Пляж острых ощущений

– Мы хотели удрать, – напомнил я ей.

– В общем-то, это у нас получилось, – захохотала Элка, но наткнулась на мой взгляд и замолчала. Она взяла меня за руку и мы пошли по темной аллее, где тени от раскидистых веток ложились на дорожку причудливым странным ажуром. Элка никогда не брала меня вот просто так за руку и не вела за собой, выражая этим полное со мной согласие и единение. Поэтому я пошел за ней, затаив дыхание, словно детдомовский мальчик за тетенькой, посулившей, что она может быть мамой.

«Харлей» она бросила на стоянке, перед тем как мы отправились в отделение и теперь явно шагала не в том направлении, чтобы забрать мотоцикл.

– Мы куда? – спросил я.

– В пивнушку, ты же хотел, – ответила Элка, увлекая меня в какую-то подворотню. За месяц, проведенный в этом городе, она научилась ориентироваться в нем, как дворовая кошка. Было впечатление, что она знает все дырки в заборах, потому что мы куда-то нырнули, куда-то пролезли, обошли большую помойку, оказались в темном дворе и, обогнув невысокий деревянный дом, оказались вдруг на оживленной центральной улице, освещенной, как показалось, всеми огнями мира.

– Вон в том подвальчике отличный ирландский паб. Там прохладно, мало народу, пиво с шапкою пены и с горчинкой на вкус. От него становится весело и легко!

Я разозлился. Понятия не имел о существовании этой пивнушки, а она уже успела тут побывать.

– Чтобы пена в пиве стояла шапкой, в бочку добавляют стирального порошка, а чтобы было весело и легко – бросают пачку димедрола. Ты разве не знала? – отомстил я ей.

Она, проигнорировав мою «шпильку», нырнула вниз по крутой лестнице, безошибочно находя в лабиринте дверей все ходы и выходы. Через минуту мы оказались за грубым деревянным столом, на котором вместо скатерти лежали льняные салфетки. Я окончательно рассвирепел, и вместо пива попросил у официанта кувшин кислого молока. Элка, хмыкнув, объяснила удивленному парню, что я сын казахских скотоводов-кочевников и, в свою очередь, попросила принести себе пива без «Тайда» и димедрола. Парень совсем запутался, растерялся и на свой страх и риск притащил нам огромные кружки с темным пивом и тушеную баранину с картофельным салатом.

Мы не стали капризничать, мы накинулись на картошку, будто три дня не ели. Пена в прозрачных кружках неумолимо таяла, оседала, мы молча жевали, а в углу, на маленькой сцене вовсе не бормотал рояль – там маялся сонный скрипач, и то ли скрипка дремала у него на плече, то ли он на скрипке, но вместе они вздыхали, тихо постанывали, похрапывали и видели сны.

– Вот это свадьба так свадьба, – вздохнул я, когда последний кусок мяса исчез в недрах моего организма. – Да и первая брачная ночь ничего! Хорошо, что мы вместе живем уже год.

– Слушай, а вот это убийство, оно...

– Ты не жалеешь, что стала наконец моей официальной женой?

– Оно какое-то странное.

– Просто отлично, что мы оказались в этом подвальчике, просто отлично, что здесь совсем нет народа, и что...

– Ты когда-нибудь слышал, чтобы убийцы нумеровали жертвы?

– Мне так нравится, что ты сидишь напротив меня!

– Зачем приличному мужику покупать у бродяги пиджак?

– Мне так нравятся твои руки, твоя маленькая соблазнительная грудь...

– И зачем ему было переться в твоем пиджаке на пляж? Купаться?!

– Мне нравятся твои коленки, твой затылок, ты знаешь, что нет ничего сексуальнее твоего затылка, особенно если ты лежишь лицом к стенке?

– Может, орудует секта?..

– Мне нравятся твои очки, особенно, когда ты снимаешь их, щуришься, дышишь на них, протираешь, опять водружаешь на нос и...

– Или маньяк?!

– И подхватываешь мизинцем.

– Скорее всего, у мужика на пляже была назначена какая-то важная встреча.

– Мне нравятся твои ключицы, твои уши, твои ногти, твои пятки, – я все ждал, когда Элка меня услышит, но она тоже умела уходить «в отключку», когда я произносил длинные, лиричные речи.

