Страница 17 из 151
Десять тысяч человек русского отборного войска ещё стояли в Польше и были распределены так, что в каждом городе наряду с польским гарнизоном находился и русский. В самой Варшаве была расквартирована тысяча русских солдат. Это число невелико, но если подумать о том, что в Польше в сущности не было армии и что только в случае войны дворянство ополчалось и выставляло необходимые воинские силы, то станет вполне понятно, что и этого незначительного числа солдат было вполне достаточно, чтобы держать под русским влиянием страну, причём вовсе и не казалось, что она оккупирована.
Каждый караул в Варшаве одновременно занимался и польскими, и русскими солдатами, причём на каждый пост назначалось по двое, так что везде возле польского часового в национальной литовке, стянутой широким кушаком, и в четырёхугольной конфедератке можно было видеть и русского гренадера в его форме прусского образца и в высоком металлическом кивере.
Одним из обширнейших и наиболее блестящим в этом полуазиатском, полуевропейском городе был дворец графа Станислава Потоцкого, который как начальник всей артиллерии был одним из высших сановников в королевстве, а по своему происхождению принадлежал к знатнейшим польским магнатам.
Бесчисленная челядь кишела на огромном дворе дворца, вестовые приходили и уходили, кареты приезжали и уезжали и нигде в другом месте не собиралось так много мелкой шляхты в качестве приживальщиков, как во дворце графа Станислава Потоцкого.
В нижнем этаже бокового флигеля огромного дворца находился обширный зал, причём в нём постоянно были накрыты столы для мелких шляхтичей, которых граф называл своими друзьями, а то и братьями. Здесь на огромном буфете целый день стояли изобильные запасы любимых польских национальных блюд вперемежку с великолепными произведениями французской кухни; тут же помещались погребцы с венгерскими и французскими винами; по всей комнате были расставлены маленькие столы, за каждым из которых могли поместиться от трёх до четырёх человек. Всякий, кто приходил сюда, был желанным гостем. Во всякую пору дня здесь шло бражничанье, как в общедоступном ресторане. Лакеи были готовы прислуживать гостям и повиноваться каждому их знаку, и многие из шляхетной свиты графа Потоцкого постоянно находились здесь, чтобы оказывать гостям почётный приём и заботиться о том, чтобы никто не ушёл отсюда недовольным. По временам появлялся здесь и сам граф Станислав Потоцкий, чтобы приветствовать своих гостей и выпить бокал вина со своими «друзьями и братьями»; его появление каждый раз возбуждало настоящую бурю восторженных криков и с каждым новым днём число мелких шляхтичей, присоединявшихся к свите гостеприимного графа, всё увеличивалось и увеличивалось.
Среди служащих графа Потоцкого первое место занимал Вацлав Пулаский, дворянин старинного, обедневшего рода; он в сущности не имел определённого положения и как бы выполнял роль главного смотрителя над домашнею челядью. Пулаский пользовался огромным доверием у своего господина, так что его распоряжения исполнялись всею дворнею так же беспрекословно, как бы исходили от самого графа. Пулаский был в армии конфедератов, соединившейся с протестантскими диссидентами, чтобы при поддержке русских сил ещё более ограничить королевский авторитет, а впоследствии удалился под покровительство графа Потоцкого и всем своим знакомым объявлял при всяком удобном случае, что его не занимает более политика.
Пулаский был человек лет сорока; он носил старопольский костюм, шёлковый кафтан с меховою выпушкою, с широким кожаным поясом над бёдрами и с длинными рукавами с разрезом до самого плеча; летом эти рукава откидывались за спину, а зимою застёгивались над камзолом. Жёлтые сапоги по колено с серебряными шпорами и меховая конфедератка, надвинутая на лоб, дополняли его костюм. Последний чрезвычайно шёл к стройной и жилистой фигуре «генерала» Пулаского, как его называли все слуги в доме; его острое, как у хищной птицы, лицо, с чёрными огневыми глазами, выдающимися скулами и короткой, клинообразной бородкой вполне выражало старый сарматский тип и напоминало картины времён великого короля Яна Собесского.
