Я – Распутин

– Ладно, тебя проводят к Наталье. Но смотри, Гришка! За тобой будут самым тщательным образом наблюдать.

– Ну хоть чаем напоили, и за то благодарствуйте. – Я встал, поклонился в пояс.

– Шут!

Из кабинета Столыпина я вышел разочарованный. Да, властный, деловой, полезный стране. Но какой-то… слишком командир, что ли? Шашкой махать, впереди на лихом коне – это его, а все проекты составляли Крыжановский да Ромейко-Гурко, своего рода «мозговой центр» премьера.

Да и как составляли, с помещичьей точки зрения, дескать, сейчас как облагодетельствуем Россию, а что там крестьяне думают, в расчет не брали. Так что получилось серединка на половинку – и вроде результат есть, да какой-то сомнительный. Вон, в Сибирь сколько народу переселили, миллионы, да пятьсот тысяч вернулось – голые, босые, многие семьи потеряли, вот оно и полыхнуло в семнадцатом. Или затеяли выделение крестьян на отруба, вроде как фермеров создать – а землемеров в стране кот наплакал, растянули процесс на годы и так и не завершили. Или вбухали в обеспечение реформы казенные, удельные и кабинетские земли, но на невыгодных для крестьян условиях.

А главное, реформа не поколебала глубинное ощущение народа, еще с освобождения 1861 года, что «помещики истинную волю утаили», и твердое убеждение, что аристократы владеют землей не по правде.

Я вздохнул, погладил рукой по бедру скульптуру «Спящая Ариадна» работы Паоло Трискорни. Через сто лет будет стоять в Эрмитаже и радовать народ.

Про какой же план с Феофаном все-таки говорил Столыпин? Я резко остановился в коридоре, задумался. Со стен на меня смотрели портреты царей, цариц, каких-то князей и полководцев. Грозно так смотрели.

Чиновник, что сопровождал меня, тоже притормозил, откашлялся:

– Что же, Григорий Ефимович? Наталья Петровна ждет-с! С самого утра.

– Погодь… – что-то в голове щелкнуло.

Ага, вот о чем говорил Столыпин. Феофан и другие православные иерархи крайне недовольны царем, а особенно царицей – таскают во дворец всяких религиозных проходимцев. Причем большей частью иноверцев.

Сначала был астролог Демчинский, потом французский оккультист Филипп Низье, наконец, ученик Филиппа, известный как Папюс. Последний так и вовсе не стеснялся – проводил массовые спиритические сеансы для аристократии, вызывал дух Александра III и давал советы, как выражался булгаковский доктор Преображенский, «космического масштаба и космической же глупости».

Феофан, тут надо отдать ему должное, придумал ход конем. Раз уж царская семья так падка на все эзотерическое – давайте подсунем им нашего, исконно-посконного православного старца, схимника. Судя по тому, что в столице Распутин объявился с рекомендательным письмом от казанских священников, кастинг был объявлен по всей России.

Наталья оказалась измученной, бледной девушкой лет пятнадцати-шестнадцати в сорочке, укрытая одеялом. В палате витал тяжелый дух лекарств, дежурила пожилая сиделка.

– Ой, пророк пришел! – девушка натянула одеяло выше, открыв ноги в лубках.

– Я не пророк, красавица… – кивнул сиделке, сел рядом на стул. На прикроватном столике стояло множество склянок, среди которых я отметил детские капли с кокаином. Нормально так лечат ребенка! Или кокс тут в качестве болеутоляющего?

– Кто же?

– Странник. А звать меня Григорий Ефимович Распутин.

– Распутин – это от распутный человек? – поинтересовалась дочь Столыпина.

Ничего так, живая, любопытная.

Сиделка осуждающе покачала головой.

– Нет, милая. Распута – это перекресток, пересечка дорог. На нем стоит мое село Покровское.

– В Сибири?

– Там, красавица. В Тобольской губернии.

Сиделка тихо ушла, но в комнате тут же появилась статная дама, с такой увядшей русской красотой и припухшими от слез глазами.

Я поднялся, поклонился. Она представилась официально – Ольга Борисовна Столыпина.

– Мамочка, отец Григорий пришел! – Наташа пошевелилась в кровати, но тут же сморщилась и чуть не заплакала.

