Страница 36 из 38
И тут Риккарди впервые разомкнул губы:
– Грандсиньор Корнелли, возьмите у его высочества Лучано регалии. Мы все были свидетелями, что их передали с должным почтением и приняли как положено. Бальтазар, друг мой, твой внук нуждается в объяснениях.
Что-то дрогнуло в самом воздухе зала, и все разом изменилось. Пожилой синьор, словно спохватившись, церемонно и учтиво забрал у Лучано барготову подушку, из той же боковой двери как по волшебству появилось легкое удобное кресло для старика Джанталья, и двое грандсиньоров помоложе помогли принцу в него сесть. Второе кресло оказалось рядом с Лучано, и он, повинуясь выразительному взгляду хозяина Джермонто, покорно в него опустился. Ясно было одно: никакой речи о Беатрис не идет, и это прекрасно! А вот все остальное… Ему показалось или Риккарди всерьез назвал принцем его самого?! И внуком Джантальи?
– Выслушай меня, Лучано, – торопливо заговорил Джанталья, жадно вглядываясь в его лицо, благо их кресла поставили друг напротив друга прямо перед тронным возвышением.
Остальные синьоры, как и два младших принца Риккарди, так и остались стоять, между прочим, отчего Лучано чувствовал себя еще неуютнее. Барготов этикет…
– Выслушай меня… – повторил Бальтазар Джанталья с той же виноватой беспомощностью и потер лицо ладонями. – Это так сложно объяснить… Мой сын Алессандро… Долгое время он был бездетен. У меня было три сына и две дочери, но… мой род несчастлив! Паоло и Энцио не дожили до двадцати – одного унесла черная лихорадка, второго отравили…
«Насчет черной лихорадки я бы тоже не был уверен, – отстраненно заметил Лучано про себя. – Знаю яд, который в точности ее имитирует».
– Амелия и Розабелла вышли замуж, но… Амели, бедная моя девочка, умерла родами… Розина угасла несколько лет назад бездетной… Остался только Алессандро, старший, мой первенец и наследник, мой сынок… – Потянувшись вперед, Джанталья схватил Лучано за рукав и заговорил еще быстрее, то и дело судорожно сглатывая, как будто слова его душили: – Я любил сына, клянусь Всеблагой! Моего единственного мальчика, радость моего сердца! Я любил его как никого другого, я позволял ему все, старый дурак! Он привык, что я ни в чем ему не отказываю! Он любил жизнь, любил все ее радости: вкусную еду, вино, красивых женщин, особенно женщин… Я даже позволял ему признавать бастардов, а к его семнадцати годам их было уже пять. Я бы только радовался, поверь, nipotino, я бы радовался, если бы это были здоровые крепкие малыши! Первый был горбат и умер вскоре после рождения, второй родился с заячьей губой и тоже долго не протянул, мы похоронили его через несколько месяцев, третий прожил всего неделю… четвертый…
Старик затрясся, словно в падучей, и Лучано на миг показалось, что сейчас его хватит удар.
– Неважно, неважно! – простонал он. – Те дети, что могли жить, рождались недоумками, не способными даже говорить, а остальные несли такое уродство, что не доживали и до года! Я позволял признавать их, я давал им свое имя, надеясь, что рано или поздно хоть одна из женщин моего сына подарит мне здорового внука или внучку. О, если бы так случилось, я бы немедленно велел Алессандро на ней жениться. Я бы любил ее как родную дочь, кем бы она ни оказалась! Дворянка, купчиха, да хоть путта из портового квартала – клянусь, она стала бы моей дорогой невесткой, и я бы никогда не припомнил ей прошлого! Только бы родила… Но… бастарды все множились, и каждый из них – каждый, слышишь?! – выворачивал мне душу наизнанку своим уродством, а затем и смертью! Когда я узнал, что Алессандро сошелся с нашей экономкой и она беременна, я не выдержал. Прости, прости меня! Я больше не мог надеяться… Ему уже было тридцать, понимаешь?! И ни одного здорового ребенка… Только череда маленьких гробиков в нашем семейном склепе и трое выживших – но лучше бы они не выживали, клянусь Благими. Впрочем, их тоже давно нет… Эта женщина, она была молода и здорова, она хорошо работала для нашей семьи, но Алессандро ее не любил, просто позабавился от скуки. А она зачем-то оставила плод, хотя знала, все знала… И я не смог разорвать себе сердце еще раз. Я велел ей уезжать и не марать имя Джанталья еще одним выродком, который станет ходить под себя или мучительно умрет у нас на глазах…
– Я понимаю, грандсиньор, – выдавил Лучано, изнемогая от невыносимой неловкости происходящего.
