Страница 26 из 38
Он тряхнул поводьями Донны, направляя кобылу в сторону дворца, и та послушно зацокала копытами по мостовой. Палаццо Бастельеро располагался в старом богатом районе, и Лучано с удовольствием смотрел на величественные, хоть и слишком мрачные дома. Дорвенне бы не помешало больше мрамора и ярких красок, цветной плитки, мозаики и легкой ажурной архитектуры, которая идет Итлии, как подвенечное платье – счастливой невесте. А столица Дорвенанта похожа на немолодую вдову, которая в юности, пожалуй, была хороша, и следы былой красоты еще угадываются в резких чертах, но бедность и привычка к лишениям превратили цветущую женщину в угрюмую неухоженную тетку.
«Не зря Альс хочет перестроить город, – подумал Лучано. – Провести водопровод, расширить и выпрямить некоторые улицы, возвести мануфактуры, которые дадут работу беднякам, а значит, крышу над головой и еду. Будет больше людей, способных платить, оживится торговля, в том числе мелкая, и в жилы Дорвенны вольется свежая кровь. Лавочники, ремесленники, земледельцы, которые кормят город – от расцвета столицы выиграют все! Только бы у него получилось. Только бы его бешеного трудолюбия и упрямства хватило на такую огромную ношу! Если бы я мог чем-то помочь… Конечно, кое-что я делаю и сейчас. Да вот хоть эта история с Логрейнами! Роб Вертел уже сидит в подвале моего палаццо, ожидая допроса, и сам грандсиньор канцлер любезно попросил разрешения прислать человека для участия в расследовании. У него, мол, имеется несколько вопросов относительно других дел Вертела, не связанных с Логрейнами. Конечно, пришлось согласиться. Когда такой человек просит то, что мог бы потребовать, лучше соглашаться с почтением и благодарностью. Да и опыта в подобных делах у людей из Тайной службы явно больше моего, стоит посмотреть да поучиться. Но дело грандсиньоров Логрейнов начал все-таки я! И Аластор об этом знает. Если Претемная будет милостива, я его и закончу, вернув миленькой синьорине и ее случайному супругу веру в справедливость…»
Проехав дворцовые ворота и спешившись, он отдал поводья Донны дежурному груму и привычно раскланялся с караулом. Сегодня на воротах дежурил лейтенант Эдль, и в другое время Лучано непременно остановился бы поболтать, но сейчас нетерпение гнало его вперед. Вчера вечером, а потом и сегодня утром Альс был занят чем-то очень срочным, и Лучано не успел рассказать ему о поездке на Северную окраину. А хотелось! Оказывается, это горячит кровь ничуть не хуже удачно выполненного заказа, только душу вдобавок греет мысль, что в этот раз он не убивал, а спасал. Благодарность капитана Мурильи, сияющий взгляд синьорины Клариче… Непривычно, однако приятно, м? А еще непременно стоит сесть и хорошо подумать, как расширить службу Руки короля. Сколько и каких мастеров нанять, какие правила дежурства установить… Дух захватывало от грандиозности того, что хотелось устроить! Работа для грандмастера, которым Альс его посчитал, доверив такое важное дело!
– Король в кабинете? – осведомился он у пажа больше для приличия, но тот покачал головой и сообщил, покосившись на дверь:
– Никак нет, милорд, его величество еще не изволил покидать спальню. – Потом помялся, но добавил: – Тренировку сегодня тоже отменил. А час назад прибегал курьер от лорда-канцлера, приносил какие-то бумаги, так его величество приказал секретарю их отдать, а его не беспокоить.
– Не беспокоить… – медленно повторил Лучано, и в сердце шевельнулась тревога. – Что ж, пойду к себе.
В конце концов, он ведь мог и не знать о приказе Альса, м? Так что нужно сварить шамьет с медом и сливками по его любимому рецепту, постучаться в спальню… Но что случилось-то?!
Впрочем, понятно – что. Проклятая гадюка Беатрис Риккарди случилась, но с этим уже ничего не поделать. Аластор держится, но право, лучше бы он дал волю своему горю. Лучше бы напился – один раз, упаси Благие пить дольше! – и выплеснул все, что его терзает. Покидался секирами, поорал до хрипоты, прорыдался, проклиная судьбу и богов. Те поймут, они привычные… Только бы перестал медленно жечь себя изнутри, выгорая дотла!
