Кухонные астронавты

– Расскажешь про экспедицию?

От удивления я даже не понял сразу, про какую.

Сначала рассказ не очень-то клеился. Мне как будто неловко было, не знаю сам, почему. Но внук слушал внимательно, спорить или насмешничать и не думал, иногда задавал вопросы – вполне себе разумные, даже сложные, например, когда речь зашла про SQR-двигатели, так что я понемногу втянулся и будто ностальгические мемуары писал, вспоминая безвозвратно потерянное настоящее. Собственно, про наш полет я сначала почти не рассказывал, остановился на том, как мы вылетели 12 октября с Первого Лунного космодрома в зону старта, где нас ждала «Эволюция», зато много вспоминал про другое: про первые полеты с Эшли на «десятитысячниках», про дальний космос, про наши приключения на разных планетах, да и просто о жизни и людях. Я нашел Ли Вэя и показал его Егору; он предложил помочь найти остальных наших. Сказано – сделано; я рассказал внуку про экипаж, как мы познакомились, как готовились вместе к полету, как перед стартом путешествовали по родным городам, и тут он спросил:

– А на каком языке вы разговаривали?

– На всех, – ответил я. – Сначала только Ойууну приходилось подстраиваться, потому что его саха-тыла кроме сестер Сато никто не знал, но к началу экспедиции мы заговорили и на нем тоже.

Егор помолчал немного и заметил:

– Я тут прикинул: русский, английский, украинский, китайский, японский, немецкий, фарси, сомали, грузинский, иврит, и вот еще этот якутский саха – и что, на всех разговаривали одновременно?

– Ну да.

Я рассказал ему про то, что в нашем мире сохраняется языковая идентичность культур, поэтому все люди у нас – мультилингвы.

– Это как?

– Ну вот, к примеру, есть билингвы: это те, которые с рождения говорят на двух языках в силу социальных или семейных обстоятельств, и оба языка эти для них родные, то есть они не просто свободно изъясняются на них, но и размышляют, причем не всегда осознают даже, на каком именно языке думают в настоящий момент. Мультилингвы владеют на таком уровне минимум двумя десятками языков, кто-то – пятьюдесятью или шестьюдесятью, некоторые свободно обращаются с полутора сотнями. А между четырьмя самыми распространенными – английским, китайским, русским, испанским – лично я переключался совершенно автоматически, не отдавая себе в этом отчета. Крайне редко, но встречаются те, кто знает меньше трех языков – это печальная аномалия, ментальная инвалидность. Таким людям очень сочувствуют и лечат их, кстати, не без успеха.

Внук покивал, а когда снова пришел ко мне дня через три, достал смартфон и спросил:

– Сможешь перевести?

И нажал кнопку.

– 何て言った? – прозвучало из динамика.

– Что я сейчас произнес? – ответил я и улыбнулся.

– Ха! – сказал Егор.

И снова что-то быстро понажимал на экране.

– А теперь?

– Afi mi

– Мой дед – крутой пилот звездолета, – повторил я. – Спасибо, тронут!

– Офигеть! – восторженно вытаращился Егор.

– Можешь еще попробовать, – великодушно предложил я.

Уговаривать не пришлось, и четверть часа я разговаривал с автоматическим переводчиком то на финском, то на суахили, то на казахском, то на хинди. Наконец Егор сдался и спросил:

– И сколько же нужно учиться для этого? Или у вас там есть специальные гаджеты для изучения языков, ну или типа мозговые импланты какие-то?

