Семилистный клевер

В носу вдруг защипало. Эдвард облизнулся, и на языке осел солоноватый привкус.

— Вообще-то, я думал о том же, — тихо сказал он, подойдя к Огненному вплотную.

Эдвард бросился к нему в объятия и только прижавшись к груди, услышав стук чужого сердца, окончательно убедился, что Рой жив. Огненный вздрогнул, когда он случайно задел раненую руку. Эдвард понимал, что глупо думать, будто Рой может исчезнуть, если его не держать, но не мог по-другому.

Они сидели так, пока на улице совсем не стемнело.

— Я так испугался, — вдруг вырвалось у Эдварда. — Он так на тебя выскочил, так выскочил! И эта алхимия, а там ещё и дождь…

— Тихо, тихо. Он больше никого не достанет.

Эдвард сделал длинный вдох.

— Правда?

— Слово алхимика.

Эдвард отстранился и посмотрел ему в глаза.

— Вы уже закончили «не разбираться»? — вдруг раздался из-за двери голос Альфонса.

— Ал, ну ёкарный бабай! Ты всё слышал, да?!

— Не всё, — показавшись на пороге, возразил брат. — Совсем немножко. Мы тут с Ризой в кафе на первом этаже сходили, во-от…

Фыркнув, Эдвард с размаху плюхнулся сбоку от Огненного. Рядом мог поместиться ещё один человек, но Альфонс глянул на него с таким недоумением, словно он занял всю кровать, растянувшись звёздочкой.

Брат предпочёл кровати табуретку, которую подтащил ближе.

— Я просто подумал, мы ж все там не поместимся, — объяснил Альфонс, повернувшись к Ризе.

— В смысле не поместимся? — Эдвард завалился на спину, раскинул руки в стороны, измеряя расстояние, и снова сел. — Да всё мы тут поместимся, иди сюда!

Спрыгнув с кровати, Эдвард подскочил к нему и потянул за руку. Альфонс упирался, но больше для вида, и через минуту они вдвоём взгромоздились по правую руку от Огненного.

— Рой, ты ж не против? — запоздало спохватился Эдвард. — Риза, Риза, иди к нам!

Ночь расползалась за светлыми шторами чернильной кляксой, впитывая, как промокашка, отдалённый гул поезда, смех Роя и мягкий голос Ризы, обволакивая дремотой и теплом.

Где-то заливался трелями соловей.

На часах было восемь вечера.

***

Ночь окутывала Централ сизым туманом. Фонари вспыхивали в нём, как глаза дикого зверя на полуночной трассе, но смертные спешили под них с суетливостью бабочек-однодневок, чтобы спустя пару минут разлететься по кафе, ресторанам и домам с не самой добродетельной репутацией.

Энви наблюдал за ними с высоты пятиэтажного здания, скользя взглядом по светлым улицам, пухлым кронам деревьев в городском парке и белому обелиску больницы. В большинстве палат свет уже погасили, но несколько окон на третьем этаже ещё светились.

Крайняя правая палата принадлежала Огненному алхимику. Верная гончая фюрера сейчас зализывала раны, покалечивший её пустынный шакал находился в тюремной больнице, а за пару палат от него должен был сидеть Багровый Лотос.

Энви лично распорядился, чтобы их держали так близко. Они уже знали друг о друге, и Энви не терпелось увидеть, кто же первым перегрызёт прутья и вгрызётся врагу в глотку.

Людишки внизу мельтешили и мельтешили. Беззаботные, весёлые… свободные.

Энви покосился на густую тень у конька крыши. В самой её глубине гомункулу почудилось движение.

Прайд?

Энви вглядывался в тень секунд с десять, пока за границу тени не выползла крупная бабочка. Люди называли её «мёртвой головой» из-за светлого пятна между крыльями: им оно напоминало человеческий череп.

Энви сцапал её в одно мгновенье.

— Расползалась тут, — бабочка затрепыхалась, но Энви не дал ей вырваться. — Я из-за тебя вспомнил этого теневого уб…

— Опять ругаешься? — послышался за спиной женский голос.

От этого голоса по рукам пробежали мурашки. Одно присутствие Ласт действовало на него, как ударная доза опиума, после которой его вдобавок шарахнули током.

Сестра подошла к нему, постукивая каблуками по черепице. Энви едва глянул на неё и снова уставился на добычу. «Мёртвая голова» сучила лапками и крыльями, но не могла выбраться из-под его пальцев.

