Изгнание

Но как Кари ни копалась в памяти, вспоминая себя в детские годы, так и не вспомнила никого из окружающих ее кселян, в ком можно было бы увидеть мать или отца. Вспомнилась лишь мягкая клетушка, в которой она ползала на четвереньках. Почти такими же пустыми были воспоминания отрочества и юности. Мелькали типовые, стандартно меблированные комнаты и какие‑то стертые, похожие друг на друга лица детей, которых постоянно сортировали, куда‑то отсаживали, формировали в группы непонятного тогда назначения, увозили. Еще не осознавая того чудовищного преступления, которое творили над ее жизнью, Кари инстинктивно противостояла усилиям кселензов сделать из нее послушную рабыню. И была она такой не одна, в чем убедил ее однажды эпизод, до сих пор сохранившийся в глубинах памяти…

В комнату для занятий вошла новая группа прибывших учениц. Стандартные платья, раз и навсегда установленные Предписанием прически и, казалось, одинаково равнодушные выражения лиц. Но вдруг одна из девочек класса бросилась к прибывшим и обняла одну из них, радостно затормошила:

‑ Виолонна! Я ‑ Гайрана, помнишь?! Тахмирский детский питомник!

Виолонна как бы просыпалась, сбрасывая с себя равнодушие, потом, наверное, настороженность и, наконец, восторженно всплеснув ресницами над загоревшимися глазами, прижалась к Гайране. Больше они ничего не говорили, а только плакали. Ученицы тоже зашмыгали носами: каждая понимала, что встретились дети, воспитывавшиеся до учебы вместе. У девочек не было родителей, они не знали родственных чувств, но что‑то, еще не выраженное словами, пробуждалось в их душах, вызывая потребность вот так же, как две их подруги, обнимать близких людей и без стеснения плакать.

Вспыхнул экран, и, прежде чем появилось лицо воспитателя, послышался его голос:

‑ Обе в воспитательскую. Быстро! Бегом!!!

Виолонна и Гайрана не сдвинулись с места. Воспитатель, появившийся на экране, закричал:

· Я приказал бегом в воспитательскую! А теперь пойдете в карцер и на отработки. Марш! На пять суток!

· Все равно развезут, ‑ остановила Виолонна Гайрану, когда та вжала голову в плечи и подалась к двери. ‑ Кого встречала из наших?

· Никого. Ты ‑ первая.

· И я ‑ никого. Ах, зачем ты показала, что узнала меня? Мы были бы вдвоем.

· Срочно наряд надзирателей в седьмой класс баянн, ‑ распорядился воспитатель.

Кари и сейчас, много лет спустя, не могла понять, что толкнуло ее на тот безумный поступок. Как разогнувшаяся ветка, она метнулась к двери, закрыла ее и ножкой стула, подхваченного на ходу, что было силы грохнула по блоку запора. Выведенная из строя автоматика наглухо заклинила дверь.

· Это… это… ‑ вытаращил глаза воспитатель, не находя слов, но тут же исчез с экрана, и его место заняло изображение перекошенного от гнева лица

Предводителя колледжа. Кселенз рявкнул:

· Бунт?! Захотелось к скудам?! В шахты?! Прекра…

Глухо разорвался экран видео, со звоном осыпав осколки, ‑ это кто‑то швырнул в него вычислитель. Еще одна девочка ‑ всегда тихая и покорная ‑ к удивлению Кари, допрыгнула до телекамеры и, выдернув ее из крепления, оборвала провода, грохнула об пол. И тут, как по команде, все воспитанницы повскакивали с мест, стали выковыривать из столов и стен аппараты подслушивания, крушить мебель, наполняя учебную комнату протестующими криками. Когда раздался стук в дверь, по команде Кари воспитанницы подтащили к двери столы и завалили ее так, что надзирателям пришлось хорошо поработать, прежде чем они ворвались в учебную комнату. Девчонки сбились вокруг Виолонны и Гайраны.

‑ Запомним друг друга на всю жизнь, ‑ кричала Кари, когда ее оторвали от подруг и поволокли в карцер…

Так Кари впервые узнала, что означает это страшное для кселензов слово «бунт», и сейчас, вспоминая прошлое, почувствовала удовлетворение от того, что бороться начала с детства. Их учебную группу, конечно же, расформировали, и Кари больше никогда не встречала своих соучениц, но всюду, куда бы она потом ни попадала, старалась сеять сомнения в правильности Нового Порядка, подготовить какую‑нибудь общую вспышку протеста.