– Это эволюция, дружок, – ответил я. – Простейшие эволюционные изменения, вызванные адаптацией к условиям жизни – в данном случае, к тому, что несколько поколений людей постоянно тесно сотрудничают и общаются в мультикультурной языковой среде. Человеческий вид способен мутировать очень быстро, иногда в течении не то, что одного поколения, а всего лишь двух-трёх десятков лет. Вот, взять хотя бы вас: за последние годы у вас критически ухудшилась память, потому что вы больше не вспоминаете, а ищете в интернете; снизилась способность ориентироваться в пространстве и запоминать маршруты – ибо зачем, если есть навигаторы; вы все хуже и безграмотнее пишете – даже те из вас, кто с «пятеркой» по русскому языку закончил школу; вы не в состоянии выразить чувства словами и вместо этого выбираете рожицу из тех, что любезно предложит мессенджер; вы не можете сосредоточиться на чем-то одном дольше нескольких минут – и то много! – потому что разучились самостоятельно фильтровать аномально насыщенный поток информации; вы и десяти минут не можете провести без того, чтобы не схватить телефон и не посмотреть в него; у вас беда с устным счетом и уже наступает такая же беда с чтением. И все это произошло в пределах активной жизни одного человека – твоего отца, например, которому нет еще и пятидесяти. Причем, заметь, что речь идет не о приобретенных, а о природных умениях человека, присущих ему, как виду: запоминать, ориентироваться, общаться.

Егор послушал, а потом спросил:

– А на бенгальском можешь?

Кажется, именно в тот день он мне по-настоящему поверил.

В общем, у нас сложился довольно приятный клуб по интересам из двух человек: Егор помогал мне искать товарищей и объяснял законы и правила цифровой информационной среды, а я рассказывал ему про космические корабли, межзвездные перелеты и о том, как устроена была наша жизнь. Однажды, когда я довольно подробно описывал особенности конструкции десантных посадочных модулей с ионными двигателями, внук спросил:

– Дед, а как так вышло, что у вас в 2021 году есть субквантовые звездолеты с прыжком на миллиард световых лет, а у нас – нет?

Конечно, я ждал такого вопроса рано или поздно, но все равно не чувствовал, что смогу ответить на него так толково, как надо; ты бы смогла, Нина. Но тебя рядом не было, а потому я принялся объяснять сам, как мог.

– Потому что у нас нет много чего такого, что есть у вас. Например, нет такой огромной массы потребительских товаров. Нет сотен моделей пользовательских компьютеров и смартфонов, обновляемых каждый год. Нет настолько развитой сети электронных коммуникаций, используемых для развлечения, и такого неправдоподобно гигантского количества самих развлечений тоже нет: миллионы книг, которые не стоят того, чтобы их перечитывали, сотни тысяч фильмов и сериалов, которые забываются через день, столько же компьютерных игр, по сложности создания сравнимых с сотворением нового мира – и это не считая бесчисленных каналов и блогов в социальных сетях. Нет столько предметов тщеславия, комфорта и роскоши. Но главное – у нас нет войн; нет ни одной единицы военной техники; ни одно производство не создает бомбардировщики, авианосцы, крылатые ракеты и танки; нет военных спутников и, разумеется, боевых космических кораблей; ни один человек не размышляет над тем, как увеличить эффективность системы залпового огня или ловчей подавить радиосвязь у противника. Можешь представить себе, сколько интеллектуальных и творческих сил высвободится, если не будет нужды конкурировать за потребителя, совершенно ошалевшего от многообразия предложения, давно вышедшего не только за рамки необходимого, но и разумного? Сколько материальных ресурсов можно направить на качественное улучшение жизни людей Земли, из которых два миллиарда сегодня, прямо сейчас, не имеют свободного доступа к чистой воде, не говоря уже про еду, крышу над головой, лекарства и образование, если прекратить накачивать средствами и производственной мощностью военно-промышленный комплекс, который ежегодно в масштабах планеты потребляет одних только денег на несколько триллионов долларов, не считая природных ресурсов и человеческих сил? Но даже это не самое главное; у нас нет не только ядерной ракеты, которая способна летать вокруг света, пока непременно, неотвратимо не сожжет сотни тысяч людей – у нас нет тех, кто, слушая про этакое достижение технической мысли, одобрительно улыбается и хлопает в ладоши, радуясь, что сожженные пойдут в ад, не успев помолиться. Представь, чего достигнет цивилизация, где на протяжении более полувека полностью освобождены от потребительской конкуренции и неприлично раздутых военных запросов не только производственные силы и материальные ресурсы, не только инженерная и научная мысль, но и сознание, открытое для иных смыслов, помимо лихорадочного консьюмеризма и вечной вражды.