Пламя моей души

— Кто он? Из наших кто? Как узнала? — посыпались вопросы, словно оскольки льда — только рукой от них и загораживаться.

Елица отступила даже — настолько большая недобрая сила норовила сейчас сбить её с ног.

— Когда я в Зуличе была, — начала она, сглотнув сухой комок в горле, — встречала там одного кметя. Или наёмника, не знаю. Он в ближней дружине Гроздана был. Зовут его Камян. Похож он на того, кого Вышемила описывала. И на гривне его я видела женский оберег. Такой же, какой пропал в тот день у неё.

И самой аж липко и мерзко во рту стало от понимания, какой нужно быть мразью, чтобы у девушки, которую ты силой взял, боли столько ей причинил и отдал на растерзание своим подручным, ещё и оберег забрать на память. Видно, Леден подумал о том же — таким неподвижным стало его лицо.

— Я встречусь с ним, обязательно, — проговорил он глухо. — Только сейчас не могу себе позволить в Зулич ехать. Но после — кишки ему вырву.

— Надеюсь, что так и будет, — Елица потупилась, робея под его тяжёлым взором.

Словно в этот самый миг он уже представлял, как будет вспарывать Камяну брюхо.

— Кровожадная ты, княжна, — усмехнулся Леден, но его лицо снова стало серьёзным. — Он тебе-то ничего не сделал?

— Нет, — ответила она поспешно.

И это, видно, всколыхнуло в княжиче большое подозрение. Он подошёл в два широких шага. Коснулся пальцами подбородка — и Елица подняла на него взгляд, стараясь ничем не выдать той бури неприятных воспоминаний, что поднялись изнутри, стоило только снова о Зуличе заговорить.

— Точно? — спросил так, будто ранку сковырнул. — Вы что-то скрываете от меня с Чаяном, вижу. Не лги мне, Еля.

Ну, вот опять. Полоснуло по сердцу жгущей болью, стиснуло грудь негодованием и страхом — от того, что не должен он так звать её. А как звучит его голосом это короткое имя, которым отец назвал в детстве, брат да Радим потом — люди самые близкие и любимые — так слушать хочется снова и снова. Склонилось его лицо ближе, повеяло от губ лёгкой прохладой, как и от руки его. Уже привычной, почти ласковой.

— Тебе какое дело, что со мной там случилось? — Елица отшатнулась, боясь, что сейчас, в этот миг разверзнутся где-то внутри него врата в Навь, и снова хлынет жизнь туда, без надежды на возвращение.

— Есть дело, коли спрашиваю, — огрызнулся в ответ Леден.

Елица развернулась и пошла прочь: сказала ведь всё, что хотела. А остальное — это уже ненужное, пустое. Игра крови и воображения.

Быстро разнёсся по детинцу приказ Чаяна собираться в дорогу. Забирали братья с собой большой отряд воинов: путь неблизкий впереди. Оставался снова за старшего воевода Буяр, а из становища ещё кмети в городские стены перебрались. И тогда почувствовала Елица остро, что прорастают Светоярычи здесь корнями гораздо сильнее, чем ожидать можно было. И никто тому особо не противится. Кажется, даже велеборчане уже привыкли.

В ночь перед отбытием поднялся страшный ветер, зашумел в ветвях, захлопал где-то неплотно прикрытыми дверьми. Показалось даже, крыши рвать начнёт: до того угрожающе всё плоскрипывало и погромыхивало со всех сторон. Недобрый знак, казалось бы: гневился Стрибог, натравливал своих внуков на хрупкое людское жильё — и стонали яблони в саду от их ударов. В хоромине сразу холодно стало; Елица лежала под сшитым из лоскутов одеялом и подумывала даже взять шкуры — зябь неприятная пробирала, проносилась по открытой коже. Но скоро она всё ж уснула, словно колыбельной, убаюканная голосом наступающей непогоды.

А наутро ожидаемо затянуло ясное небо нечёсаными, сваляными в огромную кошму тучами. Погасли последние лучи Дажьбожьего ока, увязнув в плотной трясине их, и наполнился воздух предчувствием дождя. Беспокойно поднимали кмети взоры к хмурому небу, ожидая, верно, что скоро понесётся Перунова повозка, загремит — да и ливень хлынет, а там уж какая в такое ненастье дорога. Но хляби молчали, угрожающе нависнув над крышами терема, почти цепляясь за них — и сборы продолжались. Не рассеялись ещё последние сумерки, продлённые тем, что заря утонула в непроглядном мареве — и все, кто выезжать должен был, собрались во дворе.

