Философия красоты

Не понимаю.

– Ксана. Расскажи. Как все произошло?

Просто. Я хотела стать красивой.

Нет, я не была уродиной – теперь могу сказать с полной уверенностью. Я была обычной среднестатистической девушкой, со стандартной фигурой, стандартным лицом и стандартным желанием стать еще лучше. Талия 60 сантиметров? А у Аньки из нашей группы – 58. Бедра 92 вместо положенных 90. Грудь… Грудь вообще 83, это даже не грудь – недоразумение какое-то. И нос некрасивый – картошкой. С носа-то все и началось. С носа и со Славика.

Славик – мой жених, точнее, он скромно именовал себя бойфрендом, а я мечтала перетянуть его в категорию женихов. Согласитесь, жених звучит куда, как солиднее. Я была напориста, но Славик отшучивался, дескать, разве можно жениться на девушке, у которой нос картошкой? И тогда я решила исправить недоразумение. Сейчас ведь просто: позвонил, записался, проконсультировался с врачом и спустя недельку-другую удивляешь окружающих приятными переменами в собственной внешности. Это мне казалось, что все просто. Славик к идее отнесся с поразительным энтузиазмом.

Клинику выбрали вместе, денег на операцию дал он. Было больно, зато результат… О, казалось, я стала в несколько раз краше. Новый нос был… был… замечательным. Сразу захотелось изменить и все остальное: губы, щеки, уши, разрез глаз. Блефаропластика, липосакция, глубокий дренаж… слова звучали волшебной музыкой для избранных. Мне хотелось много всего и сразу. Славик был только за: ему нравилось наблюдать за превращениями. Думаю, в глубине души он надеялся, что скальпель, силикон и умелые руки врачей вылепят из меня некое подобие телевизионной красотки.

Беда в том, что руки у врачей оказались неумелыми. Или препарат, который вкачали под кожу, чтобы разгладить морщины – хотелось бы понять, в каком зеркале я их увидела – некачественным. Правда, другие врачи, уже потом, говорили, что дело не то чтобы в самом препарате, а скорее в том, что ввели его слишком глубоко. В результате… Относительно результата мнения расходились. Одни считали, что парализовало какой-то там нерв, другие говорили о мышцах, потерявших способность сокращаться, третьи оперировали совсем уж непонятными словами вроде некроза, апоптоза и еще чего-то заканчивающегося на «оза».

Самое смешное: морщины, как и обещано, разгладились, и это обстоятельство позволило клинике отбить мой иск со сноровкой опытного теннисиста. Договор был заключен на удаление морщин. Морщины удалены, а что до моего лица, то… фирма ответственности не несет.

Никто не несет ответственности. Славик, едва взглянув на мою физиономию, быстро собрал чемодан. Вместе с бывшим бойфрендом из дома уехала нефритовая статуэтка голубя – подарок Славика на день рожденья; ручка с золотым пером – Новый год; крошечная, с ладонь копия Роденовской Весны – День Святого Валентина. Больше всего было жаль именно Весну.

Я плакала, я проклинала врачей, пыталась подать в суд и вернуть Славика. Про суд уже рассказывала, со Славиком вышло примерно то же, он вежливо избегал встреч, а потом весьма невежливо попросил больше не появляться. Видите ли, мое присутствие его компрометирует. Дальше – больше. Новая клиника, безумно дорогая, и этой своей дороговизной защищенная от простых смертных. Чтобы попасть туда, пришлось продать квартиру. Мне казалось: вернется лицо, то, старое, стандартное лицо, которое мне так хотелось изменить, и жизнь наладится.

Не вернулось и не наладилась. В клинике я провела почти месяц, но добилось лишь уменьшения размеров опухоли. Ну, и язвы убрали, зато кожа приобрела потрясающий багровый цвет, а вежливый врач разъяснил, что больше ничего сделать нельзя, повреждения чересчур глубокие и восстановить лицо невозможно. Вот так, весь приговор в одном слове.

Невозможно.

