Страница 37 из 57
– А я утешала себя, что твоя душа рядом со мной. Всегда со мной. Это мне помогало жить. Прости, я опять… Эти слезы… Давай по порядку. Я сейчас успокоюсь, и мы все выясним. Рассказывай же, рассказывай… Как ты жил все эти годы?
– Долгий разговор. Я расскажу. Подробно. Но потом.
Она вдруг остановилась и со страхом уставилась на меня.
– Ты теперь кто?
– Нет, я не Клин, – улыбнулся я. – Не думай…
– Но ты же охранник у моего мужа? Так или нет? Я все знаю! Может, и теперь приставлен ко мне?
– Он не знает о нашей встрече. И прошу тебя… Я все объясню потом. Это не так просто. Я не могу пока… Ну, бывает такое, бывает…
Должно быть, в моем голосе прозвучало отчаяние, глаза ее снова потеплели. Отчего она так боится охранников своего мужа? Доконал ее Клин своим педантизмом! Или она огорчилась, что я ничего так и не добился в жизни, хожу в холуях; Но едва ли такие мысли могли родиться в ее голове. Она растерянна, как и я. Мысли скачут, путаются… Надо ухватиться за любую ниточку и повести разговор. Весь клубок распутается, только надо ухватить ниточку.
– Твой муж… – начал я.
– Что мой муж? – вздрогнула она. – При чем он тут?
– Да нет, ни при чем… Я только хотел спросить… Что? Что спросить?
– Он ведь тот? Тот самый?
– А кто же, по-твоему?
– Учитель рисования. Я ж тогда так толком и не узнал, как его звали. А теперь встретил, да не узнал.
– Сколько времени прошло!
– Все равно. Ты вот не изменилась.
– Да изменилась…
– Краше стала только… Я не ради комплимента. Это правда. Но он так изменился, что трудно признать. Я думал – другой человек.
– А он другой и есть, – печально сказала Людмила Петровна, глядя вниз, где по реке проплывал катер.
– Почему другой? – насторожился я.
– Как-то изменился с тех пор.
– С каких пор?
– Знаешь? Я вышла замуж глупо как-то, смешно… Мы с Сергеем студентами встречались в одной компании. И однажды вдруг заспорили – выйду я за него замуж или нет. При людях. Мальчики были, девчонки…
И я проиграла. Все стали говорить, что я испугаюсь, не буду расписываться. А меня какая-то дурость захватила. В общем, мы расписались. И тоже из баловства вроде, он взял мою фамилию. Ты помнишь ее?
– Конечно. Важенина.
– Вот-вот. И мы стали Важенины. У меня потом только, спустя годы, появилось ощущение, что он от кого-то прятался. Поэтому и взял мою фамилию. Поэтому захотел поехать на Север и стать простым сельским учителем. Он много говорил о народе, о просвещении, о сеятелях разумного и доброго… Народник…
– О том, что он прячется, подумала после, а тогда?
– Понимаешь? Мне трудно сейчас понять ту девчонку, какой я была в свои восемнадцать лет. Перешла на заочное обучение. Это на втором-то курсе! Поехала с мужем в родное село. Бросить Москву! Какие-то идеи он мне внушил! Чего-то ради я ведь пошла на это! И знаешь? Он мне все больше и больше нравился. Он тогда со мной много разговаривал, уж что-что, а говорить он умел. Был начитан, хорошо рисовал. Другими словами, вскружил голову девчонке.
– Ты об этом говоришь с таким сожалением!
– Потому что вскоре… Да, сразу после нашей с тобой встречи все изменилось. Все так переменилось, что я ничего не понимала. Я тебе скажу правду – он всегда меня любил. Даже, мне кажется, с годами он все более привязывается ко мне. И он даже не понимает, как мучает меня его любовь. Он оказался величайшим эгоистом. С каких-то пор он стал держать меня буквально взаперти. В Москве была прекрасная квартира. Вскоре мы поменяли паспорта, он вернул себе свою фамилию и тогда я стала Драковой. Он сумел сломать мою волю. Поначалу я еще трепыхалась, как рыба в сети, а потом бессильно опустила руки. Большое влияние на меня оказала его мать, которая в нем души не чаяла. Я, видимо, тоже ей пришлась ко двору. И она делала все для того, чтобы я смирилась со своей золотой клеткой.