Вышла провожать Чаяна Зимава, более не стесняясь никого, не страшась новых сплетен, что и так били её хлыстом людского неодобрения постоянно. Обнять княжича хотела, да тот так хитро извернулся, что и в руки её не попал, и не дал повода ей краснеть от неловкости. Елица, что неподалёку от него стояла, готовясь подниматься в седло, услышала лишь, как сказал Чаян княгине:

— Как доберусь в Остёрск, готовься с сыном встретиться. Там, где условились.

Зимава и осерчала на него, кажется, за сорванные объятия, но охолонула вмиг, провела по его груди ладонями и ответила что-то, склонившись к уху. Елица и заметила, как коснулась она всё ж могучей шеи княжича губами. А тот дёрнулся отстраниться и на неё посмотрел коротко. Зимава увидела — и лицо её сделалось будто изо льда вырубленным. Но всё ж легче было на разгневанную княгиню смотреть, чем на то, как Вышемила с Леденом прощается. И хоть робела боярышня под строгим взором сестры да Эрвара, который наблюдал за всеми с высокого крыльца, а веяло от каждого её движения и тихо сказанного слова бесконечной нежностью и тайной, что между ними с княжичем зародилась.

Как уселись все наконец на лошадей, первым выехал из ворот Чаян, после Елица, а вслед за ней — Леден. Так уж условились, будто боялись, что она по дороге внезапно сбежать задумает. Но нет, теперь понимала она, что лучше уж под присмотром братьев быть — они меньшее лихо из тех, что поджидать могут. Скоро минули посад и весь, что недалеко от стен раскинулась. Проплыло в стороне дымящее кострами становище — туда и заезжать не стали.

Всю дорогу до первого привала Елица чувствовала на своей спине пытливый взгляд Ледена. И всё хотела обернуться, да не решалась.

Закончились обширные палы, потонули среди бескрайних лесов, то светлых, приветливых, то смурных, что взгляд отшельника. Но всё ж родные это были места, знакомые. Хоть раз, бывало, но проезжала этими дорогами Елица вместе с отцом или братом — по делам важным, чтобы не засиживаться в детинце. Но теперь лежали впереди земли чужие и враждебные, как казалось с самого детства. И жили там едва не чудовища: голос обиды застарелой редко когда бывает справедлив.

Мелькали веси и города вдоль большака, что вёл на юго-запад, то и дело пуская в стороны ростки более мелких дорог. Попадались навстречу богатые и скромные купеческие обозы: самое время теперь торговать — и многие из них ехали в Велеборск.

Однажды только остановились надолго в крупной веси Калиногосте, что лежала уж совсем близко от Остёрских земель: телегу обозную понадобилось смазать, да лошадь у одного кметя переменить. Охромела вдруг. Хоть и можно было за оставшееся время проехать ещё с полдесятка вёрст и добраться до небольшого селения, что чуть западнее лежало, а Чаян приказал становиться тут: и место удобнее, и избы побольше. Велел даже Брашко и своему отроку Радаю справить для всех бани: у старейшин здешних да жителей попросить вежливо. Погода после недолгого хмаристого ненастья, что то и дело громыхало вдали грозами, встала дюже жаркая, совсем по-летнему. Расходилась буйством к Ярилину дню, аккурат к которому и должны были до Остёрска добраться. Разбрелись кмети по веси: кто на торг местный заглянуть, раз оказия случилась, кто до речки сходить — неспешной и глубокой Калинки, проверить, насколько студёна да можно ли купаться, а кто и за понятным делом — с девицами здешними познакомиться.

Кому забава, а Елице пришлось к старосте здешнему идти: договариваться, чтобы при встрече с княжичами сильно-то брови не хмурил. От того только хуже станет. Тот пожевал губами недовольно, но пообещал стычек с остёрцами не устраивать попусту. А то и встретить их, как подобает.

Потому-то вечером, как нагулялись парни по окрестностям, попарились от души в баньках — сил понабраться перед другой половиной дороги — созвал всех староста Алкун у себя. Да не просто так, оказалось: повод у него случился добрый — внучка родилась не далее как два дня назад. Большая у него изба была: раньше всей семьёй в ней жили, пока дети не разлетелись птахами по своим домам, не обзавелись отдельным хозяйством.