Туманная река 3

— Богдан это тебя, — меня растолкал Санька Земакович, — мужик какой-то нервный. Чего ему надо я так и не понял. Может люлей ему прописать, чтоб не будил людей понапрасну.

— Спи, давай, ложись, прописатель, — пробурчал я, и, натянув спортивное трико, широко открывая от зевоты рот, вышел на крыльцо.

— Суренович, етит твою сила! — обрадовался я Спандаряну, — как здоровье?

Я спустился и приобнял главного тренера.

— Здоровье, как дерьмо коровье, — пробурчал Степан Суренович, — сегодня в здании ВЦСПС на Ленинском проспекте, состоится пресс-конференция и доклад перед тренерским советом. Съедутся деятели со всех команд мастеров, и будут мне дружно плешь проедать.

— Мы же Олимпийские чемпионы, мы же ого-го! — я все ещё не понимал, из-за чего переживает главный.

— Ты просто молодой ещё, — махнул рукой Суренович, — вот поверь, обязательно найдётся какая-нибудь гадина, которая найдёт к чему прикопаться. На сборы тебе пять минут. Пару часов посидим вместе подумаем, что гутарить, а чего нет.

— Только из уважения к вашим сединам, — пробурчал я, — у меня у самого сегодня репетиция в погорелом театре.

Всегда знал, что спортивные тренеры, когда дело касается их любимого вида спорта, часто становятся крайне нервными и раздражительными. Поэтому в кабинете, который больше походил на простой школьный учебный класс, целый час стоял галдёж.

— Почему вы Бразилии проиграли? — перекрикивая всех, требовал разъяснить Александр Яковлевич Гомельский, — почему я спрашиваю, не использовали и не наигрывали расстановку с двойным центром? Мой Янис Круминьш и Петров должны были всех под щитами топтать.

Перед тренерским советом, случайно узнал, что у Гомельского старшего было обидное прозвище, чайник. Я-то больше помнил этого тренера по восьмидесятым, когда его все уважительно звали — папа. Склочный дядька, но говорят, был хороший мотиватор, и квартир пробиватор, и машин достоватор.

— Да прекрати ты орать! — взвился главный тренер ЦСКА и наш второй тренер сборной Евгений Алексеев, — знаю, что ты на моё место метишь! Вот тебе всё и не ладно!

— Попрошу всех успокоиться, и перейти к обсуждению оценки, которую мы должны выставить сборной СССР! — вмешался в галдёж председатель советских физкультурников Николай Романов, пытаясь стуком чайной ложечки о графин, угомонить баскетбольных метров.

— А пусть Крутов выскажется! — потребовал Георгий Авалишвили, наставник «Динамо» из Тбилиси, — мне Гурам прямо чудеса какие-то про него рассказывал.

Вмиг в помещении настала тишина и все решили рассмотреть меня повнимательней. Ещё бы, подумал я, тут про меня такого газеты понаписали, что я чуть ли не с центра поля забросил решающий мяч. Телевизоров ведь в стране не хватат. Да много чего в стране не хватат, и не хватает тоже.

— Спасибо за возможность высказаться перед профессионалами своего дела, — я встал из-за стола и перешёл за одинокую ораторскую кафедру, — у меня было время до заседания совета посмотреть календарь чемпионата СССР по баскетболу. Двенадцать команд начиная с февраля должны сыграть в один круг и закончить первенство восемнадцатого марта, это всего полтора месяца! Это товарищи самое настоящее вредительство!

— Ты говори, да не завирайся! — крикнул Александр Гомельский, — сейчас ещё отцов поучишь здесь, это самое делать, понимаешь.

— Никита Сергеевич Хрущёв, первый секретарь ЦК, заявил, что мы должны догнать и перегнать Америку, — я бухнул кулаком по деревянной кафедре, — в первенстве НБА каждая команда за сезон проводит больше девяноста игр, а мы всего одиннадцать. Каждый тренер и игрок там работает в десять раз больше. Сейчас выстави американских профессионалов против сборной СССР, от нас и мокрого места не останется.

— Мы, между прочим, развиваем любительский спорт, а не профессиональный, — недовольно бросил мне председатель совета и глава физкультурников Романов.