– Ты можешь не вспоминать, если тебе тяжело, – посочувствовал я Людмиле Петровне, глядя в ее грустное лицо.
Милое, милое лицо – и такая грусть!
– Ты что! – воскликнула она и посмотрела на меня благодарно. – Я впервые говорю об этом. Все носила в себе, такую тяжесть. Ты уж выслушай меня.
– Конечно.
– Единственный человек, с кем я могла бы поделиться своими переживаниями, это Нюра, но она и без того видит, как я живу. Да и многого она не поняла бы. А ты, мне кажется, все поймешь.
– Это на самом деле так.
– На чем я остановилась?
– Ты говорила о золотой клетке!
– Да, так вот… По его настоянию я бросила институт. У меня было все! Я могла отдыхать на лучших курортах, еще тогда… при советской власти.
– Он занимал какие-нибудь, как говорят, посты?
– Не столько он, сколько его отец. Денег у него было всегда много. Мне Сергей говорил, что занимается… Ну, как это? Что является экспертом у коллекционеров живописи и графики, и ему за это хорошо платят.
– Какой же эксперт нужен нормальному коллекционеру? Для чего?
– Не знаю. Я не вникала… Да и особенно в объяснения муж не пускался. Отец его работал какой-то шишкой в министерстве. Он постоянно говорил о нефти. Потом он руководил какой-то фирмой, потом – корпорацией… Я в этом мало разбираюсь. Но постепенно Сергей бросил занятия живописью. Перестал рисовать…
Я подумал, что Сергею Дракову, который явно приторговывал ворованными полотнами и, возможно, по-крупному, выпала более выгодная работа.
– Ведь вот что главное! – спохватилась Людмила Петровна. – Как же я не сказала тебе об этом! Знаешь, я по природе своей очень даже непокорная. А тут просто рабыней стала. И почему? Да потому, что я много лет верила: муж как-то там подрабатывает, чтоб я не знала нужды, но главное для него – это картины, которые он сам рисует. Я считала себя женщиной, которая посвятила свою жизнь непризнанному, но талантливому художнику. Мало ли таких женщин на Руси! Эта мысль, это убеждение давало мне какую-то осмысленность своего существования. А потом он забросил свои работы… И едва ли он был художником на самом-то деле. Мне уже и так теперь кажется. Но отрезвление мое пришло несколько раньше. И причиной был ты…
– Каким же образом?
– Да уж, без сомнения, ты.
– Уверена?
Людмила Петровна поглядела на меня ласково и чуть улыбнулась.
– Я ведь тебя не забывала после никогда. Все получилось, как у Татьяны Лариной – «но я другому отдана и буду век ему верна». Да, я так примерно и думала. Только не уверена, надолго ли хватило б меня, если бы я знала, что ты жив. А ведь я была совершенно уверена, что тебя нет, что тебя тогда убили.
– Тем более, как я мог быть причиной?
– Я всегда думала, как бы ты оценил тот или иной мой поступок. И пока я была уверена, что жертвую собой ради таланта, ради искусства, которое так нужно людям, я спала спокойно. Но когда я стала замечать, что муж мой слишком увлекается деньгами и материальным благополучием, в душу закралось сомнение – уж стоит ли этот мужчина такой жертвы? Ты понимаешь?
– Пока не все.
– Да это же просто! Я, до этих сомнений, всегда могла оправдаться перед тобой. Да, я живу с нелюбимым человеком, но я ему нужна для того, чтобы он сделал что-то большое в искусстве.
– Ты уже тогда не любила его?
– Мне казалось, что я его любила, только казалось. И только до встречи с тобой.
– То есть, ты…
– Да. Я жила с человеком, которого не любила. И когда я поняла, что он не стоит моей жертвы, жизнь стала невыносимой. И тут появился сын, родился Боренька. Я не знаю… Бог меня пожалел. Я дальше не выдержала бы, покончила б с собой, если б не Боренька.
– Что ты говоришь?! Руки на себя наложить…
– А что было делать?
– Развестись.
– Он не отпустил бы. Мне иногда кажется, что он способен убить меня, только б не потерять. Потому что – собственник. Не знаю, почему, но во мне с каких-то пор появилось чувство, что он может убить меня. Не сам, конечно, а прикажет…
– Да всегда ведь можно найти выход, убежать…