Шамьет получился отличный, как и все, что Лучано делал в последние дни. Когда удача идет полосой, это видно. Чудесное спасение от проклятия, смерть Беатрис, к которой он даже руку не приложил, хватило нескольких слов, знакомство с капитаном Мурильей и дело на Северной окраине… Даже сватовство Лионеля – все просто беллиссимо! И только Альс как темное пятно на великолепном радужном полотне жизни, незаживающая рана, которая болит и тревожит, не дает чувствовать себя самым счастливым, удачливым, все сделавшим правильно… Не все, если другу плохо, а помочь ему не получается!
Может, стоило выждать? Хотя бы дождаться, пока Альс отойдет от потери ребенка, пока эта рана, первая и такая страшная, прочно затянется в его душе… Но синьорина?! Беатрис не остановилась бы, как не может остановиться бешеная собака. Она снова и снова посылала бы к Айлин убийц! Альсу все равно пришлось бы узнать об этом, и неизвестно, что подкосило бы его сильнее, смерть жены или такое разочарование в ней?
«Что бы я тогда ни решил, я все равно сделал бы ему больно, – тоскливо признал Лучано, переливая ароматный сладкий шамьет в любимую фарфоровую чашку Аластора – большую, расписанную по кругу охотничьей сценой во фраганском стиле, с оленем, летящим от охотников, и стремительной погоней. Крошечные фигурки лошадей, всадников и собак были выписаны так искусно, что казались живыми, только застывшими от какого-то заклятия, и Альс не уставал рассматривать эту чашку всякий раз, как пил из нее шамьет. Говорил, что мастер прекрасно передал стати лошадей, и очень жалел, что его любимую дорвенантскую породу гнедых так не рисуют…
«Я знаю о нем больше, чем иная жена о муже, – подумал Лучано, подходя к двери между их спальнями. – Что он любит и чего терпеть не может, о чем мечтает и чего боится в такой глубине души, что даже себе в этом вряд ли признается. Я видел его счастье и отчаяние, гнев и радость… Я люблю его как друга и возлюбленного, пусть он и не будет никогда моим. И я сделал бы что угодно, лишь бы ему помочь! Но что я могу?!»
Он толкнул дверь и переступил порог, втайне страшась учуять резкий запах карвейна, что бы там ни думал немногим раньше. Слишком яростно Альс отрицает свое сходство с отцом по крови, чтобы это не было его уязвимым местом. Для него карвейн способен стать не лекарством, а страшным ядом, который убьет разум и душу раньше тела. К счастью, сам Альс отлично это знает, да и не любит крепкие напитки, но боль часто диктует свои желания и правила в обход рассудка.
Карвейном в королевской спальне не пахло. Только печеньем и апельсинами, которые Дани, устроившись на ковре, сосредоточенно скармливал Перлюрену. Енот ради такого праздника живота проснулся и уплетал угощение, похрюкивая от удовольствия, мальчик чесал его за ухом, а хозяин спальни смотрел на это, развалившись в кресле… Когда Лучано подошел и поставил чашку с шамьетом на столик рядом, Альс поднял на него совершенно больные, измученные глаза и выдавил:
– А, это ты… Как все прошло? Ну, вчера…
– Беллиссимо, – без всякой радости отозвался Лучано, вдруг сообразив очень простую и страшную вещь: никаких срочных дел вчера и сегодня утром у Альса не было, друг и монсиньор просто не хотел никого видеть, вот и отговорился королевскими заботами.
Совсем никого, даже самого Лучано! Или у него просто не было сил, в горе так бывает. Человек пытается с ним справиться, цепляясь за повседневные заботы и обязанности, а потом силы однажды заканчиваются – и невозможно даже разговаривать с кем-то. Думать, выполнять обязанности, принимать помощь… Даже попросить о ней не получается, как тонущий не может крикнуть, что погибает!
Альс кивнул, словно эти несколько слов и вправду были для него неподъемной ношей. Дани увлеченно возился на ковре с енотом, и Аластор не отрывал от них взгляда, а потом тихо сказал не то для Лучано, не то для себя:
– Мой сын был бы таким же. Или дочь. Но никогда не будет. Уже никогда.