— Точно! — усмехнулся я, показав на председателя пальцем, — у нас спортсмены, как квартиры получать без очереди и машины покупать, так сразу все профессионалы. А как против профессионалов играть так сразу любители. Кстати, американские студенты уже все посмотрели нашу первую игру против США, и даже подробно разобрали все наши секретные наработки. Это значит, нас завтра ещё и студенты драть будут.

— Не пи…ди! — подскочил Гомельский, — да мы их в последней игре втроём обыграли! Значит, надерём им уши и завтра!

— Не мы обыграли, — я от злости чуть не заскрипел зубами, — обыграли американских студентов Саша Петров, Юра Корнеев и я. И лучше вам не знать чего нам это стоило.

Я, больше не захотев слушать всякие глупости, развернулся и покинул зал заседаний. До нашей избушки, с которой тоже нужно было что-то решать, я доехал на такси. Что-то, а денег у нас теперь было дофига. И когда Санька возмутился, что я трачу общие рублики на никому не нужный театр, я ответил, что это не трата, а вклад в будущее. Ведь нельзя жить лишь одним днём.

Глава 30

Во второй половине дня я вновь вернулся на театральную Голгофу. Сегодня я обещал показать песни, которые звучат в пьесе, и дописать некоторые диалоги. Поэтому пришёл не с пустыми руками, а со своей акустической гитарой. На третьем этаже ДК, в малом зале мы собрались тесной компанией. Режиссёр Болеславский, актёры Высоцкий, Шацкая и Семёнова и их покорный слуга, то есть я. Володя сегодня исподлобья заметно нервничая. Ещё бы ему не переживать, уволился из театра имени Пушкина, и сейчас занимается, здесь не пойми чем. Благо я за это хорошо плачу.

— Для первой песни, с которой начинается спектакль, я предлагаю использовать известную песню Юрия Визбора, — я поднастроил гитару и наиграл одно четверостишие, — Ты у меня одна, Словно в ночи луна, Словно в году весна, Словно в степи сосна..

— Хорошее начало, — пророкотал Высоцкий, — только что-то я этой песни у Визбора не помню.

Блин, второй раз с ней прокалываюсь! Теперь отпираться некуда, буду врать в глаза, есть такая песня и всё тут, пусть меня хоть на части режут.

— Видать ещё не разошлась в народ, — прокашлялся я, — свежачок.

— А что, мне очень нравится, — улыбнулась Шацкая.

— Между прочим, это моя сцена с главным героем, и ваше мнение здесь не уместно, — вмешалась моя бывшая учительница по литературе, Юлия Николаевна.

— Подумаешь, — промурлыкала Нина.

Вообще-то ещё раньше звучит песня про лучшего друга, который не ходит в гости на стихи Евгения Евтушенко, но она для начала очень длинная и нудная. Спектакль ещё не начнётся, а все уже уснут. А вторая вещь Пастернаковская "Никого не будет в доме" очень красивая и в тему, но лучше её сейчас не касаться. Хоть и умер поэт буквально в конце весны этого года, но чиновники от Советской власти его ещё не до конца реабилитировали.

— Дальше невеста Галя убеждает праздновать Женю Лукашина Новый год вдвоём, — я махнул рукой, — и уходит наводить предпраздничную красоту.

— И почему мой Лукашин вместо ванны вдруг попадает в баню к друзьям? — прохрипел бард.

— Да, почему? — заёрзал на стуле Болеславский.

Я встал, прошёлся, почесал репу и придумал.

— Когда Галя уходит, главный герой обращается в зал, к зрителям, — я кивнул в сторону пустых стульев, — Понимаете, каждый год 31 декабря мы с друзьями ходим в баню. Это у нас такая традиция. Может быть мне и сегодня сходить в баню, а то меня Сашка с Мишкой и Павлом там уже заждались?

— А если из зала крикнут, что сиди дома поганец такой! — подскочил и забегал Семён Викторович.

— А я тогда скажу, — Высоцкий тоже вышел на край сцены, — спасибо вам товарищ за ценный совет, но у нас такая дружеская традиция. А дружба — это дело святое.

— И ещё добавь, — я вспомнил пару слов несуществующей в этой пьесе мамы, — Не вижу ничего плохого, если я этот новый год встречу чистым!

Я облегчённо выдохнул.

— Дальше баню пропускаем, в ней песен нет, — я углубился в свои закорючки.

— Как пропускаем! — на меня коршуном налетел главный режиссёр, — это моя любимая сцена!