Кари секли, зондировали, сажали в карцер. И не избежать бы ей участи носителя Баука, не будь у нее больших способностей к наукам. Она не уставала их совершенствовать, училась везде, всегда, всему, понимая, что в борьбе с обленившимися кселензами больше всего будет нужен ее мозг. За год до окончания специализированного физико‑энергетического колледжа научной систерии, куда она была направлена за предъявленные шесть новых способов доказательства теоремы Ситурка, Кари дала теоретическое обоснование необычного электромагнитного эффекта. Ее работой заинтересовался Тадоль‑па и добился перевода Кари к нему в лабораторию. Конечно же, она быстро была понята Тадоль‑па и приспособлена им для более важного, чем наука, дела ‑ подготовки восстания против кселензов…

И вот стала самой могущественной женщиной Кселены, усмехнулась Кари, рассматривая пальцы ног, высунутые из‑под одеяла. «А что, интересно, он делает сейчас?» ‑ подумала Кари о Ворхе. Если у нас раннее утро, то у них там вечер.

Воссозданный образ Ворха позволил ей телепатически настроиться на него и даже уловить обрывки каких‑то мыслей Верховного, но гора противилась, не давала возможности воспринимать их, создавала помехи. Кари почувствовала усталость, тошноту и поторопилась расслабиться, поскорее убежать в спасительный сон.

Проснулась она от разговора, доносившегося из соседней комнаты, узнала голос Давы и Тадоль‑па. Обрадовалась: пришел, наконец! И обиделась: а почему не приходил так долго? Поднялась с постели и почувствовала необыкновенную легкость во всем теле и звонкую чистоту, какая бывает, может, в раннем детстве. Конечно же, тут не обошлось без Давы, поняла Кари, отсоединяя от ноги проводок энергетической подпитки. Возле кровати нашла одежду и косметические принадлежности, появившиеся здесь впервые, ‑ значит, пришло время общаться с кселянами. Разглядывая себя в зеркале, Кари опять вспомнила Ворха, но тут же пересилила себя, отметив, что, видимо, как ни старалась Дава избавить ее от любви гипнозом, но ничего‑то не получилось. И от этого признания ей стало грустно и сладостно.

Кари вышла к Тадоль‑па спокойная и сдержанная. Поприветствовала и хотела чинно сесть за столик, но Тадоль‑па торопливо поднялся с кресла, обнял Кари.

· Что с головой? Почему повязка? ‑ спросила Кари.

· Пришлось пожертвовать биокристаллом, чтобы уйти от диктата. Как твое здоровье?

· Прекрасно.

· Сейчас, ‑ заметила Дава, занимаясь приготовлением завтрака. ‑ А было предельное энергетическое и нервное истощение.

· Рассказывай, что там, ‑ потребовал Тадоль‑па, усаживаясь поудобнее в кресле. ‑ Как все открылось? Все‑все говори.

Кари покосилась в сторону Давы и с недоумением посмотрела на Тадоль‑па: разве можно при посторонних?

· Говори, ‑ кивнул он и, видя, что Кари медлит, заговорил сам: ‑ Когда не будет тайн, не будет и преимуществ у одних кселян перед другими. С древнейших времен ученые отдавали народу свои открытия ‑ огонь, колесо, пар, атом… Для того мы и существуем.

· Но это… оружие.

· Пока. А после победы станет обычным средством нашего существования.

Говори.

· Извини, Дава, ‑ повернулась к ней Кари. Дава стояла в дальнем конце комнаты с подносом в руках, тесно уставленным брикетами завтрака и посудой, и сосредоточенно смотрела на поднос. В первое мгновение Кари показалось, что врачу неловко поднять глаза после выраженного ей недоверия, но тут же поняла, что ошиблась. Дава развела в стороны руки, а поднос остался висеть в воздухе, затем качнулся раз‑другой и поплыл к Кари.

· Получилось, ‑ захохотала Дава, хлопнула в ладони, закружилась и совершенно счастливая свалилась в кресло у столика, поглядела на Кари хитро и торжествующе. ‑ А силенок много берет! Ух, как есть хочу. Не наемся теперь.

Вот почему ты выдохлась, понятно?!

· Вот и решение проблемы, ‑ улыбался довольный Тадоль‑па. Он помог растерявшейся Кари поставить на стол поднос и принялся раскрывать кюветы с едой, подкладывая их Даве. ‑ Как ты это сделала?