— Глаттони не с тобой?

— Он отдыхает, — положив руку ему на плечо, Ласт склонилась над братом, чтобы разглядеть бабочку. — Привыкает к душам нового камня.

Энви щёлкнул насекомое по светлому рисунку на тельце.

— Мне, кстати, тоже новый камень не помешал бы.

— Разве ты не говорил об этом с Отцом?

Энви помотал головой. Каждый раз, когда ему приходилось заикаться о подобном перед создателем, у него пересыхало в горле и немели губы. Отец терпеть не мог, когда кто-то впустую тратил его ресурсы, а Энви чаще всего растрачивал камень по таким мелочам, что и вспоминать стыдно.

— Ну глупый, — вздохнула Ласт, присаживаясь рядом. — Он же знает, на кого ты потратил души.

Приобняв за плечи, сестра притянула его к себе. Энви забурчал для приличия, но не отстранился. Ладонь защекотали крылья «мёртвой головы».

— Сыграешь? — прошептала на ухо Ласт.

— Там внизу толпа музыкантов.

— И ни одного порядочного флейтиста.

Энви неохотно поднял голову.

— Сдалось тебе это нытьё храмовое?

— Энви, ты играешь что угодно, но только не храмовые мелодии. Твои лиорские наставники за голову во время служб не хватались?

— Между прочим, я у них на хорошем счету был, — с недовольством заметил Энви.

Бабочка умудрилась развернуться в руке, и теперь часть коричневатого крыла торчала наружу.

— Не хочу тебя огорчать, но у них явно не было слуха. Твои мелодии всегда полны страсти, а не смирения верующего.

Энви покосился на неё и с усмешкой поинтересовался:

— Как в них может быть то, чего во мне нет?

— Страсть тоже бывает разной, милый. Страсть к удовольствиям, страсть к жизни или деньгам, например. Люди предпочитают держать её в клетках приличий, но у тебя, слава Отцу, таких предрассудков нет… Энви, отпусти бедное насекомое, — прошептала сестра, накрыв его руку своей.

— С чего у тебя сострадание к этой тле?

— Ты запачкаешь флейту, если её раздавишь.

— Как будто это мешает, — фыркнул Энви, но всё же позволил сестре разогнуть кулак. Бабочка тяжело снялась с руки и ухнула с крыши.

— По твоей милости она сейчас разобьётся, — отряхнув от пыльцы ладони, Энви пустил по руке искры. Алые всполохи вытянулись в подобие палки. Ещё через пару секунд треск стих, и он поднёс к глазам горячую от реакции флейту.

Пахло древесиной и озоном.

— Все мы когда-нибудь разобьёмся, — в голосе Ласт послышалась грусть.

Энви развернулся к ней, едва не выронив из рук флейту.

— Ты чего, Ласт? Это смертные пусть о таком переживают! А у тебя есть куча жизней и философских камней! И когти! Да кто вообще посме…

— Ш-ш-ш, — Ласт погладила его по щеке и улыбнулась. — Ты играй, играй.

— Поговори мне ещё о таком, — хмуро произнёс Энви, поднося флейту к губам.

Лёгкий чистый звук влился в майскую темень, разошёлся по ней кругами и почти затих, когда его поддержал другой, затем третий.

Энви прикрыл глаза. Растворяясь в неспешных переливах, он терял ощущение тяжести и тепла, растекался по Централу вместе с песней флейты.

Ему хотелось, чтобы так продолжалось вечно.

От автора

Когда я начинала писать эту книгу на НаНоРаймо, идея крутилась вокруг отношений Роя и мелких Элриков, и я честно не ожидала ни драмы, ни большого размера. Я ожидала чего-то на уровне «Золотой Бабочки», только размером побольше.

А потом история пошла крутить финты. Драма с первых же глав, персонажи и события, которые не планировались изначально, линия с гомункулами, которая тоже стала куда более значимой, и понимание, что одной книгой всё не ограничится.

Для меня Клевер стал важным этапом в творчестве. Во-первых, это первое за долгое время макси, которое я дописала. Во-вторых, здесь я наконец стала нащупывать, какой именно темп хочу, и такая размеренность мне понравилась, хоть иногда это и утомляло. В-третьих, благодаря нему я узнала столько новых вещей, что всех и не перечислить. Могу только сказать, что любовь Роя к специям в кофе перешла ко мне в реальную жизнь :)