Из клиники я вышла в состоянии близком к помешательству. Дома нет, денег нет, жениха нет, подруги тоже куда-то разбежались – кому охота дружить с уродиной? Первое время снимала комнату у бабули, которую больше интересовала моя прописка, чем физиономия. Жить среди людей было невыносимо. Одни тыкали пальцами, другие отворачивались, третьи, наоборот, разглядывали, словно диковинного зверя. А одна мамаша, чье дитя расплакалось, посоветовала мне надеть паранджу. Только я нашла выход получше.

Люди не желают знать уродину? Что ж, мне тоже на них плевать. Очень вовремя вспомнилось старое увлечение: один из моих бойфрендов был диггером, и меня пытался обратить в свою веру, таскал по подземельями, рассказывая истории о сокровищах, призраках и тайнах прошлого. Тогда мне это было не интересно, а теперь вот пригодилось.

Под землей спокойно, под землей тихо и, главное, темно. А еще здесь нет людей, только крысы и толстые, разожравшиеся на городских отходах, тараканы. Под землей тоже можно жить, в облюбованном мною подвале было относительно сухо, тепло – спасибо городским теплосетям – и даже электричество имелось. Портрет Сталина свидетельствовал, что раньше этот подвал использовался в качестве бункера, но после войны о нем забыли. Все, кроме диггеров. И меня.

С диггерами у меня перемирие: я присматриваю за их вещами – места хватает, здесь, кроме обжитой мною комнаты, имеются еще две – а они не лезут ко мне. Они ничего ребята, понятливые. Знаю, есть чудаки, вроде меня, которые ушли под землю просто потому, что захотелось.

А у меня… У меня необходимость.

Ник-Ник слушал молча, лицо серьезное, как у директора школы на торжественной линейке, а в глазах туман. Они больше не зеленые, а мутно-мутно серые, как вода в здешних трубах.

– Значит, это из-за операции?

– Да.

– А что тебе кололи?

– Не знаю. – Карту на руки мне не выдали, когда же дело дошло до суда, ну, почти дошло, выяснилось, что медицинская карта волшебным образом испарилась. В регистратуре клялись, будто бы карту забрала я, приводили свидетелей и даже ведомость с моей подписью – выглядело очень похоже. А тут еще договор всплыл, который я подписала, соглашаясь на операцию. Относительно лекарства врач утверждал, что под кожу ввели безобидный и безопасный силикон. А я сама – дура безмозглая – нарушив предписания, отправилась домой и подхватила в нестерильной квартире неизвестную инфекцию.

– И в самом деле дура, – заявил Ник-Ник. – Такие операции нужно делать только в очень хороших клиниках, а ты полезла черти куда, а теперь винишь всех вокруг. Дуры вы.

– Кто мы?.

– Бабье. Летите за модой, меняете шкуру, как камбала окраску. Сегодня мини, завтра макси, послезавтра блондинки, через два дня брюнетки, потом рыжие с сережкой в пупке, или вообще бритоголовые с тату на затылке. Вот где у вас мозги?

Тут я обиделась. Какое право этот холеный, ухоженный тип с маникюром и кожаным бумажником имеет судить меня? Да и вообще женщин? У меня имелась подруга, обожавшая пирсинг, в одном ухе у нее было четыре серьги, во втором – пять, в губе две, а еще в брови, на языке – или правильно будет сказать «в языке»? – и в пупке. В последнюю нашу встречу она мечтала проколоть сосок и хвасталась новым перспективным любовником. А данное обстоятельство говорит о многом.

Злость пошла на пользу: за час я доделала задание, отослала в контору и даже начала прикидывать варианты на следующее.

Наблюдать за ней было интересно. Прямая спина с двумя горбиками – лопатки норовят проткнуть тонкую ткань свитера – пучок волос на затылке, острые локти, длинная шея и полная, абсолютная сосредоточенность на деле.

Ник-Ник понятия не имел, чем она занимается – по монитору скользили разноцветные пятна, которые сменялись таблицами или графиками, или и вовсе исчезали, уступая место цельному изображению. Рассмотреть его не удавалось, да Аронова изображение не интересовало. Его увлекла сосредоточенность Ксаны. Ник-Ник готов был поклясться, что в данный момент времени она не помнит ни о своей внешности, ни об обстоятельствах, загнавших ее в подземелье, ни о разговоре с Ник-Ником. Целеустремленность потрясала. Достойное качество, если этой девочке показать цель, то она ее добьется.