– Не отец он, доченька, и не пророк – простой сибирский мужик, даже не рукоположен.

Я лишь пристально смотрел в глаза жены премьера. Промолчал.

– Не надо меня мессимизировать, господин Распутин. Я во все эти сказки не верю!

– Не веришь и не надо… – я пожал плечами, принюхался, прошелся вдоль левой от входа стены. Женщины смотрели на меня в удивлении.

– Тяжкий тут дух-то… Поди недалече спальня Катьки Мужеубийцы.

– Ой, и правда… – Наталья посмотрела на меня в удивлении. – Сиделка говорила, что за соседней стеной Екатерина Великая умерла. А почему мужеубийцы?

– Поди вам в гимназиях не рассказывали?

Столыпина нахмурилась, произнесла, цедя слова:

– Не надо пугать девочку! Делайте то, ради чего посланы, и убирайтесь!

– Мамочка, ну пусть Григорий Ефимович расскажет!

– У Екатерины муж был, Петр Третий… – я посмотрел на Столыпину. Заткнет или нет?

Жена премьера лишь сжала губы.

– Знаю, – кивнула Наталья. – Внук Петра Первого.

– Ему сосватали невесту. Из немецких принцесс. Будущую Екатерину Вторую. Но семейная жизнь у них не задалась… – я замялся, не зная, как продолжить про любовников Фике. Посмотрел на Столыпину. Та лишь незаметно покачала головой.

– И она убила своего мужа?? – не выдержала Наталья.

– Не сама конечно же, подручные у нее были.

Прошелся еще раз по комнате, встряхнул руками.

– Тяжкий дух, тяжкий… – я покачал головой. – Но святая молитва завсегда помогает. Почистим сейчас ваше обиталище.

Я встал на колени перед кроватью Натальи, начал «Отче наш». Молился громко, медленно.

Столыпина быстро потеряла терпение, вышла из комнаты. А Наташа на последних словах даже присоединилась ко мне, перекрестилась.

– Исповедуешься ли, чадо? – спросил я.

– Исповедуюсь и причащаюсь, – кивнула дочка Столыпина.

– Тверда ли твоя вера?

– Тверда, отче!

– Тогда и пугаться нечего. Поправишься ты. И ходить будешь. Веришь ли моему слову?

– Верю, Григорий Ефимович!

Вот в этом вся российская власть. Нужен был – подали к крыльцу ландо, привезли. Нужда отпала? Иди домой пешком.

А мы не гордые… Я вышел из Зимнего, вдохнул морской воздух полной грудью. Рядом Нева несла свои свинцовые воды, дул холодный ветер. Но октябрьское солнышко постепенно нагревало город и уже успело расплавить снег. Дворники сгребали конские яблоки, по брусчатке мимо проехала богатая карета, запряженная четверкой лошадей.

Ко мне подошел усатый городовой с шашкой-селедкой на боку, строго спросил:

– Почто колобродишь у дворца? Кто таков?

– Тобольский крестьянин, Распутин. Вызывали к Столыпину.

– К самому первому министру? – поразился городовой.

– К нему.

– И зачем же ты ему нужон?

– То дело секретное, касаемо его детей.

Городовой снял фуражку, в сомнении почесал затылок.

– Ладно, иди.

И я пошел по Невскому. Он практически не изменился за сто лет – все так же по нему фланировала разодетая публика, сияли начищенные витрины магазинов и рестораций. По проспекту шла самая настоящая конка, и я не удержался – проехал пару остановок. Это было… необычно!

У дома Гейденрейха я вышел, заглянул на почту. Дал две телеграммы в Покровское. В одной коротко сообщал жене, что со мной все в порядке, я молюсь за нее и детей, высылаю переводом денег. Во второй, адресованной шурину Николаю Распопову, спрашивал не хочет ли он, вместе с моим покровским сомолитвенником Ильей Ароновым приехать в столицу. Имена односельчан я узнал из писем – судя по дружескому тону в переписке, это были люди, на которых можно положиться. А мне такие в Питере ой как нужны!

Пятьдесят рублей разделил так. Двадцать послал жене, тридцать Распопову на дорогу. Третьим классом как-нибудь доедут. Обратным адресом указал собственный дом Лохтиных.

Я точно собрался из него съезжать – от увядших прелестей Ольги надо бежать, но куда?