих воспоминаний закрыт и можно перейти к делу.
– Полагаете, это самоубийство? Вздор. Рома в отца пошел, слабый, никчемный, не способный на поступок, а самоубийство – это поступок, причем поступок с большой буквы. Рома у своего начальства не мог прибавку к жалованью потребовать, а вы говорите самоубийство. Чушь. Леля вам то же самое скажет.