Ну не должен торговый принц так выворачивать душу перед ним, Шипом Претемных Садов! Впрочем, Лучано и правда его понимал. Надеяться на продолжение рода и раз за разом видеть, как от крепкого древнего корня отходят сухие ветви? Пожалуй, удивляться стоит разве что долготерпению старика!
– Я дал ей платежное поручительство, – продолжил Джанталья так торопливо, словно боялся, что не успеет объясниться. – Достаточно, чтобы хватило на жилье и несколько лет привольной жизни. Она покинула город. Я не пытался ее разыскать до тех пор, пока не встретил тебя впервые. Тогда нашел. Это было нетрудно, она поселилась в Вероккье…
У Лучано вдруг пересохло в горле.
– Она жива? – спросил он так тихо и хрипло, словно обжег горло крепчайшим карвейном.
– Жива, – подтвердил Джанталья. – Замужем за купцом, родила троих детей. Хочешь ее увидеть? Это несложно устроить!
Он посмотрел с такой надеждой, что стало ясно, попроси сейчас Лучано о чем угодно, и старик наизнанку вывернется, лишь бы угодить, порадовать, заслужить прощение… Но Лучано молча помотал головой, а потом спросил:
– Как вы… Почему вы решили, что это я?
Подняв слегка дрожащую руку, Джанталья указал на свое лицо и пояснил:
– Глаза. Ты разве не видишь, мальчик мой, у тебя мои глаза! Мои, Алессандро, Паоло и Энцио… Всех Джанталья! Ты копия Франческо, моего старшего внука, прими его Претемная! Когда я тебя увидел и рассмотрел… словно он сам вернулся из Садов! А Франческо был копией меня!
– Это воистину так, мой юный друг, – послышался голос Риккарди, и Лучано бросил туда быстрый взгляд. – С годами память о том, какими мы были, стирается, но я смотрю на вас – и вижу молодого Бальтазара. Позже вас проводят в семейную галерею Риккарди. Там есть наш с Бальтазаром портрет сорокалетней давности. Никто не усомнится, что для него позировали вы.
– Я понял, – кивнул Лучано. – Глаза… Цвет и правда редкий… Ну, пусть даже лицо. Но разве этого достаточно? В таком деле? И если ваш род проклят, как у вас все-таки родились внуки?
Он сам чувствовал, что цепляется за что-то второстепенное, не особенно нужное, однако упрямо задавал вопросы, распутывая ответы на них, как путеводную нить в лабиринте давно случившихся событий.
Бальтазар поднял палец, словно указывая куда-то вверх.
– Я выписал магов из самого Дорвенанта, и они нашли причину! Алессандро прокляли, а сил снять это проклятие не нашлось ни у целителей, ни у некромантов. Но последний из них, глубокий старик, посоветовал женить его на магессе-стихийнице. В крайнем случае на брухе, сказал он. Не обязательно обученной, лишь бы ее кровь несла искру магии жизни. Покровительство Всеблагой матери преодолеет проклятие! Так и случилось. Я нашел ему невесту – девицу из небогатой семьи, но магессу. Она училась в Дорвенанте, получила перстень и стала ему хорошей женой. О, как я дорожил этой девушкой! Ветерку на нее подуть не давал, капле дождя упасть! Я запретил Алессандро даже смотреть на других женщин, чтобы его жена не расстраивалась, и он послушался! Он сделал ее счастливой, поверь мне, мальчик! И она родила ему! Сыновей! Сначала одного, а через три года и второго! Бедная девочка, второй сын стоил ей жизни, но я похоронил ее как королеву и позаботился о ее родных… Я думал, моя семья спасена, есть внуки, у них будут дети… Но Алессандро умер вскоре после рождения младшего сына, а оба мальчика…
Он осекся, протянул дрожащую руку и дотронулся до рукава Лучано, словно проверял – не исчез ли нечаянный внук.
«Бруха, – подумал Лучано с той же удивительной отстраненностью. – Так моя мать – природная ведьма? С даром не от Благих, а от сил более древних? Необученная, может быть, даже не знающая о своей магии? Наверное, она думала, что боги ее любят, потому у нее крепкое здоровье, хозяева ей благоволят, и даже хозяйский сын обратил внимание… а родить от единственного наследника торгового принца – значит обеспечить будущее и себе, и ребенку. Наверняка она знала, что Джанталья поклялся женить сына на матери здорового ребенка, кем бы она ни была. Брухи удачливы, не от нее ли я получил единственное наследство – свое везение? Впрочем, ей самой этого везенья не хватило. Немного, самую капельку то ли везенья, то ли терпения. Иначе она не стала бы отдавать меня в приют, а подождала хоть немного. Я же родился здоровым, а там и заговорил бы… Не дождалась, не знала, что у нее, одной из немногих, есть шанс пересилить проклятие. А просто больной ребенок ей был не нужен».