– Слушай, а может, тот алкаш этому трупу какой-нибудь родственник?! – вдруг осенило Беду. – И он вовсе не продавал твой пиджак, а просто дал поносить?

– Я слышал, что бабы бывают трех видов – стервы, суки и дуры! – не пробившись к ее сознанию, я попробовал обратиться к подсознанию.

– Слушай, нужно попытаться найти того пьяни... Что?!! Ты назвал меня сукой?!

Скрипач перестал играть. Его заинтересовал назревавший скандал и он замер со смычком, занесенным над скрипкой.

– Нет, дорогая, я хотел только сказать, что открыл новый тип женщины под названием Беда! – Я сказал это громко, чтобы услышал скрипач и его любопытная скрипка. Смычок наконец опустился на струны, став щипать их гораздо бодрее, чем до моего громогласно объявленного «открытия». – В сущности, я только хотел признаться, что очень люблю тебя, несмотря на то, что...

– Нужно обязательно попытаться найти того алкаша.

– На то, что ты абсолютно несносна.

– Нужно найти его, пока не появился труп номер два!

Я залпом выпил холодное пиво.

– Черт тебя побери! – очень тихо сказал я Беде. – За каким хреном ты снова, опять, как прежде и как обычно пытаешься засунуть свой нос в уголовное дело?! Здесь не Сибирск! Твоя криминальная газетенка осталась за тысячи километров! Ты отдыхающая! Жена, блин, новоиспеченная! Дед кучу денег отвалил загсу, чтобы нас зарегистрировали в этом городе в такие короткие сроки! И потом, ты же, вроде, куда-то там устроилась на работу?! А?! Куда? В издательство! Кем? Пиар-менеджером! Вот и пиарь себе все, что под руку попадется! Пиарь, а не суй свой нос, свои локти, ключицы и пятки, которые мне так нравятся, в криминал!!! Не суй! А то оттяпают по самую задницу! – Я все же сбился на крик. Я орал, как умалишенный. Последний раз я орал так только на... Элку.

Скрипка заглохла – куда ей было против семейного скандала.

Примчался официант с огромным прозрачным кувшином, заполненным чем-то белым.

– Желание клиента для нас закон! – с улыбкой провозгласил он. – Хозяин нашего заведения, как казах – казаху, скотовод – скотоводу...

Элка захохотала. Она так хохотала, что слезы брызнули у нее из глаз и ей пришлось стащить с носа очки.

– Ну, ты попал! Пей! – приказала она. – Пей! Не обижай скотоводов.

– Маэстро, музыку! – крикнул я скрипачу. – Желательно вальс Мендельсона.

Скрипач пожал плечиком и – скрипка ему подчинилась, и смычок не подвел, извлекая из струн зубодробильные звуки избитого вальса.

Я встал, набрал в легкие воздуха и одним махом выпил кислое молоко. Это оказался отличный кумыс – свежий, будто и правда только что из кишлака.

– Браво, – сказала Элка. – Теперь могу смело сказать, что это лучший день в моей жизни!

Я плыл по морю на надувном матрасе. Солнце пялилось на меня сверху своим единственным жарким глазом и почему-то совсем не слепило. Я подмигнул ему, но оно осталось величественно-равнодушным и безучастным. Берег был далеко, берега совсем не было видно, но это совсем не пугало меня. Я был счастлив своим одиночеством, своей отрезанностью от мира, своей ничтожностью и беззащитностью перед могучей стихией.

Матрас, кажется, слегка спустил воздух, но это тоже почему-то не пугало меня. Мне было хорошо, тихо, спокойно.

Умиротворение мое вдруг нарушила легкая тряска. Море при этом оставалось совершенно спокойным, матрас, хоть и спущенный, лежал на воде неподвижно, но меня сотрясал легкий тремор где-то в районе плеча. Он категорически не годился для моего ощущения счастья от одиночества, поэтому я решил изменить положение на матрасе и перекатиться на живот. Но руки не двигались, в ногах не оказалось сил, а тряска только усилилась. Я хотел заорать, но голоса не было. Я в ужасе уставился на безоблачное небо; вот она, расплата за счастье – полный паралич, немота и трясучка. «Хорошо, что еще не ослеп», – подумалось мне. Оранжевый солнечный диск вдруг подмигнул мне очкастым глазом Беды и ее же голосом заорал:

– Бизя, вставай! Вставай, черт тебя побери! Посмотри, что про нас написали! Да продери ты шары!