Сливовое дерево

— Это он! — кричал Исаак. От гнева лицо его перекосилось, как у безумца. — Охранник, который убил моего отца!

Сердце Кристины сжалось. Глаза ее горели. Арестант все еще лежал на полу, ловя ртом воздух и пытаясь освободиться. Девушка усилием воли подавила желание подойти к нему, поставить ногу на шею и надавить всем весом, разламывая хрящи глотки, чтобы он дернулся последний раз и замер с вылезшими из орбит глазами и набухшими под красной кожей лба лиловыми венами. Наконец Исаак успокоился, и американцы отпустили его. Он сполз по стене и сел на корточки, не отрывая разъяренного взгляда от человека на полу. Полковник Хенсли и солдат подняли стул с заключенным и встали напротив него. Они задавали коменданту новые вопросы. Из рассеченного лба и сломанного носа арестанта хлестала кровь, и с каждым вздохом он булькал, как засорившаяся труба. Солдат переводил еще что-то Грюнштайну и полковнику, но Кристине нужны были лишь ответы коменданта.

— Ja, — сказал он. — Это штурмшарфюрер Штефан Эйхман. Он служил охранником в Дахау, в мужской части лагеря. Он непосредственно виновен в смерти многих узников. Для таких, как он, убийство евреев было видом спорта, и он всегда выигрывал.

Глава тридцать восьмая

Кристина подняла железный засов деревянной двери, ведущей на задний двор, с наслаждением вдыхая поднимавшиеся от подвальных ступеней знакомые запахи: прохладного цемента, дубовых бочек с уксусом, лука, картошки с прилипшей к кожуре землей. Она улыбнулась, услышав, как с другой стороны двери куры квохчут и скребут красную землю, покрытую весенней травкой. В этот душистый полдень она вышла на улицу, прошагала извилистой дорожкой между яблонями и сливовыми деревьями и направилась к дальнему углу участка.

Вот оно, молодое сливовое деревце, именно там, где она закопала косточку, перед тем, как их с Исааком отправили в Дахау, — голенастое, с тонкими веточками, покрытыми гроздьями бутонов и лавандовых цветков; теплый ветерок колышет переливающуюся листву. Оно выжило. У Кристины перехватило горло. Она коснулась нежных лепестков, ее голые ступни утопали в мягкой траве. Вдруг кто-то схватил ее сзади, и она задохнулась от счастья, игриво отбиваясь от сильных рук, обнявших ее за талию. Это был Исаак.

— Пойдемте в дом, фрау Бауэрман, — произнес он, отодвигая ее волосы, чтобы поцеловать шею. — Твоя мама приготовила твои любимые блюда, хотя, мне кажется, она еще расстроена, что мы поженились вдали от дома, когда помогали американцам. Я рассказал ей, что мы поехали в соседний город и тихо обвенчались в симпатичной церквушке, но ома собирается отпраздновать это событие должным образом.

Кристина обернулась и прижалась ртом к его губам.

— Я согласна на любое празднование, лишь бы мы смогли накрыть свадебный стол нашей скатертью.

— Она все еще у тебя?

— Все это время она была в моей комнате. После того как Mutti решила прятаться от бомбежек в погребе герра Вайлера, я прошмыгнула туда среди ночи перед первым налетом и забрала скатерть и твой камушек-талисман. Я хотела сделать тебе сюрприз, когда ты скрывался на чердаке, но не выпало случая, — она снова поцеловала мужа. — Как это замечательно и чудесно — быть дома. Правда?

— Ja, — ответил Исаак. — Но не забудь, что американцы заплатили нам за показания. Нам надо вернуться в Дахау еще на несколько месяцев, пока не закончится суд.

— Я знаю. И я бы сделала это снова совершенно бесплатно, — Кристина на мгновение положила голову ему на грудь, потом взглянула в его карие глаза. — Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Она вздохнула, затем отвернулась и коснулась цветков сливы. Руки Исаака все еще обвивали ее талию.

— Смотри, — сказала она. — Живое и плодоносящее дерево, — потом положила его широкую теплую ладонь на свой живот и, улыбаясь, подержала ее там. — Совсем как мы.