Свежим весенним утром Пулаский сидел в большом «гостином» зале дворца Потоцкого за столом вместе с несколькими шляхтичами, прибывшими из провинции и тотчас же направленными их друзьями в дом Потоцкого. Пулаский внимательно выслушал их нужды и обещал им поддержку и защиту. Пока гости усердно занимались огненным венгерским вином из графских погребов и наслаждались ароматом великолепного медвежьего окорока из лесов Подолии, разговор, как и всегда, вертелся на величавом, чисто княжеском гостеприимстве фельдцейхмейстера и на его пользовавшемся славою патриотизме.
— Да, да, — сказал Пулаский, прерывая восторженные похвалы гостя, — мой благородный друг и покровитель, граф Станислав Потоцкий, — истинно великий человек; такие люди нужны нам в серьёзное, тяжёлое время; к сожалению, их становится всё меньше и меньше; всё больше подчиняют себе поляков чуждая власть и чужеземные обычаи, и тем дороже должны быть для нас те, у кого ещё сохранилась в душе тёплая искра к нашей старой дорогой родине.
— Но почему же терпят эту чужеземную власть и нравы? — воскликнул гость, осушая бокал венгерского до самого дна, — разве наши отцы поступали бы так? Меня как бы в сердце что-то ударило при виде чужеземных часовых у ворот Варшавы!
Несколько человек поднялись из-за соседних столов и подошли к говорившим; при последних словах гостя послышался одобрительный шёпот.
Пулаский окинул быстрым взором зал и слегка пониженным голосом проговорил:
— Ни слова о политике, мой друг, это не принято в гостеприимной столовой моего высокого покровителя! Не нам, маленьким шляхтичам, заниматься политикой. На сейме мы имеем свой голос, и там наше право обсуждать судьбы нашей страны, но теперь, когда сейм ещё не собран, предоставим политику тем, кто к тому призван, и к таким людям прежде всего принадлежит наш дорогой граф Станислав; за ним мы последуем, к нему мы примкнём; он всегда познает право и поведёт нас законным путём и, когда наступит великая решительная минута на сеймовом собрании, мы будем знать, что нам делать. Если мы хотим послужить своей родине, то мы будем поступать только так, как поступает граф Станислав, и будем голосовать за то, за что и он голосует! Итак будем преданы ему и будем неустанно трудиться, чтобы ряды его друзей всё умножались, так что, когда наступит время действовать, всё наше отечество последует его руководству.
— Да будет так, пусть будет так! — послышались крики вокруг.
Окружавшая стол толпа всё увеличивалась, зазвенели наполненные вином бокалы, и громкий клик огласил зал:
— Да здравствует граф Станислав, пример для всей польской шляхты, слава и радость отечества!
Пулаский оставил своё место за столом; он не хотел продолжать разговор, после того как тот умело был переведён с опасной почвы на восхваление личности графа Потоцкого, благодаря чему, если бы обо мне всем и стало известно шпионам, доверием к графу у всех польских партий, которые боролись за будущность Польши, могло лишь увеличиться. Он стал переходить от столика к столику, обмениваясь дружелюбными фразами со всё прибывавшими и прибывавшими гостями, поощряя их к выпивке и чокаясь с ними, причём сам конечно едва касался губами своего бокала.
В то время как в столовом зале нижнего этажа происходило вышеописанное, на конюшенный двор дворца боковыми воротами въехала телега, высоко нагруженная сеном. Крестьянин в холстинной куртке и в надвинутой почти на глаза меховой шапке управлял, сидя в седле, четвёркою низкорослых польских лошадей; двое других сидели на гружёном возу.
Занятые во дворе конюхи едва обратили внимание на эту повозку; ведь во дворец доставлялось очень много всякого рода поставок, и каждый из многочисленной челяди не беспокоился о том, что касалось не его, а другого.
Крестьянин, въехавший с возом сена, сполз с седла и, в то время как двое других спокойно остались сидеть на снопах, подошёл к конюху, чистившему скребницей благородного коня. Смуглое лицо крестьянина было покрыто большой чёрной бородой, и его меховая круглая шапка была надвинута на проницательно смотревшие глаза и совершенно закрывала лоб.