Он развернул Кристину лицом к себе.

— Ты еще не придумала малышу имя?

— Если родится девочка, — ответила она, — я бы хотела назвать ее Марией. А если мальчик, то Абрахамом, в честь твоего отца.

Он поцеловал жену в губы, а потом мягким взглядом посмотрел ей в глаза.

— Danke.

— За что? — спросила она, просияв.

— За то, что выжила. Ни с кем другим я не был бы счастлив. Ты стольким пожертвовала ради меня.

— Кристина! — позвал фатер из окна кухни на втором этаже. — Идите есть!

За его спиной им улыбались и махали мутти и мальчики.

От автора

Семя романа «Сливовое дерево» было посажено еще во времена моего детства, когда я частенько ездила в Германию к бабушке и дедушке, тетям, дядьям и двоюродным братьям и сестрам. Даже в раннем возрасте я уже догадывалась, что путешествия в другую часть света, знакомство с иной культурой, многие недели, проведенные в фахверковом доме, где выросла моя мама, оставят в моей жизни неизгладимый след. Но я и не представляла, что все это вдохновит меня на написание книги.

Родной городок моей матери походил на волшебную сказку — пологие холмы, цветущие сады, обширные виноградники, средневековые соборы, мощенные булыжником улицы и ступенчатые переулки, оглашаемые колокольным звоном, а также вкуснейшая еда. Каждая поездка становилась приключением: спать под огромным пуховым одеялом было не менее увлекательно, чем посещать развалины замков. Позже, узнав о Второй мировой войне, я никак не могла представить, что такие ужасные события происходили в столь прекрасном месте. Я осознала, что моя бабушка — исключительная женщина: она изо всех сил старалась сохранить жизнь детям, в то время как ее муж воевал на фронте, а после окончания войны каким-то образом умудрялась кормить и одевать семью из семи человек в условиях острой нехватки продовольствия, сохранявшейся вплоть до 1950 года, когда карточную систему отменили. Рассказы деда о боях на Восточном фронте и побеге из двух лагерей для военнопленных произвели на меня глубокое впечатление. Кроме прочего, меня потрясло, что моя мать, ставшая американкой, дама на каблуках и в солнцезащитных очках, председатель общества помощи пожарным, член родительского комитета, женщина, которая покупает своим детям брюки клеш и любит пикники и катание на лодке, провела детство в нужде и страхе в нацистской Германии. Она носила платья, сшитые из простыней, мылась в металлической ванне водой, нагретой на дровяной печи, и ночи напролет пряталась в бомбоубежище. У меня было типично американское детство, и я с трудом могла постичь, что ей пришлось вынести. Мне хотелось знать все подробности, и я постоянно просила маму снова и снова рассказывать о войне, надеясь, что она припомнит еще какие-нибудь детали. Рассказов набралось так много, что я объединила их все в рукопись.

Конечно, при написании романа я опиралась не только на историю собственной семьи, но и на несколько замечательных книг. Среди воспоминаний, подтверждающих и дополняющих истории моей мамы, были следующие: «Немецкий мальчик» и «Война нашего детства: воспоминания о второй мировой войне» Вольфганга Самуэля (Wolfgang W.E. Samuel. German Boy; The War of Our Childhood: Memories of WWII) и «Мемуары тысячелетней женщины» Гизелы Макбрайд (Gisela R. McBride. Memoirs of a 1000-Year-Old Woman), а также «Фрау: немецкие женщины вспоминают Третий рейх» Элисон Оуингс (Alison Owings Frauen: German Women Recall the Third Reich). О воздушных атаках союзников, проводившихся намеренно и с определенной целью: стереть с лица земли все германские города с населением свыше 100 тысяч человек, для чего использовались так называемые ковровые бомбардировки — стратегия, согласно которой вся территория какого-либо региона и его гражданское население подвергались обстрелу фугасными снарядами и зажигательными бомбами, — я прочитала работы: «Разрушить город: стратегические бомбардировки и их гуманитарные последствия во второй мировой войне» Германа Кнелля (Herma